Александр Прошкин: Все мы надеемся, что следующим поколениям будет легче

Александра Прошкина, лауреата Госпремии СССР за фильм «Холодное лето 53-го» («Ника»), автора популярных советских телесериалов «Михайло Ломоносов» и «Николай Вавилов», российской публике представлять не нужно. Автор экранизаций «Русский бунт» по «Капитанской дочке» А.С.Пушкина (участвовал в конкурсе Берлинале), сериала «Доктор Живаго» по Б.Пастернаку («Золотой орел»), «Живи и помни» по одноименной повести Валентина Распутина, отмеченных призами отечественных и зарубежных фестивалей, желанный гость Российского кинофестиваля «Литература и кино» в Гатчине.

На XIX «ЛиКе» фильм Александра Прошкина «Искупление» по произведениям Фридриха Горенштейна получил Гран-при «Гранатовый браслет» (второй после фильма по Распутину). А в минувшем сентябре картина была награждена призом Монреальского кинофестиваля «За выдающийся художественный вклад».

Сегодня Александр Прошкин – гость «СВ».

- Александр Анатольевич, в конкурсе этого фестиваля сошлись два фильма по произведениям Фридриха Горенштейна, по сценариям которого были сняты «Солярис» Андрея Тарковского, «Седьмая пуля» Али Хамраева и «Раба любви» Никиты Михалкова, как Вы считаете, чем писатель так привлекал кинематографистов? Почему Вы стали снимать фильм по его произведениям?

- Потому что этот человек произвел на меня неизгладимое впечатление. Мы были знакомы в последние годы его жизни. К сожалению, он - единственный, в общем-то, крупный писатель, которому не вернули гражданство. А он был очень гордый человек, и никогда ни у кого ничего не просил. Скажем, Войновичу указом президента дали гражданство, а Горенштейну нет, притом, что Горенштейн, в отличие от Войновича, считавшегося патентованным антисоветчиком, никогда таковым не был. Это был большой художник, который не укладывался в прокрустово ложе заказной литературы. У Горенштейна присутствует совершенно особый взгляд на мир, а, во-вторых, все-таки он пишет в традиции большой русской литературы. Той классической русской литературы, которая, в известном смысле, пришла в противоречие с соцреализмом.

Почему его не печатали – было много обстоятельств, включая его чудовищный характер. Он умудрялся ссориться со всеми, причем, делал это, не особо задумываясь. Вот эпизод: он сделал для меня замечательный сценарий о бароне Унгерне, это должна была быть мощная, дорогая картина. Будучи на Берлинском фестивале с «Русским бунтом», я нашел продюсера, с которым когда-то работал над «Ломоносовым». Тогда он был парторгом ГДР-овского телевидения, а в новые времена стал буржуазным продюсером в Западном Берлине. Все это я рассказал Фридриху, мы пришли на встречу с продюсером, но через пять минут Фридрих стал над ним потешаться. Короче говоря, никаких денег мы не получили, человек ушел совершенно оскорбленным, таковы были деловые качества Горенштейна. Человека, который во Франции издал книгу с предисловием президента, будучи в большой моде, потом успел дать массу интервью, что Запад - это «черт знает что и ничем ничуть не лучше большевиков», везде, мол, свои «болезни», короче, нес их со страшной силой. Написал огромное количество статей по поводу Югославии, одним, словом, это был человек, который ни перед кем не сгибал спину, и, конечно, это главное обстоятельство не случившейся карьеры при жизни.

- А как вы познакомились?

- По конкретному поводу - он предложил мне снимать «Унгерна». Первоначально сценарий был написан для Ларса фон Триера, но когда Фридрих показал ему текст, Триер сказал: «Все замечательно, но у вас действие происходит в Монголии, а я дальше 100 км от своего города не отъезжаю». Тогда Горенштейн переделал сценарий в роман, опубликовал его в Америке и стал искать человека, который заинтересовался бы этим материалом. Где-то в Германии посмотрел «Холодное лето 53-го» и позвонил мне. Вот так мы с ним познакомились и довольно тесно общались, пока работали над сценарием в Берлине. Человеком он был очаровательным и невыносимым одновременно, хотя я не почувствовал этой «невыносимости», для меня он сделал исключение и почему-то не очень надо мной изгалялся. Но услышать от него доброе словцо о ком бы то ни было, включая самых близких друзей - Тарковского, Михалкова, Кончаловского, было сложно.

- Среди части критиков по поводу «Искупления» бытует мнение, что фильм запоздал со своим появлением, чтобы «выстрелить» по-настоящему, должен был появиться раньше, что вы думаете по этому поводу?

- Дело в том, что в искусстве все, что связано с душой и сердцем, и заставляет человека думать и сопереживать, часто объявляется «несовременным». «Вот если б вы раньше сняли, когда все думали об этом!» - у меня каждый раз повторяется эта история. И с «Доктором Живаго» было то же самое: «Почему вы не сняли картину 20 лет назад?» Да потому, что мне никто не давал снимать, я всю жизнь хотел его снять! Точно также и с «Искуплением»: если бы не титанический подвиг продюсера и актрисы Татьяны Яковенко, картина бы не появилась, никто бы не стал ее финансировать. Сегодня к кинематографу относятся, как к шоу-бизнесу и развлечению, а в советские времена кино было некой душевной потребностью для человека, в каком-то смысле заменяло ему церковь. Люди шли в кино за нравственной и моральной поддержкой, а сейчас идут развлекаться, и в этом смысле «Искупление» несовременно. Но я-то считаю, феномен кино замечателен тем, что оно не исчезает, проходит время, и люди начинают смотреть фильм заново. Может, и об «Искуплении» через 5-10 лет скажут – «Эта щемящая история про нас». К сожалению, жизнь построена так, что многое в ней повторяется, и каждый день узнаем в ней черты того, что уже с нами было.

- Герои «Искупления» проходят через круги ада, и ад этот - такими же людьми, из крови и плоти – устроен на земле. Идет настоящая война людей против людей – как такое могло случиться в православном народе? Всего через год после Победы в реальной войне?

- Это случилось не в 46-ом году, а в 17-ом, состояние Гражданской войны само по себе не исчезает, а переходит в латентную форму. Можно сказать, что и сейчас происходит то же самое. Война, конечно, самое страшное испытание в жизни человека и страны в целом, цена, которую мы заплатили, немыслима, ни одна страна в мире никогда еще в истории не положила 27 млн человек. С другой стороны, война - разрушитель всего человеческого, семей, устоявшихся отношений. Мы вспоминаем о ней сейчас только с точки зрения Великой Победы, и не хотим помнить о том, сколько горя и несчастий людей сопутствовало этой Победе. Война стимулирует в людях, как очень хорошее, так и очень плохое, и, мне кажется, мода на военно-патриотическое «ура-ура» кино обезоруживает нас. Мы начинаем считать, что война - это мужское приключение, ничего страшного в ней нет, а, на самом деле, мне кажется, нужно бросить все силы на то, чтобы внедрить в сознание людей, что война немыслима, тем более, в 21 веке, при таком количестве разрушающих средств. И если такая мысль укоренится, может быть, мы сумеем предотвратить новые войны. Тем не менее, на нашей памяти уже были две ужасные и бессмысленные войны - Афганская и Чеченская, с огромным количеством жертв. Никакого выигрыша они не дали.

- Скажите, а на чьи плечи авторы фильма, вы, в частности, возлагают ответственность за происходящее в «Искуплении»? И во что эта атмосфера всеобщего предательства трансформировалась в нашем времени?

- Легче всего сказать, что во всем виноват один человек - кровавый палач Сталин, но в жизни так не бывает. Он виноват во многом, но все мы виноваты также, люди, которые допустили-способствовали-соучаствовали, имею в виду события истории 20 века, это «молчаливое большинство», которое позволило над собой изгаляться, несет точно такую ответственность. А, в конечном счете, мы все - соучастники этого действа. И когда герой Сергея Дрейдена, профессор, говорит о том, что когда-нибудь настанет время, когда всем воздастся по заслугам, и все будут отмщены, это всего лишь мечта, но мы должны стремиться к ней, и что-то делать, чтобы построить справедливое общество.

- Вы верите в то, что с любви, которая пронзает экран в вашем фильме, может начаться процесс искупления для юной героини, душа которой осквернена предательством матери?

- В России любовь - панацея от всех бед, что бы с нами ни происходило, мы живем, любим, рожаем детей. Вот эти три молодые женщины неслучайно возникают в финале, они символизируют внутреннее здоровье нации. Все мы очень надеемся, что следующим поколениям будет легче, если бы мы не верили, не было бы нашего продолжения, а это единственное средство остаться человеком.

- Каким образом вы добились такой исключительной достоверности в фильме, что касается обстановки послевоенного быта, откуда взялись все эти говорящие детали?

- Открою тайну, мы с Сергеем Дрейденом свидетели этого быта, мы помним это время, возможно, на уровне генной памяти, но эти вещи застряли в нашем сознании. Конечно, сложно было все это воссоздать, это требовало большого труда и вкуса, но над всем этим скрупулезно работали наши художники - постановщик и художник по костюмам. Многое приходилось перебирать, порой у меня были целые войны, когда «для красоты» подсовывали в кадр какой-нибудь горшок, а я говорил – «Не надо, не было такого, нужна достоверность и запах времени». Это очень важные вещи, и в каждой картине я пытался воссоздавать атмосферу времени.

- А в ощущениях как вам вспоминается это время? Что вы помните?

- Голод. Это было голодное время, была еще карточная система. Например, застрял в памяти такой момент – как мальчик переходил улицу и грыз яблоко, и я провожал его глазами… Помню эти огромные коммуналки, в которых мы все выросли… Но весь ужас заключается в том, что все это копируется: что, сейчас нет девочки, которая готова посадить свою мать, потому что она недостаточно ее обеспечивает? Да полным-полно, да убивают родителей, время стало гораздо более жестким, в то время сострадания и сочувствия было больше, было много предательства, хитрости, а вот злобы и агрессии было меньше. Но если бы с нашей юной героиней не случилось чуда встречи с поразившим ее молодым человеком, она превратилась бы в чудовище, в такого повзрослевшего Павлика Морозова, который закладывал бы всех направо и налево. К счастью, любовь превращает женщину в чудо.

- Как вы подбирали актеров на роли? У вас были кинопробы?

- Пытали всех, кроме Дрейдена (шутка). Видите ли, у наших гламурных актеров появилась сложная проблема – некому играть простых людей. Лица-то у них, может, и деревенские, но к телеге они подходят, как к «Мерседесу». В полной мере я ощутил это на съемках «Живи и помни» по повести Валентина Распутина. Понял, что людей надо как-то внедрять в обстановку, и когда они увидели этих несчастных, обреченных стариков в деревне, вот тогда в них что-то проснулось. А то начинали играть, как раньше играли у нас американцев, колоссальна дистанция от народа до этих так называемых современных интеллигентов.

- Роль фронтовика Федора пронзительно сыграл Андрей Панин, о котором совершенно невозможно говорить в прошедшем времени. Что вы могли бы сказать о природе дарования этого великолепного артиста?

- Это актерский Ломоносов, человек из той самой Сибири, где сохранилась настоящая интеллигентность. Родом он из Новосибирска, из семьи физиков. С одной стороны, в нем было чисто физиологическое ощущение провинциальной жизни, а, с другой, мощнейшее аналитическое начало. Андрей был очень умным человеком, причем, он никогда ничего не демонстрировал, не показывал свою образованность. Он прекрасно понимал любых своих персонажей - от последнего негодяя до человека самой высокой души, но я подбирал героев под его природу, пытался прорваться к его существу. Мне было интересно с ним общаться, мы подолгу говорили о жизни, он рассказывал о себе, о своем детстве.

В «Докторе Живаго» отца главного героя у меня должен был играть другой артист, но его не отпустили из театра, наказывали за пропуски. И вот завтра съемки, стоят паровозы, артиста нет. Положение катастрофическое. Звоню Андрюше - «Выручай». И этот острый, изобретательный артист, умеющий делать характерные ходы, мощный энергетически человек должен был сыграть героя, из которого ушла вся прана, и он мучительно идет к самоубийству. Миллионера, который не хочет жить. И он сыграл замечательно. Я никак не мог понять, что это - ход характерного артиста или сделано из себя. И понял, что «из себя» - у этого энергичного, знаменитого и, казалось всем, благополучного человека бывали минуты жуткой тоски и абсолютной депрессии. Это свойство больших артистов, когда они открывают свое нутро, свои тайные клапаны, и в этих ситуациях с ними нужен совсем другой способ работы.

Думаю, Андрей ушел не только в расцвете сил, а накануне нового этапа в творчестве. Когда бы он чуть-чуть воспарил, и у него появилось другое амплуа - мудреца. Сейчас он гениально сыграл бы Сократа, он был мощнейшей личностью. В картине моего сына Андрея «Орда» он играет небольшой эпизод с партнерами якутами, а они гениальные артисты, с невероятной органикой. И он играет среди них, в сложнейшем гриме, на кипчакском языке, так, что отличить невозможно. Просто какой-то феномен. Конечно, он драматическая личность. Сейчас появилось огромное количество «близких людей» и «друзей» Панина, а, я думаю, он был очень одинок, никого не подпускал к себе, закрывался и периодически исчезал из жизни. Оставался один на один... Считаю, его убило время и то, что он бесконечно снимался на ТВ, работал на износ. А поскольку он был высокий профессионал, каждый раз заполнял эту пустоту своими актерскими изобретениями, иногда с сильным перебором. А это все огромная амортизация души и всего организма, в результате чего человек приходит к тупику. Он не знает, что с собой делать дальше, все уже было, и к этому примешивается внутреннее не спокойствие. Увы, то настоящее, что было в Андрее, было мало востребовано.

- Перекликается ли ваш фильм внутренне с другими работами?

- А я всю жизнь снимаю одну и ту же картину.

- Что вы думаете о современном зрителе? О фестивальной публике?

- Фестивали дают прекрасную возможность общения со зрителями, которых не видишь, когда фильм идет в прокате. К сожалению, за последние 20 лет мы воспитали поколение зрителей, которые ни о чем не хотят задумываться. Они ходят в кино в двух случаях - если ТВ 250 раз показало рекламу или на абсолютную абракадабру, просто поесть попкорна и попить пива. Остальное они не смотрят, и мимо них проходит много замечательных картин. Именно с этими зрителями мне хочется наладить диалог.

- Понимают ли западные зрители «Искупление»?

- Когда приезжаем на Запад, например, в Лондон, приходит специфическая публика – либо русские эмигранты, либо иностранцы, интересующиеся русской культурой, посвященные в то, что происходит в России, и переживающие из-за наших проблем больше нас самих. Знаю, что картина очень трогает русских, живущих на Западе, для многих из них это больная тема.

- Через четыре года, вероятно, отметим 100-летие Октябрьской революции, как вы считаете, изменились ли за этот век люди в России?

- Человек страшным образом деформирован, и задача культуры это искривление национального характера постепенно изжить. К сожалению, она этим не занимается.