«Я чист перед футболом...»
Легендарный спартаковский футболист о времени и о себе Евгению Ловчеву уже шестьдесят, а он по-прежнему в гуще футбольных событий. Теперь как аналитик. Человек, на зависть многим, абсолютно свободный от кабинетной конъюнктуры, он беспощаден в своих комментариях. Режет по глазам, что называется, а потому всегда интересен. Его слово звучит, к нему прислушиваются. Он и на поле был таким же – жестким, когда надо, и бескомпромиссным.
Легендарный спартаковский футболист о времени и о себе
Евгению Ловчеву уже шестьдесят, а он по-прежнему в гуще футбольных событий. Теперь как аналитик. Человек, на зависть многим, абсолютно свободный от кабинетной конъюнктуры, он беспощаден в своих комментариях. Режет по глазам, что называется, а потому всегда интересен. Его слово звучит, к нему прислушиваются. Он и на поле был таким же – жестким, когда надо, и бескомпромиссным. Кое-кто до сих пор полагает, что Евгению Ловчеву, спартаковской легенде, лучшему футболисту страны 1972 года, на взлете карьеры сказочно повезло. Не играя в дубле, он сразу занял место 35-летнего левого защитника Анатолия Крутикова в основном составе «Спартака». Но те, кто считает, что это простое везение, ошибаются. У этого везения есть название: самоотречение во имя игры. Недаром же Никита Симонян, пригласивший 20-летнего Ловчева в «Спартак», с уважением называет его «преданнейшим футболу человеком».
Классный игрок, завершая карьеру, как правило, становится тренером – таков неписаный закон жанра. Однако Ловчев скорректировал его на свой манер. Как тренер он с успехом проявил себя в мини-футболе. А вот в большой игре – увы. «Я слишком люблю футбол, чтобы в нем работать», – так он сформулировал свою позицию невмешательства.
– Евгений Серафимович, какой смысл вы вложили в эту фразу?
– Смысл – очень простой. Людям свойственно идеализировать прошлое. Когда сегодня кто-то начинает говорить, что в нашем футболе в те годы царила чуть ли не райская чистота, я не знаю, что делать – то ли плакать, то ли смеяться в ответ. Все эти сказочки хороши только для тех, кто не знает изнанки игры. Я ее тоже не знал, пока смотрел на футбол из окна спартаковского автобуса. Я любил игру – до одури. Игра платила мне взаимностью. Казалось, что наш благостный союз не закончится никогда. Но идиллия хрустнула, как только, закончив играть, я попробовал вернуться в игру уже тренером. Футбол мне открылся как бы с черного хода, где в порядке вещей было пьянствовать с судьями. Или, шаркая ножкой, встречать их в аэропорту, где вместо «здрасьте» с тебя открытым текстом требуют калым. В нагрузку к заявке – таскать в федерацию деньги с продуктами, лебезить перед кем-то...
– Иначе в то время было нельзя?
– Без грязи, хотите сказать? Именно так я и жил – на лапу никому не давал. И сам не брал. А меня за эти принципы долбали. Но всему есть предел. Пришел я как-то к одному большому спортивному начальнику. Говорю: «По гнилой морали жить не хочу. И не буду. А по-честному не дают». Он меня выслушал и говорит: «Если так допекло, уходи, Жень, не мучайся. Все равно не приживешься». И я ушел.
– С чистой совестью или какое-то пятнышко в биографии все же осталось?
– Чуть-чуть однажды не замазался. В Куйбышеве. Нам очки были нужны до зарезу. Завязал натуру в узел – и к соперникам на поклон. Но все это, к моему счастью, вовремя поломалось. И перед футболом я остался чист.
– А если отзеркалить ситуацию? Вы долго были капитаном в «Спартаке». Допустим, к вам приходит гонец от соперников и предлагает щедрую мировую...
– Не-е-е. Разговаривать со мной на эти темы было бесполезно. В году, дай Бог памяти, 74-м, кажется, ташкентский «Пахтакор» отчаянно карабкался в «восьмерку». Рубеж по тем временам страшно желанный. За попадание в «восьмерку» игрокам давали звание «Мастер спорта». Прилетаем в Ташкент. А вечером Саша Минаев приводит ко мне в номер Володю Федорова. «Володь, – говорю, – и не проси даже. Мы своих «мастеров» с боем брали, а не покупали. Так что извини». В другой раз Николай Смольников из «Нефтчи» пришел с такой же просьбой. Я еще удивился: «Коль, а зачем вам ничья-то? «Нефтчи» из высшей лиги и так вылетает...» «Не в вылете дело, – объясняет он. – Нам поездку за границу обещали, если хоть очко у вас возьмем. Помоги, а?» «Ты, Коль, меня знаешь, я по левым делам не специалист, извини...» Но сказать, что мы все без греха, значит соврать. Году где-то в 70-м, по-моему, на финише сезона горел «Черноморец», на треть состоявший из бывших спартаковцев. И вся команда продала одесситам игру. Кроме троих – Папаева, Абрамова и Ловчева. Мы отдавали мяч вперед, а нам его обратно за спину кидали свои же ребята. В перерыве я подошел к Симоняну: «Никита Палыч, игра продается...» Потом меня Старостин вызвал: «Ты уверен, что игра продавалась?» Но это пятно на моей памяти было единственным.
– А это правда, что Николай Петрович Старостин называл вас не иначе как идеалистом?
– Правда. Он вообще относился ко мне очень хорошо, хотя не мог мне простить ухода в «Динамо».
– А еще говорят, что однажды после игры вы в раздевалке в присутствии Старостина и Симоняна со всего маха швырнули бутсы в стену, крича, что больше на поле не выйдете. Было такое?
– Было, не отказываюсь. У меня с ногами проблемы возникли – к концу игры их так сводило, хоть зубами отгрызай. А тут играем на Кубок с «Кайратом». Два тайма кое-как еще продержался. На табло – нули. Впереди дополнительных полчаса. Чувствую – не выдержу. Попросил Колю Киселева прикрыть мое место на левом краю обороны, а сам пошел в середину. Коля – полузащитник, ему сзади не сиделось, то и дело вперед убегал. В брошенную им зону несколько раз врывались нападающие «Кайрата» и прицельно лупили по нашим воротам. В раздевалке после игры ко мне подошел Никита Палыч и выдал по первое число. Сижу, слушаю, а внутри у самого все закипает. Это что ж такое, думаю, творится? С ногами скрюченными бился как мог, а теперь еще и получаю?! Вскочил – и бутсы в стену хрясть! Все! Больше в футбол не играю! Через день вся команда, как обычно, собралась на базе в Тарасовке. А я дома остался. Правда, на игру потом приехал в «Лужники». Купил в кассе билет и весь матч просидел на трибуне.
– В раздевалку не зашли?
– Нет. После свистка сразу поехал домой. Ночью не спал. Ворочался. Думал. Вдруг звонок. Снимаю трубку – Старостин: «Извини, что тревожу так поздно. Не спишь? Меня вот тоже сон не берет». И вдруг спрашивает: «Женя, а ты знаешь, что такое «Спартак?» «Конечно, знаю, я же в нем играю». «Спешишь, Женя, спешишь, не все так просто. Вот послушай, что я об этом думаю...» Спокойно, с расстановкой он стал мне рассказывать о сути «Спартака», о том, сколько значит команда в жизни простых людей. И сказал буквально следующее: «Ты можешь обидеться на Симоняна, на меня. Но пойми: Симонян и Старостин – это еще не весь «Спартак». «Спартак» – это значительно больше...» В общем, пробил он меня. Утром я встал и поехал в Тарасовку.
– А что за история была с пенальти? Судья ставит мяч на точку. Ловчев разбегается, но бьет не по воротам, а в сторону углового флажка.
– А это был удар-протест против «умных» решений футбольных чиновников. Для борьбы с договорными матчами они придумали в случае ничьей бить серии пенальти. Кто больше забьет – тому очко. Чуть погодя регламент был усовершенствован до полного абсурда. Если ничья, команды бьют по пять пенальти. Если забивают поровну, каждая получает по очку. Первая игра по новым правилам была у нас в Донецке. Я – капитан. Закончили по нулям. Толя Коньков подходит: «Ну что, как бить будем?» «Забиваем по три», – говорю. Вот тут я договорник, да. Подхожу к ребятам: «Так, ты – забиваешь, ты – нет...» Гена Логофет бил последним – мимо, что и требовалось. Получили по очку и разошлись. Через несколько туров играем с тбилисским «Динамо». Опять – 0:0. Опять пенальти. Кахи Асатиани подходит: «Как бьем?» – «По три в цель». – «Лады». Возвращаюсь к ребятам: «Так, ты – забиваешь, ты – нет. Гена, Логофет, ты – мимо». «Жень, – возмутился Гена, – я в прошлый раз уже не забивал. Хватит». Хватит так хватит, сам пробью. Выхожу на точку: вот мяч, вот – ворота. И мне надо сделать так, чтобы мяч обязательно в них не попал. Скверное, признаюсь, ощущение. Не по себе как-то. В конце концов плюнул – разбежался и пульнул мяч к угловому флажку. Стою, улыбаюсь, а все это крутят по телевизору – крупный план на всю страну. В общем – кошмар! Скандал вселенский! На следующий день в экстренном порядке собралась спортивно-техническая комиссия федерации. Сидели, решали, как бы Ловчева наказать. Большинство склонялось к дисквалификации. Старостин в Тарасовку приехал: «Дела скверные! Хотят от футбола тебя отлучить». «Ладно, – говорю, – я этим «умникам» устрою сладкую жизнь. В суд подам: нервный срыв на почве пенальти. Пусть федерация расхлебывает». Но все обошлось. А пенальти те дурацкие вскоре были отменены.
– А что вы скажете о сегодняшнем «Спартаке»?
– Пока он находится в поиске. В команде неплохой подбор футболистов, но четкого рисунка игры, к сожалению, не просматривается. Такое ощущение, что состав выставляется как бы на автомате. И победу в матче должны приносить не какие-то наигранные комбинации, а состояние Алекса и Веллитона.
– Маловато для борьбы за «золото».
– Пока да. Что будет дальше? Поживем – увидим...
Беседовал Борис ОРЕХОВ
Евгению Ловчеву уже шестьдесят, а он по-прежнему в гуще футбольных событий. Теперь как аналитик. Человек, на зависть многим, абсолютно свободный от кабинетной конъюнктуры, он беспощаден в своих комментариях. Режет по глазам, что называется, а потому всегда интересен. Его слово звучит, к нему прислушиваются. Он и на поле был таким же – жестким, когда надо, и бескомпромиссным. Кое-кто до сих пор полагает, что Евгению Ловчеву, спартаковской легенде, лучшему футболисту страны 1972 года, на взлете карьеры сказочно повезло. Не играя в дубле, он сразу занял место 35-летнего левого защитника Анатолия Крутикова в основном составе «Спартака». Но те, кто считает, что это простое везение, ошибаются. У этого везения есть название: самоотречение во имя игры. Недаром же Никита Симонян, пригласивший 20-летнего Ловчева в «Спартак», с уважением называет его «преданнейшим футболу человеком».
Классный игрок, завершая карьеру, как правило, становится тренером – таков неписаный закон жанра. Однако Ловчев скорректировал его на свой манер. Как тренер он с успехом проявил себя в мини-футболе. А вот в большой игре – увы. «Я слишком люблю футбол, чтобы в нем работать», – так он сформулировал свою позицию невмешательства.
– Евгений Серафимович, какой смысл вы вложили в эту фразу?
– Смысл – очень простой. Людям свойственно идеализировать прошлое. Когда сегодня кто-то начинает говорить, что в нашем футболе в те годы царила чуть ли не райская чистота, я не знаю, что делать – то ли плакать, то ли смеяться в ответ. Все эти сказочки хороши только для тех, кто не знает изнанки игры. Я ее тоже не знал, пока смотрел на футбол из окна спартаковского автобуса. Я любил игру – до одури. Игра платила мне взаимностью. Казалось, что наш благостный союз не закончится никогда. Но идиллия хрустнула, как только, закончив играть, я попробовал вернуться в игру уже тренером. Футбол мне открылся как бы с черного хода, где в порядке вещей было пьянствовать с судьями. Или, шаркая ножкой, встречать их в аэропорту, где вместо «здрасьте» с тебя открытым текстом требуют калым. В нагрузку к заявке – таскать в федерацию деньги с продуктами, лебезить перед кем-то...
– Иначе в то время было нельзя?
– Без грязи, хотите сказать? Именно так я и жил – на лапу никому не давал. И сам не брал. А меня за эти принципы долбали. Но всему есть предел. Пришел я как-то к одному большому спортивному начальнику. Говорю: «По гнилой морали жить не хочу. И не буду. А по-честному не дают». Он меня выслушал и говорит: «Если так допекло, уходи, Жень, не мучайся. Все равно не приживешься». И я ушел.
– С чистой совестью или какое-то пятнышко в биографии все же осталось?
– Чуть-чуть однажды не замазался. В Куйбышеве. Нам очки были нужны до зарезу. Завязал натуру в узел – и к соперникам на поклон. Но все это, к моему счастью, вовремя поломалось. И перед футболом я остался чист.
– А если отзеркалить ситуацию? Вы долго были капитаном в «Спартаке». Допустим, к вам приходит гонец от соперников и предлагает щедрую мировую...
– Не-е-е. Разговаривать со мной на эти темы было бесполезно. В году, дай Бог памяти, 74-м, кажется, ташкентский «Пахтакор» отчаянно карабкался в «восьмерку». Рубеж по тем временам страшно желанный. За попадание в «восьмерку» игрокам давали звание «Мастер спорта». Прилетаем в Ташкент. А вечером Саша Минаев приводит ко мне в номер Володю Федорова. «Володь, – говорю, – и не проси даже. Мы своих «мастеров» с боем брали, а не покупали. Так что извини». В другой раз Николай Смольников из «Нефтчи» пришел с такой же просьбой. Я еще удивился: «Коль, а зачем вам ничья-то? «Нефтчи» из высшей лиги и так вылетает...» «Не в вылете дело, – объясняет он. – Нам поездку за границу обещали, если хоть очко у вас возьмем. Помоги, а?» «Ты, Коль, меня знаешь, я по левым делам не специалист, извини...» Но сказать, что мы все без греха, значит соврать. Году где-то в 70-м, по-моему, на финише сезона горел «Черноморец», на треть состоявший из бывших спартаковцев. И вся команда продала одесситам игру. Кроме троих – Папаева, Абрамова и Ловчева. Мы отдавали мяч вперед, а нам его обратно за спину кидали свои же ребята. В перерыве я подошел к Симоняну: «Никита Палыч, игра продается...» Потом меня Старостин вызвал: «Ты уверен, что игра продавалась?» Но это пятно на моей памяти было единственным.
– А это правда, что Николай Петрович Старостин называл вас не иначе как идеалистом?
– Правда. Он вообще относился ко мне очень хорошо, хотя не мог мне простить ухода в «Динамо».
– А еще говорят, что однажды после игры вы в раздевалке в присутствии Старостина и Симоняна со всего маха швырнули бутсы в стену, крича, что больше на поле не выйдете. Было такое?
– Было, не отказываюсь. У меня с ногами проблемы возникли – к концу игры их так сводило, хоть зубами отгрызай. А тут играем на Кубок с «Кайратом». Два тайма кое-как еще продержался. На табло – нули. Впереди дополнительных полчаса. Чувствую – не выдержу. Попросил Колю Киселева прикрыть мое место на левом краю обороны, а сам пошел в середину. Коля – полузащитник, ему сзади не сиделось, то и дело вперед убегал. В брошенную им зону несколько раз врывались нападающие «Кайрата» и прицельно лупили по нашим воротам. В раздевалке после игры ко мне подошел Никита Палыч и выдал по первое число. Сижу, слушаю, а внутри у самого все закипает. Это что ж такое, думаю, творится? С ногами скрюченными бился как мог, а теперь еще и получаю?! Вскочил – и бутсы в стену хрясть! Все! Больше в футбол не играю! Через день вся команда, как обычно, собралась на базе в Тарасовке. А я дома остался. Правда, на игру потом приехал в «Лужники». Купил в кассе билет и весь матч просидел на трибуне.
– В раздевалку не зашли?
– Нет. После свистка сразу поехал домой. Ночью не спал. Ворочался. Думал. Вдруг звонок. Снимаю трубку – Старостин: «Извини, что тревожу так поздно. Не спишь? Меня вот тоже сон не берет». И вдруг спрашивает: «Женя, а ты знаешь, что такое «Спартак?» «Конечно, знаю, я же в нем играю». «Спешишь, Женя, спешишь, не все так просто. Вот послушай, что я об этом думаю...» Спокойно, с расстановкой он стал мне рассказывать о сути «Спартака», о том, сколько значит команда в жизни простых людей. И сказал буквально следующее: «Ты можешь обидеться на Симоняна, на меня. Но пойми: Симонян и Старостин – это еще не весь «Спартак». «Спартак» – это значительно больше...» В общем, пробил он меня. Утром я встал и поехал в Тарасовку.
– А что за история была с пенальти? Судья ставит мяч на точку. Ловчев разбегается, но бьет не по воротам, а в сторону углового флажка.
– А это был удар-протест против «умных» решений футбольных чиновников. Для борьбы с договорными матчами они придумали в случае ничьей бить серии пенальти. Кто больше забьет – тому очко. Чуть погодя регламент был усовершенствован до полного абсурда. Если ничья, команды бьют по пять пенальти. Если забивают поровну, каждая получает по очку. Первая игра по новым правилам была у нас в Донецке. Я – капитан. Закончили по нулям. Толя Коньков подходит: «Ну что, как бить будем?» «Забиваем по три», – говорю. Вот тут я договорник, да. Подхожу к ребятам: «Так, ты – забиваешь, ты – нет...» Гена Логофет бил последним – мимо, что и требовалось. Получили по очку и разошлись. Через несколько туров играем с тбилисским «Динамо». Опять – 0:0. Опять пенальти. Кахи Асатиани подходит: «Как бьем?» – «По три в цель». – «Лады». Возвращаюсь к ребятам: «Так, ты – забиваешь, ты – нет. Гена, Логофет, ты – мимо». «Жень, – возмутился Гена, – я в прошлый раз уже не забивал. Хватит». Хватит так хватит, сам пробью. Выхожу на точку: вот мяч, вот – ворота. И мне надо сделать так, чтобы мяч обязательно в них не попал. Скверное, признаюсь, ощущение. Не по себе как-то. В конце концов плюнул – разбежался и пульнул мяч к угловому флажку. Стою, улыбаюсь, а все это крутят по телевизору – крупный план на всю страну. В общем – кошмар! Скандал вселенский! На следующий день в экстренном порядке собралась спортивно-техническая комиссия федерации. Сидели, решали, как бы Ловчева наказать. Большинство склонялось к дисквалификации. Старостин в Тарасовку приехал: «Дела скверные! Хотят от футбола тебя отлучить». «Ладно, – говорю, – я этим «умникам» устрою сладкую жизнь. В суд подам: нервный срыв на почве пенальти. Пусть федерация расхлебывает». Но все обошлось. А пенальти те дурацкие вскоре были отменены.
– А что вы скажете о сегодняшнем «Спартаке»?
– Пока он находится в поиске. В команде неплохой подбор футболистов, но четкого рисунка игры, к сожалению, не просматривается. Такое ощущение, что состав выставляется как бы на автомате. И победу в матче должны приносить не какие-то наигранные комбинации, а состояние Алекса и Веллитона.
– Маловато для борьбы за «золото».
– Пока да. Что будет дальше? Поживем – увидим...
Беседовал Борис ОРЕХОВ
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
