«Все пройдет… А Россия останется!»
Чем поэты отличаются от обычных людей? Это такие же Божьи создания, способные остро чувствовать боль и радость, только все чувствования в них с приставкой «гипер». Это такие хитроумные инструменты Бога, на струнах которых играет жизнь. И музыка, которую она иссекает из этих струн, воплощается в стихах. В маленьких томиках, которые поселяются на книжных полках в домах поэтов как самое большое богатство.
Чем поэты отличаются от обычных людей? Это такие же Божьи создания, способные остро чувствовать боль и радость, только все чувствования в них с приставкой «гипер». Это такие хитроумные инструменты Бога, на струнах которых играет жизнь. И музыка, которую она иссекает из этих струн, воплощается в стихах. В маленьких томиках, которые поселяются на книжных полках в домах поэтов как самое большое богатство.
Станиславу Золотцеву было отмерено 60, но это по паспорту – в деревне Крестки под Псковом, где он родился в счастливом 1945 году, сделали неправильную запись, омолодив его на пару лет. Так что на самом деле поэту отмерено было 62. Немыслимо мало, учитывая масштаб замысла Творца. Всех, кто знал Золотцева, поражала неуемная щедрость его натуры, страстность души, умение видеть и чувствовать красоту.
Свою принадлежность к писательскому цеху он воспринимал как богоданность – дан приказ ему писать, вот и все. Он был и рабом, и господином Слова, его кузнецом, пекарем, пахарем, какое из ремесел ни назови, все будет правильно. И счастливейшими в сутках почитал те ночные часы, когда, обмакнув ручку в зеленые чернила, мог волхвовать над белым листом. Золотцев из Чудских мест, и способность к волхвованию, разгадыванию тайн
(в данном случае, творчества) была его колоритной чертой.
Исследование творчества этого большого Мастера слова, без сомнения, впереди. Посмотрите в Интернете, как по наитию поклонники его творчества составляют «сборники его стихов». Эта избранная лирика, дышащая любовью к миру и способная дать творческий импульс современникам и потомкам.
Сегодня, в дни пушкинских праздников, под знаменем которого прижил всю жизнь Станислав Александрович, предлагаем вниманию читателей страницу его памяти.
Портрет-хранитель
Минуло 15 лет со дня нашего знакомства в 1993-м. Летом того года я пригласил поэта на свою выставку в Верховном Совете РФ и сразу же – в Совет деятелей культуры, идея создания которого встретила горячий отклик у главы парламента Руслана Хасбулатова. Станислава Золотцева влекло в эпицентр сопротивления. Но последовал переворот, двухнедельная осада парламента России и расстрел из танков. В те трагические дни, когда решалась судьба огромной страны, поэт был вместе с нами.
...Возродись империя
моя,
Русская великая
держава!
С того времени началась наша дружба. Но портретом Золотцева удалось заняться лишь жарким летом 1999 года. Станислав Александрович приходил, разгоряченный солнцем и неотложными делами, и полчаса успокаивался. Весь как обнаженный нерв, он страдал не только от литературных неурядиц. Литературную среду он называл «клубком взасос целующихся змей». Но литературные дрязги его трогали меньше, чем трагедия родной Псковщины и страны. Удары по стране он ощущал, как по собственному телу.
Я орудовал кистями, а он говорил, говорил, говорил. Иногда замолкая и глядя в окно.
А потом опять устало и бесконечно изливал горечь души.
Золотцев был один из немногих поэтов-интеллектуалов. Да, талант очень редко подкрепляется широтой и глубиной образования. Дар создавать образы и передавать состояния далеко не всегда соседствует с глубиной мысли и широтой знаний. Даже в блестящей плеяде поэтов XIX века таких единицы – пожалуй, Пушкин и Тютчев... Поэзия Золотцева – из этого круга.
Время Золотцева – это расчленение державы, уничтожение ее экономики, культуры. Медленное осознание того, что народ и страна тоже могут быть смертны. И Золотцев понимал, что многое у нас еще впереди. В его стихах есть и надежда:
Дай Бог из нас однажды хоть
кому-то
Сказать, взглянув на прошлое
свое:
– Мы были современниками
Смуты,
И мы спасли Россию от нее.
Сеансы портрета заканчивались, уходящее солнце золотило крыши Старой площади, а мы все сидели…
Он страдал и от невозможности публиковаться самому, и от того, что талантливые поэты из провинции вообще не могут выйти на московские страницы. Ему с трудом удавалось проталкивать свои стихи и публицистические статьи.
Золотцев однажды, горестно упав в кресло, убитым голосом рассказал, что поругался вдрызг с известной патриотической редакцией. С главным редактором, и матом его покрыл, и дверью хлопнул.
Чай не успокоил Станислава Александровича, а от коньяка он отказался.
– Нет, нет! Я потом остановиться не смогу!
Он страдал и возмущался:
– Ведь самое известное патриотическое издание! А пишут о чем угодно, публикуют безграмотных сынков. А о смерти
Г. Свиридова – ни слова!
Что я мог сказать ему в утешение?
В следующий приход Золотцев отчаянно бросил передо мной газету, тот самый патриотический брэнд. В передовице редактор ругал Золотцева. Статья заканчивалась откровенным цинизмом: «А кто хочет у нас печататься, помогите нам встать на ноги».
Позже я узнал, что этой газете помогали. Те самые деятели, которых она яростно ругала.
Однажды у нас разговор зашел о графоманах. Золотцев радостно утверждал, что огромное количество графоманов, расплодившихся в наше время, – это прекрасно для литературы. В доказательство он приводил пушкинское время. Тогда только ленный не писал стихи, и для поэзии графоманская масса оказалась очень плодотворной почвой, на общем интересе к стихам выросли и Пушкин, и целая плеяда блестящих поэтов.
Портрет – и я в этом не раз убеждался – это еще один ангел-хранитель человека. Слишком много энергии вкладывают художник и позирующий ему человек в образ на холсте.
И портрет начинает жить жизнью человека, принимая удары судьбы на себя. Это таинство портрета иной раз удивляет самого художника. Хотя портрет, конечно же, не защитит от всех бедствий. Не панацея, но все же…
В конце 2007 года, когда Золотцев позвонил, у меня что-то кольнуло в сердце, и я предложил ему написать еще один портрет. На большом холсте.
– Я напишу вас таким, каким вы стали сейчас.
Но Станислав Александрович тогда не мог, А потом… не сложилось.
Мистические защитники и покровители ему были ой как нужны. Мы с женой молились за Станислава… Жить поэту оставалось 9 месяцев.
За два года до смерти Станислав Александрович начал оформлять пенсию. Для известного поэта, проработавшего на литературном поприще 40 лет, хождение по чиновным тропам обернулось еще одной горькой мукой.
Псковский вице-губернатор, к которому пришел поэт, небрежно сказал:
– Какая пенсия? Вы же не работали. Вы только стихи писали…
Ушел великий поэт, обладавший прозорливостью, чувством и знанием России.
В мутную эпоху безвременья и разрушения поэт сгорел, как свечка, в огне своего дара. Последние годы поэта – это боль за Отечество, борьба и отчаяние. Нищета. Унижение. Неужели это и была его плата за бессмертие? Чем же тогда платить за Россию?
Все пройдет… А Россия
останется!
Ради этого мы и живем!
Так завещал Золотцев.
Анатолий НАБАТОВ
Явление мастера
Жизнь поэта свершалась «в безмерной крутизне, в сопротивленье воздуха и почвы», в громе военных самолетов Заполярья у «гранитного шлема России». Она – в движении «вечного поезда» Москва – Псков, из окон которого видно, как, «обласкана русалочьей ладонью, в низинах торфяных трава поет седая», «в зеленом кружеве, смоленом кружеве, беленом кружеве плывет Земля». В картине, вызывающей у читателя слезы приобщения к несказанной красоте:
Два коня на лугу,
Две усталых расседланных лошади
Одиноко стоят,Золотистые шеи скрестив…
Жизнь накатывает на поэта красотой созданного людьми: города, сады, аэродромы, пашни… Старинная церковь в городе Пскове: «У церкви Василия-на-Горке, /Вглядевшись, увидит и незоркий /Свеченье, идущее от сводов /И ночью глухой, и в непогоду, /Столп чистого света над холмом». Родная с детства псковская башня Гремячая. Вид сверху – один из любимейших художнических взглядов поэта – дает ему возможность обозревать родные и невиданные места, вздымает остроту переживаемого временем и страной.
Этот творческий ракурс возник от начала поэтической и жизненной биографии Золотцева, офицера морской авиации: «Дышало время холодом каленым, /Петляло солнце рыжею лисой, /А я носил моряцкие погоны…», от сказочного соколиного взлета: «И слово «сокол» в северном, округлом /И окающем женском говорке /Мне пело о крыле моем упругом, /И просыпалась мощь в моей руке…» Дает творческую мощь запечатлевать страшное настоящее, воскрешать былое и проговаривать грядущее.
Шквалом художественных впечатлений, запечатленных в обжигающем поэтическом слове, вошел Станислав Золотцев в отечественную поэзию. Неизбывную тягу читателей к его поэзии порождает свойство поэта воплощать вселенское в едином лирическом отклике. Вот острый штрих московского пейзажа: «И не пух тополиный, а Гришки Отрепьева прах /На асфальте сыром».
Явился поэт славянской крепи, страдающий за страну и дивящийся ее неистребимому люду, певец Словенских ключей на рубеже псковской земли.
Поразительны художественные исследования Золотцева, в которых воссозданы творческие лики поэтов – Сергея Маркова, которого он считал своим наставником, земляка Игоря Григорьева, знаменитого уэльсца Дилана Томаса.
Фантастические встречи современного поэта с Александром Сергеевичем в Михайловском (автор клятвенно заверяет на своих страницах, что в руках его остался платок Пушкина, бережно хранимый) поражают воображение читателей лирико-публицистического романа Золотцева «У подножья Синичьей горы». Иных больше впечатляют споры автора о Пушкине с монахом, бывшим афганцем, в Святогорском монастыре.
А кому-то интересны с саркастическим ошеломлением описанные в романе «Тень Мастера» встречи с героями «Мастера и Маргариты» на литературных и житейских поворотах. Волшебство жизни, словно облаком, обнимало судьбу ныне покинувшего нас поэта – и в будничных, и в самых опасных обстоятельствах его судьбы. А сколькие сострадали поэту, смягчая свою скорбь над его стихами-плачами по матери и отцу. «Мама собирает красную смороду, /Черную смороду рвет седой отец….», «Мать сыра земля, Матушка моя». Родительские образы у Золотцева тоже слиты с судьбой Отечества, историей, природой, всей необъятной жизнью. «Это две взаимопорождающие стихии», – сказал об этом он сам в книге о поэте Игоре Григорьеве.
Высокая концентрация чистоты и воли в атмосфере творений Станислава Золотцева – сыновий ответ на послегрозовой озон Великой Победы. Его в полной мере вдохнуло поколение Золотцева в своем детстве. Именно он назвал свое поколение «ровесниками Победы». Дерзкое ощущение, но ничего общего не имеющее ни с вседозволенностью, ни с нравственной сытостью. Состояние «после грозы» – это ведь и резко высвеченные трагические разрушения и потери. Их впитал поэт с детства вместе с запахом спелых яблок, свежим солодом озер, смоляным запахом бревен, из которых молодые фронтовики, а среди них и отец поэта, поднимают всем миром новые избы – неискоренимый славянский обычай. В черты родного влились стук топора, говор земляков, отцовские раны, рассказы о войне, прощенные обиды на власть, «проверявшую» фронтовиков в лагерях, краски, вкус родного пейзажа.
Родовая «северная тропа» стала в поэзии Золотцева главным богатством, поистине великим лирическим образом Отчизны:
По северной тропе, по солнцу
молодому,
По смолам золотым, по утренней
росе
Я вышел на заре, я уходил из дому
По северной тропе, по взлетной
полосе.
Да, как у всякого истинного поэта, биография Золотцева – в его стихах и прозе, публицистике и даже критике. Хотя далеко не все анкетные данные уместились в них.
Станислав Золотцев – поэт образованнейшего поколения мирных «детей Победы», впрямую постигавших новейшие технологии эпохи НТР. Филолог, кандидат наук, кроме прочих, знаток языка фарси, на котором творилась великая культура Средней Азии. Знание языков и гнало его на работу в Индию, на службу в Афганистан. Да, не думал поэт, что станет певцом катастроф, что именно он воскликнет: «Земля моя – Чернобыль!» Что выпадет ему выбор между верой и неверием, что сверкающий мажор его завораживающего голоса должен будет обернуться ослепляющим гневом и неизведанной до того болью:
С октября во мне –
Два главных ощущенья.
В каждом – эхо залпов пушечных
звучит.
От того, что жив остался –
Удивленье.
От того, что жив остался -
Жгучий стыд.
Не думал «летописец любви», что станет летописцем страшных лет России и что создаст «Гимн грядущей России»:
Никого собою не губя,
Твой соборный мир
многоплеменный
Пусть навек исторгнет из себя
Чуждые границы и кордоны.
У Станислава Золотцева много прекрасных стихов, но есть – удивительные. К таковым отношу написанное на всю его судьбу:
Жито! Золото… Жито!
Жнивье…
«Жито», – скажешь, я слышу –
«житье»…
Светлой былью плещет в глаза
мне:
Два тяжелых обтесанных
камня,
Друг о друга зерно растирая,
Так скрежещут, только держись.
Я – малец, но одно уже знаю:
Это хлеб, знаю я, это жизнь.
Пусть в ладони мне плещет
без устали,
Словно песня, шальная и грустная,
Жито! Золото… Жизнь моя!
Русь моя…
Станиславу Золотцеву было отмерено 60, но это по паспорту – в деревне Крестки под Псковом, где он родился в счастливом 1945 году, сделали неправильную запись, омолодив его на пару лет. Так что на самом деле поэту отмерено было 62. Немыслимо мало, учитывая масштаб замысла Творца. Всех, кто знал Золотцева, поражала неуемная щедрость его натуры, страстность души, умение видеть и чувствовать красоту.
Свою принадлежность к писательскому цеху он воспринимал как богоданность – дан приказ ему писать, вот и все. Он был и рабом, и господином Слова, его кузнецом, пекарем, пахарем, какое из ремесел ни назови, все будет правильно. И счастливейшими в сутках почитал те ночные часы, когда, обмакнув ручку в зеленые чернила, мог волхвовать над белым листом. Золотцев из Чудских мест, и способность к волхвованию, разгадыванию тайн
(в данном случае, творчества) была его колоритной чертой.
Исследование творчества этого большого Мастера слова, без сомнения, впереди. Посмотрите в Интернете, как по наитию поклонники его творчества составляют «сборники его стихов». Эта избранная лирика, дышащая любовью к миру и способная дать творческий импульс современникам и потомкам.
Сегодня, в дни пушкинских праздников, под знаменем которого прижил всю жизнь Станислав Александрович, предлагаем вниманию читателей страницу его памяти.
Портрет-хранитель
Минуло 15 лет со дня нашего знакомства в 1993-м. Летом того года я пригласил поэта на свою выставку в Верховном Совете РФ и сразу же – в Совет деятелей культуры, идея создания которого встретила горячий отклик у главы парламента Руслана Хасбулатова. Станислава Золотцева влекло в эпицентр сопротивления. Но последовал переворот, двухнедельная осада парламента России и расстрел из танков. В те трагические дни, когда решалась судьба огромной страны, поэт был вместе с нами.
...Возродись империя
моя,
Русская великая
держава!
С того времени началась наша дружба. Но портретом Золотцева удалось заняться лишь жарким летом 1999 года. Станислав Александрович приходил, разгоряченный солнцем и неотложными делами, и полчаса успокаивался. Весь как обнаженный нерв, он страдал не только от литературных неурядиц. Литературную среду он называл «клубком взасос целующихся змей». Но литературные дрязги его трогали меньше, чем трагедия родной Псковщины и страны. Удары по стране он ощущал, как по собственному телу.
Я орудовал кистями, а он говорил, говорил, говорил. Иногда замолкая и глядя в окно.
А потом опять устало и бесконечно изливал горечь души.
Золотцев был один из немногих поэтов-интеллектуалов. Да, талант очень редко подкрепляется широтой и глубиной образования. Дар создавать образы и передавать состояния далеко не всегда соседствует с глубиной мысли и широтой знаний. Даже в блестящей плеяде поэтов XIX века таких единицы – пожалуй, Пушкин и Тютчев... Поэзия Золотцева – из этого круга.
Время Золотцева – это расчленение державы, уничтожение ее экономики, культуры. Медленное осознание того, что народ и страна тоже могут быть смертны. И Золотцев понимал, что многое у нас еще впереди. В его стихах есть и надежда:
Дай Бог из нас однажды хоть
кому-то
Сказать, взглянув на прошлое
свое:
– Мы были современниками
Смуты,
И мы спасли Россию от нее.
Сеансы портрета заканчивались, уходящее солнце золотило крыши Старой площади, а мы все сидели…
Он страдал и от невозможности публиковаться самому, и от того, что талантливые поэты из провинции вообще не могут выйти на московские страницы. Ему с трудом удавалось проталкивать свои стихи и публицистические статьи.
Золотцев однажды, горестно упав в кресло, убитым голосом рассказал, что поругался вдрызг с известной патриотической редакцией. С главным редактором, и матом его покрыл, и дверью хлопнул.
Чай не успокоил Станислава Александровича, а от коньяка он отказался.
– Нет, нет! Я потом остановиться не смогу!
Он страдал и возмущался:
– Ведь самое известное патриотическое издание! А пишут о чем угодно, публикуют безграмотных сынков. А о смерти
Г. Свиридова – ни слова!
Что я мог сказать ему в утешение?
В следующий приход Золотцев отчаянно бросил передо мной газету, тот самый патриотический брэнд. В передовице редактор ругал Золотцева. Статья заканчивалась откровенным цинизмом: «А кто хочет у нас печататься, помогите нам встать на ноги».
Позже я узнал, что этой газете помогали. Те самые деятели, которых она яростно ругала.
Однажды у нас разговор зашел о графоманах. Золотцев радостно утверждал, что огромное количество графоманов, расплодившихся в наше время, – это прекрасно для литературы. В доказательство он приводил пушкинское время. Тогда только ленный не писал стихи, и для поэзии графоманская масса оказалась очень плодотворной почвой, на общем интересе к стихам выросли и Пушкин, и целая плеяда блестящих поэтов.
Портрет – и я в этом не раз убеждался – это еще один ангел-хранитель человека. Слишком много энергии вкладывают художник и позирующий ему человек в образ на холсте.
И портрет начинает жить жизнью человека, принимая удары судьбы на себя. Это таинство портрета иной раз удивляет самого художника. Хотя портрет, конечно же, не защитит от всех бедствий. Не панацея, но все же…
В конце 2007 года, когда Золотцев позвонил, у меня что-то кольнуло в сердце, и я предложил ему написать еще один портрет. На большом холсте.
– Я напишу вас таким, каким вы стали сейчас.
Но Станислав Александрович тогда не мог, А потом… не сложилось.
Мистические защитники и покровители ему были ой как нужны. Мы с женой молились за Станислава… Жить поэту оставалось 9 месяцев.
За два года до смерти Станислав Александрович начал оформлять пенсию. Для известного поэта, проработавшего на литературном поприще 40 лет, хождение по чиновным тропам обернулось еще одной горькой мукой.
Псковский вице-губернатор, к которому пришел поэт, небрежно сказал:
– Какая пенсия? Вы же не работали. Вы только стихи писали…
Ушел великий поэт, обладавший прозорливостью, чувством и знанием России.
В мутную эпоху безвременья и разрушения поэт сгорел, как свечка, в огне своего дара. Последние годы поэта – это боль за Отечество, борьба и отчаяние. Нищета. Унижение. Неужели это и была его плата за бессмертие? Чем же тогда платить за Россию?
Все пройдет… А Россия
останется!
Ради этого мы и живем!
Так завещал Золотцев.
Анатолий НАБАТОВ
Явление мастера
Жизнь поэта свершалась «в безмерной крутизне, в сопротивленье воздуха и почвы», в громе военных самолетов Заполярья у «гранитного шлема России». Она – в движении «вечного поезда» Москва – Псков, из окон которого видно, как, «обласкана русалочьей ладонью, в низинах торфяных трава поет седая», «в зеленом кружеве, смоленом кружеве, беленом кружеве плывет Земля». В картине, вызывающей у читателя слезы приобщения к несказанной красоте:
Два коня на лугу,
Две усталых расседланных лошади
Одиноко стоят,Золотистые шеи скрестив…
Жизнь накатывает на поэта красотой созданного людьми: города, сады, аэродромы, пашни… Старинная церковь в городе Пскове: «У церкви Василия-на-Горке, /Вглядевшись, увидит и незоркий /Свеченье, идущее от сводов /И ночью глухой, и в непогоду, /Столп чистого света над холмом». Родная с детства псковская башня Гремячая. Вид сверху – один из любимейших художнических взглядов поэта – дает ему возможность обозревать родные и невиданные места, вздымает остроту переживаемого временем и страной.
Этот творческий ракурс возник от начала поэтической и жизненной биографии Золотцева, офицера морской авиации: «Дышало время холодом каленым, /Петляло солнце рыжею лисой, /А я носил моряцкие погоны…», от сказочного соколиного взлета: «И слово «сокол» в северном, округлом /И окающем женском говорке /Мне пело о крыле моем упругом, /И просыпалась мощь в моей руке…» Дает творческую мощь запечатлевать страшное настоящее, воскрешать былое и проговаривать грядущее.
Шквалом художественных впечатлений, запечатленных в обжигающем поэтическом слове, вошел Станислав Золотцев в отечественную поэзию. Неизбывную тягу читателей к его поэзии порождает свойство поэта воплощать вселенское в едином лирическом отклике. Вот острый штрих московского пейзажа: «И не пух тополиный, а Гришки Отрепьева прах /На асфальте сыром».
Явился поэт славянской крепи, страдающий за страну и дивящийся ее неистребимому люду, певец Словенских ключей на рубеже псковской земли.
Поразительны художественные исследования Золотцева, в которых воссозданы творческие лики поэтов – Сергея Маркова, которого он считал своим наставником, земляка Игоря Григорьева, знаменитого уэльсца Дилана Томаса.
Фантастические встречи современного поэта с Александром Сергеевичем в Михайловском (автор клятвенно заверяет на своих страницах, что в руках его остался платок Пушкина, бережно хранимый) поражают воображение читателей лирико-публицистического романа Золотцева «У подножья Синичьей горы». Иных больше впечатляют споры автора о Пушкине с монахом, бывшим афганцем, в Святогорском монастыре.
А кому-то интересны с саркастическим ошеломлением описанные в романе «Тень Мастера» встречи с героями «Мастера и Маргариты» на литературных и житейских поворотах. Волшебство жизни, словно облаком, обнимало судьбу ныне покинувшего нас поэта – и в будничных, и в самых опасных обстоятельствах его судьбы. А сколькие сострадали поэту, смягчая свою скорбь над его стихами-плачами по матери и отцу. «Мама собирает красную смороду, /Черную смороду рвет седой отец….», «Мать сыра земля, Матушка моя». Родительские образы у Золотцева тоже слиты с судьбой Отечества, историей, природой, всей необъятной жизнью. «Это две взаимопорождающие стихии», – сказал об этом он сам в книге о поэте Игоре Григорьеве.
Высокая концентрация чистоты и воли в атмосфере творений Станислава Золотцева – сыновий ответ на послегрозовой озон Великой Победы. Его в полной мере вдохнуло поколение Золотцева в своем детстве. Именно он назвал свое поколение «ровесниками Победы». Дерзкое ощущение, но ничего общего не имеющее ни с вседозволенностью, ни с нравственной сытостью. Состояние «после грозы» – это ведь и резко высвеченные трагические разрушения и потери. Их впитал поэт с детства вместе с запахом спелых яблок, свежим солодом озер, смоляным запахом бревен, из которых молодые фронтовики, а среди них и отец поэта, поднимают всем миром новые избы – неискоренимый славянский обычай. В черты родного влились стук топора, говор земляков, отцовские раны, рассказы о войне, прощенные обиды на власть, «проверявшую» фронтовиков в лагерях, краски, вкус родного пейзажа.
Родовая «северная тропа» стала в поэзии Золотцева главным богатством, поистине великим лирическим образом Отчизны:
По северной тропе, по солнцу
молодому,
По смолам золотым, по утренней
росе
Я вышел на заре, я уходил из дому
По северной тропе, по взлетной
полосе.
Да, как у всякого истинного поэта, биография Золотцева – в его стихах и прозе, публицистике и даже критике. Хотя далеко не все анкетные данные уместились в них.
Станислав Золотцев – поэт образованнейшего поколения мирных «детей Победы», впрямую постигавших новейшие технологии эпохи НТР. Филолог, кандидат наук, кроме прочих, знаток языка фарси, на котором творилась великая культура Средней Азии. Знание языков и гнало его на работу в Индию, на службу в Афганистан. Да, не думал поэт, что станет певцом катастроф, что именно он воскликнет: «Земля моя – Чернобыль!» Что выпадет ему выбор между верой и неверием, что сверкающий мажор его завораживающего голоса должен будет обернуться ослепляющим гневом и неизведанной до того болью:
С октября во мне –
Два главных ощущенья.
В каждом – эхо залпов пушечных
звучит.
От того, что жив остался –
Удивленье.
От того, что жив остался -
Жгучий стыд.
Не думал «летописец любви», что станет летописцем страшных лет России и что создаст «Гимн грядущей России»:
Никого собою не губя,
Твой соборный мир
многоплеменный
Пусть навек исторгнет из себя
Чуждые границы и кордоны.
У Станислава Золотцева много прекрасных стихов, но есть – удивительные. К таковым отношу написанное на всю его судьбу:
Жито! Золото… Жито!
Жнивье…
«Жито», – скажешь, я слышу –
«житье»…
Светлой былью плещет в глаза
мне:
Два тяжелых обтесанных
камня,
Друг о друга зерно растирая,
Так скрежещут, только держись.
Я – малец, но одно уже знаю:
Это хлеб, знаю я, это жизнь.
Пусть в ладони мне плещет
без устали,
Словно песня, шальная и грустная,
Жито! Золото… Жизнь моя!
Русь моя…
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
