Снег над Брестской крепостью
22 июня у стен Брестской крепости состоится премьерный показ первого союзного фильма, созданного совместными усилиями большой творческой группы белорусов и россиян по заказу Телерадиовещательной организации Союзного государства. Корреспондент «СВ» встретился с одним из его первых зрителей и одновременно продюсером, председателем ТРО Союза Игорем УГОЛЬНИКОВЫМ.
22 июня у стен Брестской крепости состоится премьерный показ первого союзного фильма, созданного совместными усилиями большой творческой группы белорусов и россиян по заказу Телерадиовещательной организации Союзного государства. Корреспондент «СВ» встретился с одним из его первых зрителей и одновременно продюсером, председателем ТРО Союза Игорем УГОЛЬНИКОВЫМ. – Игорь Станиславович, все меньше времени до того волнующего для вас как творца момента, когда фильм «Брестская крепость» выйдет наконец к зрителю. Но к творческому волнению у вас наверняка примешивается и чувство ответственности – поскольку вы еще и чиновник Союзного государства – за доверенный вам бюджет и качественное исполнение порученного государством дела. Ведь, на мой взгляд, фильм «Брестская крепость» – не только кинематографическое произведение, но и своеобразная союзная акция, посвященная 65-летию Великой Победы и, отчасти, десятилетнему юбилею Союзного государства. Насколько органично совместились и в замысле, и в процессе работы такие разные задачи? И как вы пережили подобную раздвоенность?
– Это была даже не раздвоенность, а «растроенность». А еще «расстроенность» – потому что не все понимали, ради чего этот фильм делается. А «растроенность», потому что было три идеи. Первая – это действительно организовать и провести акцию. Создание фильма даже прописано было как мероприятие Союзного государства (хотя слово «мероприятие» здесь не совсем подходит). Вторая – снять интересный фильм для зрителей, прежде всего молодого поколения, чтобы они увидели и прочувствовали, что такое Великая Отечественная война в жизни их дедов и прадедов, в истории нашей страны. Чтобы они очень отчетливо представили, какая трагедия – героическая трагедия – происходила в Бресте. И третья – очень личная идея – сделать небольшую, камерную картину на эту тему. Не масштабное эпическое полотно, а историю одного конкретного человека, оказавшегося в водовороте тех исторических событий. К сожалению, не во всем удалось совместить эти три задачи. Потребовалось много раз переделывать сценарий, поскольку многим, напротив, хотелось получить от нас эпическое полотно. Но вот съемки закончились, почти завершен период монтажа и озвучки, а нет-нет да и раздаются голоса скептиков о том, что у нас ничего не получится. На мой взгляд, получается. Но окончательное слово – за зрителем.
– Вопросы, очевидно, были связаны с финансированием фильма? Как всегда – «тратятся миллионы, а куда – непонятно»?
– Да, как правило, задают вопрос – куда потрачены деньги. Вот и будет видно на экране – куда.
– Когда я слышала споры вокруг «Брестской крепости», у меня все время возникала такая аналогия. Спорим вокруг Севастополя (хотя – слава Богу! – вроде бы договорились наконец о продлении срока пребывания Черноморского флота на Украине до 2042 года). Теперь начали спорить вокруг подробностей брестской трагедии и о собственности на фильм… Как далеко этот спор может завести? И не лучше ли сделать фильм объединяющим символом России и Беларуси, Союзного государства, создавая его в атмосфере взаимопонимания, в едином творческом порыве, как говорится?
– Именно так и должно быть. Потому что – не дай Господь – разойдемся мы в прочтении нашей истории, откажемся от общего прошлого и потеряем его, как это происходило при Ющенко на Украине, и вдруг начнем «делить», кому принадлежит подвиг Бреста, мы себе этого не простим, и будущие поколения нам не простят. Брестская крепость – цитадель нашего геройства. Она всегда принимала на себя первый удар. А сейчас – это западный рубеж Союзного государства. И в этом есть большой смысл, который мы хотели бы пронести в замысле фильма.
– Вы не только чиновник, возглавляющий Телерадиовещательную организацию Союзного государства, но еще и артист, режиссер, продюсер. Художник, одним словом…
– Я все больше забываю, что я художник.
– Но тем не менее вы согласитесь, что создание фильма, создание произведения – это тайна. А с вашим фильмом произошло так, что эту тайну не удавалось сохранить ни на одном из этапов. Потому что постоянно его преследовал контроль. Даже три вида контроля: бюрократический – поскольку деньги бюджетные; общественный, поскольку ветераны войны, напуганные содержанием современных кинолент на тему Великой Отечественной, оспаривали некоторые эпизоды сценария. И наконец, дипломатический контроль, ведь фильм – это «мероприятие, акция Беларуси и России, Союзного государства»… Как под этим «тройственным контролем» удалось сохранить тайну фильма, тайну авторского замысла? Осталось ли у вас право на художественную правду?
– К счастью, осталось. Хотя приходилось все время идти на компромиссы. Наверное, иногда надо быть прямым, жестким и непримиримым. Но в данном случае мы сознательно шли на компромисс. И на бюрократическом уровне – если бы мы действовали иначе, фильм не был бы снят. И на финансовом – нас контролировали на каждом этапе, требуя постоянно за каждый шаг финансовые отчеты. И мы как положено отчитывались за государственные деньги. Даже на общественное обсуждение сценария пришлось пойти. Хотя это нонсенс – обсуждать сценарий должны только художники, продюсеры и заказчики картины. А тут все бросились дискутировать по поводу ряда эпизодов – пришлось после обсуждения переделывать сценарий. Например, ветераны категорически, вплоть до угроз написать об этом президентам, не хотели оставлять сцены, где люди сдаются в плен. «Не мог советский солдат сдаться в плен, да уж тем более в таком масштабе». Я ссылался на документы и на мнение наших консультантов в крепости, которые документально подтверждали данные о том, что большая часть солдат сдалась, что в первые дни войны всех преследовал жуткий страх, такой страх, что солдаты повязывали себя подушками. Для чего, как думаете? Чтобы не поцарапаться от осколков. Я настаивал на том, что, показав такой массовый страх, мы подчеркиваем героизм и мужество тех, кто остался в крепости, кто принял решение сражаться до последнего патрона. Много было возражений по поводу включенной нами в сценарий «чеченской темы». Чеченцы перед боем станцевали священный джихад и пошли врукопашную, защищая советскую родину, и все погибли. «Нет, этой темы тоже быть не должно». Вот так шли на компромиссы – и съемки все-таки закончили.
– Получается, вам приходилось еще и политические вопросы урегулировать в процессе съемок?
– Именно так. Призывали нас следовать документальной правде – мы не сопротивлялись, мы ей следовали, а что касается художественного вымысла, то здесь вступали политические мотивы. «Может, не стоит это затрагивать? Ведь это – национальный вопрос»… Но правда, на мой взгляд, заключается в том, что за Победой стоит весь наш многонациональный народ.
– Такое впечатление, что все мы читаем разные документы о Великой Отечественной. У всех своя правда. Хотя сейчас уже столько рассекреченных материалов, что можно восстановить каждый день войны по часам, а иногда и по минутам.
– Но ветераны «читают» прежде всего свои воспоминания. А в них как раз собственное восприятие войны, своя документальная и художественная правда. И изменить это восприятие невозможно и безнравственно.
– И как сильно все-таки идеологическое давление на историю... Очень часто именно трактовка, а не факт довлеет над истинным восприятием истории. Ведь долгие годы была разрешена только определенная правда о войне.
– Видите ли, правду всегда переписывали, ничего нового не происходит. Но попытаться самому быть правдивым в том, что ты делаешь, – это единственный способ бороться с переписыванием истории.
– На меня произвело впечатление то, как тщательно создатели фильма подошли к вопросу о воссоздании исторической правды… Ведь, насколько мне известно, ваша съемочная группа прошла своеобразный ликбез, выслушав лекции специалистов, историков, консультантов. Такое обучение на актеров, на творцов не действовало раздражающе?
– Наоборот. В самом начале работы, когда я пробивал съемки именно в Брестской крепости, мне оппонировали – сделаем под «Мосфильмом» декорации или в Минске, рядом с «Беларусьфильмом». Но я настаивал, чтобы это снималось в крепости. Чтобы консультанты работали с актерами прямо на месте событий. И я был прав. Правда и память этих мест сработали. Героическая и трагическая аура, если хотите, стала определяющей для поведения всех участников процесса. Я видел, как актер Андрей Мерзликин, исполнитель главной роли Кижеватова, внимательно слушал про все, что тут говорилось, как он заставлял пограничников показывать и объяснять ему некоторые детали, как он читал документы. И каким он был потом на съемках. Какая-то особенная наполненность тематикой и эмоциями была на площадке… В общем, я не ошибся. Причем такой эмоциональный подъем был у каждого – от актеров до массовки. Ведь у нас каждый второй житель Бреста снялся. Однажды таксист, который меня подвозил, сказал – как жаль, что я не снялся в этом фильме. И для меня это было дорого. Мне кажется, фильм для многих его участников станет очень важным событием в жизни и творческой карьере. Вот я, например, верю в звезду нашего главного героя – прототип Пети Клыкова – замечательный мальчик Алеша Копашев, у которого будет большая актерская судьба.
– О войне снято так много, что наверняка у всех, кто снова берется за эту тему, возникает проблема преодоления сложившихся стереотипов и штампов…
– Это была самая главная задача режиссера-постановщика Александра Котта. Пережить это все заново – и не исказить историческую правду. И при этом остаться интересным современному зрителю. По-моему, ему это удалось.
– Насколько важна вам была правда в деталях, помогающих воссоздать картину того времени?
– И в костюмах, и в реквизите, и в аксессуарах, и в вооружении героев фильма должна быть предельная точность, и она была соблюдена. Художник по костюмам Сергей Стручев пришел в эту картину после фильма Никиты Михалкова «Утомленные солнцем-2». Было сделано очень много военной формы. Мы даже один комплект обмундирования нашли на чердаке в Бресте – форма пограничника 41-го года, представляете, какая уникальная ценность! Все детали были подобраны точно. Решая художественные задачи, мы всегда помнили, с каким важнейшим историческим материалом мы имеем дело. Уникальна и сама декорация – в современном отечественном кинематографе вы точно не найдете аналогов. Даже на исторических проектах последнего времени. Первоначально мы планировали сделать декорацию с использованием самого мемориала, но выяснилось, что это делать невозможно и по этическим соображениям, и по практическим. Невозможно «взрывать», невозможно достраивать. Поэтому начали строить сами. Но при строительстве ворот выяснилось, что сначала нужно еще и «разминировать» эту территорию. Было вырыто полторы тысячи предметов тех времен, даже бомбы были неразорвавшиеся. Вот так постепенно наша декорация обрастала и обустраивалась и приобрела очень реальный вид. Сначала мирного времени, а потом в процессе съемок ее постепенно разрушали.
– В фильме такое огромное количество людей в массовых сценах. Скажите, как вели себя и что чувствовали на съемках люди – пожилые и молодые? Какое у них восприятие тех событий?
– Это ведь массовка не из какого-то другого города. Это брестчане. Поэтому им объяснять, что здесь происходило и как на это нужно реагировать, не приходилось. В кадре – маленькая девочка. Мы очень волновались, что она не заплачет. Мотор – и из нее брызнули слезы, а вся группа затрепетала. Вот как раз это и есть, наверное, генетическая память о том времени. Казалось бы, 65 лет со дня победы и почти 70 – с начала войны, а все это очень живо в нас. И очевидно, что наш тост – лишь бы не было войны – до сих пор актуален. А что касается сегодняшнего поколения отцов и детей, то, конечно, мы все разные. Каждое поколение – другое, так же, как наши дети отличаются от нас, а мы отличаемся от наших родителей. Хотя… Я не думаю, что я лично сильно отличаюсь по мировоззрению от моего деда, папы и моей мамы. И, конечно, есть вещи, на которые мы смотрим одинаково. Мое поколение все-таки успело эмоционально, душевно воспринять историю и атмосферу того времени от наших родителей. А вот наши дети уже далеки от него.
– Так вот для них-то и важны такие фильмы, как «Брестская крепость». Это как раз и вызывает в молодых людях тот эмоциональный порыв, который заставляет их вешать на грудь георгиевскую ленточку и относиться с почтением к ветеранам.
– Любые акции, воскрешающие память о войне и нашей Победе, крайне важны. Это обязательно нужно делать как в своей стране, так и во всем мире, поскольку, что греха таить, умалчивается заслуга Советского Союза в победе над гитлеровской Германией. Мне как-то мой друг Евгений Айзикович, кстати, креативный продюсер фильма, подарил игральные карты с информацией обо всех самолетах Второй мировой войны. Там есть немецкие, английские, американские, итальянские и даже японские. Но ни одного советского! Так кто же победил в этой войне? Вот это надо показывать и отстаивать историческую правду. Два года назад, 22 июня мы помолились в мемориале, попросили у тех, кто лежит там, в той земле, разрешения снять фильм про них. Сделали это вторично через год. И перед началом съемок. Я чувствую их помощь и огромную ответственность перед ними.
– Погружаясь в эту тему, погружаясь в фильм, вы, наверное, задумывались, почему талантливый немецкий народ, создавший великую культуру и высокое искусство, приютил у себя фашизм, гитлеризм? В чем истоки этого отвратительнейшего, антигуманного явления?
– Они захотели стать самыми великими. Причем этого захотел не только Гитлер, они все вдруг захотели стать великими. И почувствовать, что они – единственный гениальный народ, богом и историей избранный для того, чтобы переделать мир под себя любыми средствами и любой кровью. А когда человек пытается возвысить себя над другими – он начинает топтать всех вокруг. Вот что я понял на съемках этого фильма. Но за пределами моего понимания все же остается, например, то, откуда такая жестокость, ведь она возникала необъяснимо и мгновенно. Сначала немцы вошли «белыми воротничками» и не проявляли ее. Даже пленных женщин и детей отпустили, когда увидели, что они начали умирать в подвалах без воды и медикаментов. Но уже в 42-м году они их собрали, переписали и расстреляли. Всех. Даже годовалого ребенка. Это за пределами человеческого понимания.
– Как действовало на актеров такое близкое прикосновение к живым событиям? Это ведь больше, чем погружение в образ?
– Не надо ничего было рассказывать и показывать. Ничего не надо было репетировать. Все просто прониклись этим местом и слушали, что рассказывали местные пограничники. А те просто показывали – вот здесь был пороховой склад, в котором в 42-м году немцы замуровали местных евреев, предварительно забрав у них деньги и сказав – если вы отдадите деньги и драгоценности, мы вас вышлем в нейтральные страны. Посадили на поезд, только никуда не отправили, а замуровали в этом складе и заварили дверь. Люди там умирали заживо, стоя, а когда советские войска вошли туда, освобождая Белоруссию, можете себе представить, какую картину они увидели. И не надо ничего актеру больше объяснять – вот тебе реальная история и реальная человеческая трагедия.
– Интересно было бы понять, что чувствовали те, кто исполнял роли этих варваров…
– В массовых сценах у нас играли ребята из исторического клуба, они сами собрали и немецкую, и советскую амуницию той поры. В том числе и вооружение. А вот на роли немецких солдат мы пригласили только немцев. Это тоже было для нас принципиально. Потому что, когда немцев изображают славяне, это выглядит очень смешно, почти комично.
– А что, интересно, происходило между «немцами» и «нашими» после съемок, за кадром?
– Удивительно, но даже за кадром они не были вместе. Немцы держались отдельно, наши – отдельно. При этом немцы себя держали такими сдержанными и элегантными, а наши курили, пили и время от времени порывались с кем-нибудь выяснить отношения…
– «Братания» не произошло на фильме?
– Я думаю, и не могло произойти. В наших народах по-разному переживается эта трагедия. У нас – боль, а у них… Может быть, чувство вины или стыд?..
– После «Войны и мира» Сергея Бондарчука мы имеем представление о том, как сложно снимать батальные сцены, когда речь идет о военных сражениях. И сложно, и затратно. А в современных условиях как вы решали эту проблему?
– Основные батальные сцены сняты так, как это нужно, в традициях советского кинематографа. Но, конечно, не с таким размахом, потому что у нас не было столько войск и стольких финансов. Но тут нам еще поможет компьютерная графика, которой в то время не было. Особо хочу выделить работу наших каскадеров и пиротехников, они творили неповторимое.
Мы вели эту беседу с Игорем Угольниковым, поглядывая на экран, где мелькали еще не смонтированные кадры фильма. И он все время порывался рассказать, что будет за той сценой или за этой. Как здорово выглядит в этой сцене Мерзликин и как точно «сделал штык» солдат из массовки. Продюсер «Брестской крепости» и руководитель ТРО Союза – один из немногих, кто уже прожил вместе с героями эту историю о великой трагедии и великом подвиге. Нам еще только предстоит это. А когда мы прощались, Игорь Станиславович вдруг вспомнил почти мистический эпизод. По сценарию, в конце картины последний защитник должен был выйти из разрушенной крепости на чистый, белый, только что выпавший снег. Очень нужен был именно такой кадр. Но в Беларуси в это время снег – нечастый гость. К тому же остался только один последний, расписанный в бюджете день съемок – 15 октября. Многим из группы в эту ночь не спалось… А когда наутро первым делом бросились к окнам, увидели тот самый чистый первозданный снег, который подарило фильму небо над Брестом.
Беседовала
Елена СЛОБОДЧИКОВА
– Это была даже не раздвоенность, а «растроенность». А еще «расстроенность» – потому что не все понимали, ради чего этот фильм делается. А «растроенность», потому что было три идеи. Первая – это действительно организовать и провести акцию. Создание фильма даже прописано было как мероприятие Союзного государства (хотя слово «мероприятие» здесь не совсем подходит). Вторая – снять интересный фильм для зрителей, прежде всего молодого поколения, чтобы они увидели и прочувствовали, что такое Великая Отечественная война в жизни их дедов и прадедов, в истории нашей страны. Чтобы они очень отчетливо представили, какая трагедия – героическая трагедия – происходила в Бресте. И третья – очень личная идея – сделать небольшую, камерную картину на эту тему. Не масштабное эпическое полотно, а историю одного конкретного человека, оказавшегося в водовороте тех исторических событий. К сожалению, не во всем удалось совместить эти три задачи. Потребовалось много раз переделывать сценарий, поскольку многим, напротив, хотелось получить от нас эпическое полотно. Но вот съемки закончились, почти завершен период монтажа и озвучки, а нет-нет да и раздаются голоса скептиков о том, что у нас ничего не получится. На мой взгляд, получается. Но окончательное слово – за зрителем.
– Вопросы, очевидно, были связаны с финансированием фильма? Как всегда – «тратятся миллионы, а куда – непонятно»?
– Да, как правило, задают вопрос – куда потрачены деньги. Вот и будет видно на экране – куда.
– Когда я слышала споры вокруг «Брестской крепости», у меня все время возникала такая аналогия. Спорим вокруг Севастополя (хотя – слава Богу! – вроде бы договорились наконец о продлении срока пребывания Черноморского флота на Украине до 2042 года). Теперь начали спорить вокруг подробностей брестской трагедии и о собственности на фильм… Как далеко этот спор может завести? И не лучше ли сделать фильм объединяющим символом России и Беларуси, Союзного государства, создавая его в атмосфере взаимопонимания, в едином творческом порыве, как говорится?
– Именно так и должно быть. Потому что – не дай Господь – разойдемся мы в прочтении нашей истории, откажемся от общего прошлого и потеряем его, как это происходило при Ющенко на Украине, и вдруг начнем «делить», кому принадлежит подвиг Бреста, мы себе этого не простим, и будущие поколения нам не простят. Брестская крепость – цитадель нашего геройства. Она всегда принимала на себя первый удар. А сейчас – это западный рубеж Союзного государства. И в этом есть большой смысл, который мы хотели бы пронести в замысле фильма.
– Вы не только чиновник, возглавляющий Телерадиовещательную организацию Союзного государства, но еще и артист, режиссер, продюсер. Художник, одним словом…
– Я все больше забываю, что я художник.
– Но тем не менее вы согласитесь, что создание фильма, создание произведения – это тайна. А с вашим фильмом произошло так, что эту тайну не удавалось сохранить ни на одном из этапов. Потому что постоянно его преследовал контроль. Даже три вида контроля: бюрократический – поскольку деньги бюджетные; общественный, поскольку ветераны войны, напуганные содержанием современных кинолент на тему Великой Отечественной, оспаривали некоторые эпизоды сценария. И наконец, дипломатический контроль, ведь фильм – это «мероприятие, акция Беларуси и России, Союзного государства»… Как под этим «тройственным контролем» удалось сохранить тайну фильма, тайну авторского замысла? Осталось ли у вас право на художественную правду?
– К счастью, осталось. Хотя приходилось все время идти на компромиссы. Наверное, иногда надо быть прямым, жестким и непримиримым. Но в данном случае мы сознательно шли на компромисс. И на бюрократическом уровне – если бы мы действовали иначе, фильм не был бы снят. И на финансовом – нас контролировали на каждом этапе, требуя постоянно за каждый шаг финансовые отчеты. И мы как положено отчитывались за государственные деньги. Даже на общественное обсуждение сценария пришлось пойти. Хотя это нонсенс – обсуждать сценарий должны только художники, продюсеры и заказчики картины. А тут все бросились дискутировать по поводу ряда эпизодов – пришлось после обсуждения переделывать сценарий. Например, ветераны категорически, вплоть до угроз написать об этом президентам, не хотели оставлять сцены, где люди сдаются в плен. «Не мог советский солдат сдаться в плен, да уж тем более в таком масштабе». Я ссылался на документы и на мнение наших консультантов в крепости, которые документально подтверждали данные о том, что большая часть солдат сдалась, что в первые дни войны всех преследовал жуткий страх, такой страх, что солдаты повязывали себя подушками. Для чего, как думаете? Чтобы не поцарапаться от осколков. Я настаивал на том, что, показав такой массовый страх, мы подчеркиваем героизм и мужество тех, кто остался в крепости, кто принял решение сражаться до последнего патрона. Много было возражений по поводу включенной нами в сценарий «чеченской темы». Чеченцы перед боем станцевали священный джихад и пошли врукопашную, защищая советскую родину, и все погибли. «Нет, этой темы тоже быть не должно». Вот так шли на компромиссы – и съемки все-таки закончили.
– Получается, вам приходилось еще и политические вопросы урегулировать в процессе съемок?
– Именно так. Призывали нас следовать документальной правде – мы не сопротивлялись, мы ей следовали, а что касается художественного вымысла, то здесь вступали политические мотивы. «Может, не стоит это затрагивать? Ведь это – национальный вопрос»… Но правда, на мой взгляд, заключается в том, что за Победой стоит весь наш многонациональный народ.
– Такое впечатление, что все мы читаем разные документы о Великой Отечественной. У всех своя правда. Хотя сейчас уже столько рассекреченных материалов, что можно восстановить каждый день войны по часам, а иногда и по минутам.
– Но ветераны «читают» прежде всего свои воспоминания. А в них как раз собственное восприятие войны, своя документальная и художественная правда. И изменить это восприятие невозможно и безнравственно.
– И как сильно все-таки идеологическое давление на историю... Очень часто именно трактовка, а не факт довлеет над истинным восприятием истории. Ведь долгие годы была разрешена только определенная правда о войне.
– Видите ли, правду всегда переписывали, ничего нового не происходит. Но попытаться самому быть правдивым в том, что ты делаешь, – это единственный способ бороться с переписыванием истории.
– На меня произвело впечатление то, как тщательно создатели фильма подошли к вопросу о воссоздании исторической правды… Ведь, насколько мне известно, ваша съемочная группа прошла своеобразный ликбез, выслушав лекции специалистов, историков, консультантов. Такое обучение на актеров, на творцов не действовало раздражающе?
– Наоборот. В самом начале работы, когда я пробивал съемки именно в Брестской крепости, мне оппонировали – сделаем под «Мосфильмом» декорации или в Минске, рядом с «Беларусьфильмом». Но я настаивал, чтобы это снималось в крепости. Чтобы консультанты работали с актерами прямо на месте событий. И я был прав. Правда и память этих мест сработали. Героическая и трагическая аура, если хотите, стала определяющей для поведения всех участников процесса. Я видел, как актер Андрей Мерзликин, исполнитель главной роли Кижеватова, внимательно слушал про все, что тут говорилось, как он заставлял пограничников показывать и объяснять ему некоторые детали, как он читал документы. И каким он был потом на съемках. Какая-то особенная наполненность тематикой и эмоциями была на площадке… В общем, я не ошибся. Причем такой эмоциональный подъем был у каждого – от актеров до массовки. Ведь у нас каждый второй житель Бреста снялся. Однажды таксист, который меня подвозил, сказал – как жаль, что я не снялся в этом фильме. И для меня это было дорого. Мне кажется, фильм для многих его участников станет очень важным событием в жизни и творческой карьере. Вот я, например, верю в звезду нашего главного героя – прототип Пети Клыкова – замечательный мальчик Алеша Копашев, у которого будет большая актерская судьба.
– О войне снято так много, что наверняка у всех, кто снова берется за эту тему, возникает проблема преодоления сложившихся стереотипов и штампов…
– Это была самая главная задача режиссера-постановщика Александра Котта. Пережить это все заново – и не исказить историческую правду. И при этом остаться интересным современному зрителю. По-моему, ему это удалось.
– Насколько важна вам была правда в деталях, помогающих воссоздать картину того времени?
– И в костюмах, и в реквизите, и в аксессуарах, и в вооружении героев фильма должна быть предельная точность, и она была соблюдена. Художник по костюмам Сергей Стручев пришел в эту картину после фильма Никиты Михалкова «Утомленные солнцем-2». Было сделано очень много военной формы. Мы даже один комплект обмундирования нашли на чердаке в Бресте – форма пограничника 41-го года, представляете, какая уникальная ценность! Все детали были подобраны точно. Решая художественные задачи, мы всегда помнили, с каким важнейшим историческим материалом мы имеем дело. Уникальна и сама декорация – в современном отечественном кинематографе вы точно не найдете аналогов. Даже на исторических проектах последнего времени. Первоначально мы планировали сделать декорацию с использованием самого мемориала, но выяснилось, что это делать невозможно и по этическим соображениям, и по практическим. Невозможно «взрывать», невозможно достраивать. Поэтому начали строить сами. Но при строительстве ворот выяснилось, что сначала нужно еще и «разминировать» эту территорию. Было вырыто полторы тысячи предметов тех времен, даже бомбы были неразорвавшиеся. Вот так постепенно наша декорация обрастала и обустраивалась и приобрела очень реальный вид. Сначала мирного времени, а потом в процессе съемок ее постепенно разрушали.
– В фильме такое огромное количество людей в массовых сценах. Скажите, как вели себя и что чувствовали на съемках люди – пожилые и молодые? Какое у них восприятие тех событий?
– Это ведь массовка не из какого-то другого города. Это брестчане. Поэтому им объяснять, что здесь происходило и как на это нужно реагировать, не приходилось. В кадре – маленькая девочка. Мы очень волновались, что она не заплачет. Мотор – и из нее брызнули слезы, а вся группа затрепетала. Вот как раз это и есть, наверное, генетическая память о том времени. Казалось бы, 65 лет со дня победы и почти 70 – с начала войны, а все это очень живо в нас. И очевидно, что наш тост – лишь бы не было войны – до сих пор актуален. А что касается сегодняшнего поколения отцов и детей, то, конечно, мы все разные. Каждое поколение – другое, так же, как наши дети отличаются от нас, а мы отличаемся от наших родителей. Хотя… Я не думаю, что я лично сильно отличаюсь по мировоззрению от моего деда, папы и моей мамы. И, конечно, есть вещи, на которые мы смотрим одинаково. Мое поколение все-таки успело эмоционально, душевно воспринять историю и атмосферу того времени от наших родителей. А вот наши дети уже далеки от него.
– Так вот для них-то и важны такие фильмы, как «Брестская крепость». Это как раз и вызывает в молодых людях тот эмоциональный порыв, который заставляет их вешать на грудь георгиевскую ленточку и относиться с почтением к ветеранам.
– Любые акции, воскрешающие память о войне и нашей Победе, крайне важны. Это обязательно нужно делать как в своей стране, так и во всем мире, поскольку, что греха таить, умалчивается заслуга Советского Союза в победе над гитлеровской Германией. Мне как-то мой друг Евгений Айзикович, кстати, креативный продюсер фильма, подарил игральные карты с информацией обо всех самолетах Второй мировой войны. Там есть немецкие, английские, американские, итальянские и даже японские. Но ни одного советского! Так кто же победил в этой войне? Вот это надо показывать и отстаивать историческую правду. Два года назад, 22 июня мы помолились в мемориале, попросили у тех, кто лежит там, в той земле, разрешения снять фильм про них. Сделали это вторично через год. И перед началом съемок. Я чувствую их помощь и огромную ответственность перед ними.
– Погружаясь в эту тему, погружаясь в фильм, вы, наверное, задумывались, почему талантливый немецкий народ, создавший великую культуру и высокое искусство, приютил у себя фашизм, гитлеризм? В чем истоки этого отвратительнейшего, антигуманного явления?
– Они захотели стать самыми великими. Причем этого захотел не только Гитлер, они все вдруг захотели стать великими. И почувствовать, что они – единственный гениальный народ, богом и историей избранный для того, чтобы переделать мир под себя любыми средствами и любой кровью. А когда человек пытается возвысить себя над другими – он начинает топтать всех вокруг. Вот что я понял на съемках этого фильма. Но за пределами моего понимания все же остается, например, то, откуда такая жестокость, ведь она возникала необъяснимо и мгновенно. Сначала немцы вошли «белыми воротничками» и не проявляли ее. Даже пленных женщин и детей отпустили, когда увидели, что они начали умирать в подвалах без воды и медикаментов. Но уже в 42-м году они их собрали, переписали и расстреляли. Всех. Даже годовалого ребенка. Это за пределами человеческого понимания.
– Как действовало на актеров такое близкое прикосновение к живым событиям? Это ведь больше, чем погружение в образ?
– Не надо ничего было рассказывать и показывать. Ничего не надо было репетировать. Все просто прониклись этим местом и слушали, что рассказывали местные пограничники. А те просто показывали – вот здесь был пороховой склад, в котором в 42-м году немцы замуровали местных евреев, предварительно забрав у них деньги и сказав – если вы отдадите деньги и драгоценности, мы вас вышлем в нейтральные страны. Посадили на поезд, только никуда не отправили, а замуровали в этом складе и заварили дверь. Люди там умирали заживо, стоя, а когда советские войска вошли туда, освобождая Белоруссию, можете себе представить, какую картину они увидели. И не надо ничего актеру больше объяснять – вот тебе реальная история и реальная человеческая трагедия.
– Интересно было бы понять, что чувствовали те, кто исполнял роли этих варваров…
– В массовых сценах у нас играли ребята из исторического клуба, они сами собрали и немецкую, и советскую амуницию той поры. В том числе и вооружение. А вот на роли немецких солдат мы пригласили только немцев. Это тоже было для нас принципиально. Потому что, когда немцев изображают славяне, это выглядит очень смешно, почти комично.
– А что, интересно, происходило между «немцами» и «нашими» после съемок, за кадром?
– Удивительно, но даже за кадром они не были вместе. Немцы держались отдельно, наши – отдельно. При этом немцы себя держали такими сдержанными и элегантными, а наши курили, пили и время от времени порывались с кем-нибудь выяснить отношения…
– «Братания» не произошло на фильме?
– Я думаю, и не могло произойти. В наших народах по-разному переживается эта трагедия. У нас – боль, а у них… Может быть, чувство вины или стыд?..
– После «Войны и мира» Сергея Бондарчука мы имеем представление о том, как сложно снимать батальные сцены, когда речь идет о военных сражениях. И сложно, и затратно. А в современных условиях как вы решали эту проблему?
– Основные батальные сцены сняты так, как это нужно, в традициях советского кинематографа. Но, конечно, не с таким размахом, потому что у нас не было столько войск и стольких финансов. Но тут нам еще поможет компьютерная графика, которой в то время не было. Особо хочу выделить работу наших каскадеров и пиротехников, они творили неповторимое.
Мы вели эту беседу с Игорем Угольниковым, поглядывая на экран, где мелькали еще не смонтированные кадры фильма. И он все время порывался рассказать, что будет за той сценой или за этой. Как здорово выглядит в этой сцене Мерзликин и как точно «сделал штык» солдат из массовки. Продюсер «Брестской крепости» и руководитель ТРО Союза – один из немногих, кто уже прожил вместе с героями эту историю о великой трагедии и великом подвиге. Нам еще только предстоит это. А когда мы прощались, Игорь Станиславович вдруг вспомнил почти мистический эпизод. По сценарию, в конце картины последний защитник должен был выйти из разрушенной крепости на чистый, белый, только что выпавший снег. Очень нужен был именно такой кадр. Но в Беларуси в это время снег – нечастый гость. К тому же остался только один последний, расписанный в бюджете день съемок – 15 октября. Многим из группы в эту ночь не спалось… А когда наутро первым делом бросились к окнам, увидели тот самый чистый первозданный снег, который подарило фильму небо над Брестом.
Беседовала
Елена СЛОБОДЧИКОВА
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
