Марина ТАРКОВСКАЯ:

Нужно было обладать мужеством Андрея, чтобы показать жестокость времени

Днями Андрея Тарковского в Доме-музее режиссера в Юрьевце был дан старт IV Международному кинофестивалю имени Андрея Тарковского «Зеркало», который пройдет с 25 по 30 мая в Ивановской области.
Филолог Марина Тарковская, член Союза кинематографистов, автор книги «Осколки зеркала», гостья самая дорогая на этом фестивале. Когда эта милая скромная женщина вместе с мужем, однокурсником ее брата, кинорежиссером Александром Гордоном появляется на фестивальной дорожке, аплодисменты словно стихают. Зрителям Иванова, Юрьевца и Завражья не откажешь в чуткости, они благодарны жизни за то, что им предоставлена возможность услышать тихое слово о создателе «Андрея Рублева» и «Зеркала» от человека, ему очень близкого, от сестры, с которой он был остро связан своим детством и отрочеством. – Марина Арсеньевна, вам, как никому, известно, как много наслоений возникает вокруг имени вашего гениального брата – кинорежиссера Андрея Тарковского, слишком многие хотят высказаться. Скажите, ивановский фестиваль «Зеркало» внес какую-либо очистительную лепту в этот процесс?
– Видите ли, у фестиваля другая задача – познакомить людей с современным кино, выделить замечательные произведения. А что касается наслоений, это происходит со всеми великими людьми, и, скорее всего, моя «борьба» с ними должна заключаться в том, чтобы писать об Андрее. Вот я и написала книгу «Осколки зеркала» – об истории нашей семьи. Работала в архивах, ездила на Украину, на родину отца. И отвечаю за каждое слово, а вы, думаю, знаете, как искажают биографии известных людей при том анархизме, который существует сегодня в прессе.
Папа был еще жив, когда возник разговор о том, что фамилия Тарковских происходит из Дагестана. От села Тарки и названия горы Таркитау, и от имени правителей Шамхалов Тарковских. До войны даже была такая история: когда делегация советских писателей приехала в Дагестан, местный старец, услышав фамилию – Тарковский, подошел к папе и стал пытаться поцеловать у него руку, говоря – «ты наш князь». Все это получило известность среди писателей и искусствоведов, которые, опираясь на аналогию фамилий, искали доказательства происхождения нашего рода из Дагестана. Но это легенда. А папа впоследствии в шутку поддерживал эту мистификацию.
Наши Тарковские, по моим изысканиям, происходят из Польши, из Люблина. И впервые появились на Волынщине еще при Петре. Андрей же популяризировал историю с Дагестаном, потому что связь с Кавказом в русской традиции очень тесная. К сожалению, он не видел архивных документов. И меня угнетает, когда выходят книги, где авторы, не видя этих документов, пишут, что Марине Арсеньевне не нравится, когда говорят о дагестанском происхождении семьи. Что значит «не нравится»! Мне все равно, откуда бы наша семья ни происходила, важен исторический факт. Просто я хочу, чтобы все подтверждалось документально. Надеюсь, впредь те, кто будут писать биографию Тарковских, все-таки в первую очередь будут ориентироваться на мою книгу.
– Что вам еще не нравится в книгах об Андрее Тарковском?
– Издания порой выходят просто неприличные, к таковым отношу книгу Сурковой, собственно, и создавшей себе имя как киноведа на теме творчества Тарковского. И, как ни странно, пишет она как будто бы правду, но, согласитесь, мы знаем много всякой «правды» о великих людях, которую совсем необязательно публиковать. И вроде бы времени со дня ухода Андрея прошло достаточно, тем не менее существует этика. Считаю большой ошибкой публикаторов последнее издание дневников Андрея Арсеньевича на русском языке. Лариса Павловна, вдова, начала их публиковать за рубежом сразу после смерти Андрея. Конечно, в этом была какая-то поспешность, в дневниках делаются очень личные записи, бывает, в минуту раздражения, плохого настроения, головной боли человек что-то записывает, и людям, о которых написано, может, и отрицательно, обидно, и образ автора возникает непривлекательный. По архивным правилам, должно пройти лет 50, прежде чем разрешается публиковать дневники. А что сейчас – я слышу негативные отзывы, ведется много разговоров – впечатление такое, что некоторым авторам хочется низвергнуть кумира, дискредитировав мастера русской культуры.
Дневники Тарковского – вообще больная тема для исследователей, канонического текста нет, возникает разнобой в датах, записях. Издания отличаются одно от другого – допустим, калькуттское, которое широко продавалось в Англии, от французского и немецкого. В немецком подписи под фотографиями содержат много ошибок. Конечно, к публикации дневников нужен научный подход, потому что это документальное издание. Все, что касается творчества Тарковского, очень важно. Круг его интересов, круг литераторов, которых он читает, его размышления о литературе и о кино – это драгоценные вещи. А какие-то записи я бы оставила за кадром.
– Как вы относитесь к документальному фильму Игоря Майбороды «Тарковский и Рерберг: оборотная сторона «Сталкера»?
– Режиссер мне звонил и просил не слушать ничьих слов, а посмотреть картину. Сказать по правде, мне тяжело ее смотреть, потому что я помню, какого рода конфликт возник между Рербергом и Тарковским из-за брака пленки. Это была американская пленка «Кодак», которую заказывало Госкино и распределяло по трем группам – Кончаловскому на «Сибириаду», Тарковскому на «Сталкера» и еще кому-то избранному. И вот она оказалась бракованной. Кончаловский переснял быстро, а у Андрея была снята вся натура под Таллином, и, может, действительно оператор был виноват в том, что не поехал в Москву и не проверил качество пленки. Хотя проверять материал, который проявлялся в Москве, видимо, было обязанностью инженеров. В общем, это была трагедия, потому что отснятый материал погиб.
Но в Госкино пошли навстречу Тарковскому и еще раз выдали деньги – на одну серию, и на них был переснят весь двухсерийный фильм. Считаю, это был творческий подвиг Андрея, он два раза снимал часть фильма, всю натуру, но это пошло на пользу картине, в ней ясно проступила тема жертвенности. Изменился и образ Сталкера – из человека бандитского склада, который за деньги водит людей в Зону, он стал тем, кто способен жертвовать собой. Он разочаровался в человечестве и одновременно желал его спасти. Естественно, произошла смена оператора на фильме, снимать снова начал Леонид Калашников. Но ему не понравилась обстановка, которая создалась на съемках, и он не стал работать. А третий оператор – Александр Княжинский – и переснял все, что было нужно, и снял все до конца. Считаю, исследователями еще многое не открыто в этом фильме.
– Как вам понравилась конференция, посвященная творчеству Тарковского, на фестивале «Зеркало»?
– К сожалению, она была более скромной по сравнению с первой, которую подготовил режиссер Евгений Цымбал, работавший у Андрея на «Сталкере». На первой конференции после каждого выступления было бурное обсуждение с точки зрения научного подхода, а здесь и докладов было мало, несмотря на то что готовили ее сотрудники Шуйского педуниверситета, и времени в обрез. Тем не менее сборник материалов издать обещали. И хорошо, что были студенты, – мнение молодых очень интересно.
– А точнее, о чем вам хотелось услышать?
– Вы знаете всех киноведов Тарковского, они раскрыли такие стороны его творчества, о которых сам режиссер, возможно, и не подозревал. Когда творец создает что-то, он думает об общем замысле, о художественном воплощении, а тому, что порой «глубоко» анализируется, не придает значения. Например, Андрей очень не любил, когда говорили о символах в его фильмах: что значит собака, вода, огонь? Он говорил: «Собака – это собака», хотя и подразумевал что-то другое. Вот черная собака в «Сталкере» очень напоминала ему Анубиса – египетского Бога Царства мертвых…
Мой муж придумал для фильмов Андрея очень точный термин – «пазлы», действительно, видишь, как накапливаются его впечатления. Андрей с детства знал фотографии Льва Владимировича Горнунга, по которым сконструировал какие-то кадры в «Зеркале». Например, тот, где мать сидит на слегах на заборе и курит, фотография в реальности существует у нас. Горнунг был удивительный фотограф, он в Иваново и Завражье приезжал еще в 1930 году, до рождения Андрея. Снимал на стеклянные пластинки с серебряной амальгамой. И Андрей внимательно изучал эти фотографии. А там было видно все – траву, воду, ту речку, в которой в «Зеркале» плывет мальчик. На все это у Андрея была удивительная зоркость.
А в Завражье брат только родился, месяца через 3-4 мама уехала в Москву. Дело в том, что бабушка наша была из рода Дубасовых, из которого происходил и генерал-губернатор, расстреливавший демонстрантов в 1905 году. Но принадлежали они к разным ветвям, и когда началась революция, бабушка, оставшись без ничего, вышла вторым браком за Николая Матвеевича Петрова, уроженца Шуи. И когда закончилась Первая мировая война, чтобы выжить, они приехали в Завражье Ивановской тогда области. Николай Матвеевич был врачом и немало поработал в советской системе здравоохранения. Вот почему мама и приехала рожать Андрея в Завражье.
– Как вы относитесь к музеям Андрея Тарковского в Завражье и Юрьевце?
– Николай Матвеевич умер в 1936 году, и за бабушкой закрепили маленькую комнату. В доме, в котором сейчас музей. И она, взяв обстановку, в том числе огромный письменный стол и диван, приехала в Москву. Мы кое-как все это расставили на 20 метрах. А в начале войны мы все вместе приехали в эту комнату в Юрьевце и жили там два года. Жизнь была очень суровой, и мама вынуждена была быть нигилисткой в быту. До войны мы бывали у бабушки в гостях. А когда мама с папой расходились и мама стала работать корректором в типографии, мы жили у бабушки около трех месяцев. Разумеется, меня радует возникновение этих музеев в Юрьевце и Завражье.
– Сотрудники говорят, что в музеях мало мемориальных вещей. Бережете для Музея Андрея Тарковского в Москве?
– Идея московского музея возникла еще при Советской власти, и мы с Олегом Янковским ходили к секретарю Москворецкого райкома партии. Речь шла о мемориальных комнатах по адресу: 1-й Щиповский переулок, д. 26, кв. 2. Многие тогда мне помогали – Ролан Быков и все наши замечательные звезды. Юрий Норштейн, у которого должна была быть мастерская в этом доме, помню, отдал свою премию в 10 тыс. долларов. Но тогда пробить ничего не удалось. Вот сейчас все реально, потому что мэр Москвы Ю.М. Лужков подписал документ о создании музея по этому адресу. Правда, дома того уже нет, его будут восстанавливать. Я обещала составить список вещей, которые отдам в музей. Кстати, в Иванове, во время прогулки вдоль реки в День города, на развале, я купила старинную стеклянную крынку. У Андрея в фильме «Зеркало» мальчик пьет молоко из такой крынки. Одну, точно такую, я уже отдала в Музей кино, и эту тоже передам в музей.
– Можно узнать, как вы воспринимаете кино брата?
– Мы были близкими людьми, и, конечно, каждый фильм я ждала с нетерпением. Был один интересный момент. Когда Андрей запустился с «Андреем Рублевым», помню, зачем-то пришла на «Мосфильм» к мужу. Пока ждала пропуск, увидела человека в черном пальто с поднятым воротником, который стоял у студии. Я посмотрела на его необычное лицо, очень выделявшееся среди лиц людей, суетившихся в проходной «Мосфильма», и поняла, что он будет играть Рублева. Была просто в этом уверена. И когда мы с мужем потом зашли к Андрею в комнату, я увидела этого человека сидящим за столом против него. Это был Солоницын.
Каждый фильм Андрея был событием в жизни Москвы. Помню, на премьеру «Рублева» в Доме кино маму буквально несли на руках – такая была толпа. Также сложно было попасть и на «Зеркало». Помню реакцию мамы на этот фильм, на образ героини Тереховой, по замыслу Андрея, «и обаятельной, и отталкивающей» одновременно, как «Дама с можжевельником» Леонардо да Винчи. Мама была немного в шоке от этой героини, потому что она была несколько иным человеком. В то же время очень многое в картине было похоже на нее. И на многих женщин ее поколения. И хотя Андрей не делал сколок с жизни мамы, она удивилась внешним проявлениям резкости в героине. В ней самой если это и проявлялось, то в качестве самозащиты, потому что она была очень застенчивым человеком. Вообще она была удивительная. Лично мне на премьере все было ясно, я приняла каждый кадр, а ведь многие так и не поняли, что это за фильм. Большой художник всегда опережает свое время.
Премьеры «Андрея Рублева» было две – в 1966 и 1971 годах, потому что пять лет фильм пролежал на полке. Помню, как после первой премьеры за моей спиной рассуждали о жестокости режиссера. Эти люди, наверное, не были в лагерях и ничего не знали о пытках на Лубянке, они забыли и про Средние века, когда творились страшные дела. Недавно мне пришлось редактировать историческую книгу послепетровских времен, так мне просто смешно было слышать, как в это время в Америке обсуждали проблему пыток. Напомню хотя бы про «очную ставку» – это когда два человека висят на дыбе и смотрят в глаза друг другу – око против ока и должны признаваться в чем-либо. Это все было, зачем же на это закрывать глаза. И, мне кажется, нужно было обладать мужеством Андрея, чтобы показать жестокость времени.
Формально Андрей говорил, это его фильм – о художнике Древней Руси и не имеет отношения к современности. Ну, это было, конечно, одно из официальных его интервью, потому что он не мог говорить о том, что хотел показать и современного художника. В первоначальном варианте сценария, который он присылал папе, например, были сцены, где Рублев топором рубит иконы. То есть совершает поступок, не соответствующий званию монаха. Монах пишет иконы на потребу верующим и никогда не подписывает свое имя. Это говорит о том, что он работает бескорыстно, ради своего послуха берет на себя эту обязанность. И никогда не позволит себе осквернить стену церкви, подготовленную к росписи. Это жест современного художника. Также очень редко монахи, подобно Кириллу, обиженному и ревнующему к творчеству Андрея Рублева, уходили из монастыря.
Фильмы Тарковского семьей всегда ожидались, мы знали, какая это трудная работа. Процесс запуска картины предварялся цензурными делами, когда сценарий вначале обсуждали на уровне объединения, потом отправляли в худсовет студии, в Госкино и, наконец, в подотдел кино идеологического отдела партии. И как не вспомнить добрым словом Георгия Ивановича Куницына, к которому в начале
60-х со сценарием «Рублева» и пришли молодые режиссеры Кончаловский и Тарковский. Ознакомившись с текстом, он сказал: «Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы сценарий был осуществлен». И позвонил главному редактору «Искусства кино». Сигнал из ЦК – сценарий опубликовали. Так он прошел цензуру и был залитован. Мало того, Куницын буквально впихнул авторов сценария в кабинет к главному идеологу. Не помню уж, один Андрей или с Кончаловским они ходили к Демичеву, это мне сам Георгий Иванович рассказывал. Демичев спросил, сколько времени потребуется на съемки фильма, Андрей ответил: «Года два, картина трудоемкая, с большими массовками». Тот сказал: «Ну ладно, я уже буду на пенсии» – и подписал. Понимаете, они все боялись ответственности…
– Эти ситуации сказались на характере Андрея Арсеньевича?
– Ну а вы как думаете? Такой цензурный блинчатый пирог кого хочешь ожесточит. Мальчиком он был не очень управляемым, мог маме нагрубить, а мог быть нежным и ласковым. Противоречивый характер был у Андрея, но за мамины и бабушкины юбки он никогда не держался.
– Есть такое мнение, что на Западе Тарковского больше любят, ценят и понимают.
– Это не так. На Западе, конечно, проявляют огромный интерес к имени Андрея, причем интересуется им молодежь, но по-настоящему понимают его в России. Помню ретроспективу его фильмов в Лондоне, которую устроила переводчица Лейла Александер-Гаррет, работавшая с Андреем над «Жертвоприношением». Приезжали тогда Вадим Юсов и Олег Янковский, был прием в российском посольстве, где чествовали Андрея. Почти ирреальность, но, как говорят, другое время – другие песни. (Лейла – автор книги «Тарковский: собиратель снов» – была в Иванове на III фестивале «Зеркало»). Помню, в Чили на просмотре народ просто стеной стоял. В Париже и Италии я не была, там работает Андрей Андреевич Тарковский, сын Андрея от второго брака. Лариса Павловна после смерти брата организовала институт имени Андрея Тарковского, и в небольшую комнату из Москвы был перевезен архив. Сейчас в Риме поставили оперу «Ностальгия». Лейла, знаю, получила приглашение на спектакль.
А в Иванове третий год подряд идет ретроспектива фильмов Тарковского, и народ все равно приходит, даже под проливным дождем. Сын Андрея от первого брака Арсений Андреевич, врач-хирург, не приезжает на фестиваль, потому что не любит шума. Он нетусовочный человек, живет и работает в Москве. У Андрея есть и третий сын – Александр. Он родился в Скандинавии, незадолго до смерти брата. Там и живет со своей матерью. Андрей его не видел, потому что сильно заболел тогда и уехал уже в Париж лечиться. Мальчик замечательный, мы с ним общались.
– На конференции вы сказали, что вам не хотелось бы, чтобы из Андрея делали страдальца.
– Когда Андрей появился на Западе, стали говорить, что он изгнанник и, в общем, замученный и несчастный человек. Но это не так. Андрей был прежде всего мужественным борцом. Он боролся за каждый сценарий, за каждый свой фильм.
И никогда не думал, что станет эмигрантом. Уехал в Италию работать над «Ностальгией». А в дневнике писал, что по настоянию жены должен был остаться в Швеции. Он поехал туда со «Сталкером» и на два дня вдруг исчез из сферы внимания сопровождающих. Но остаться за границей тогда не решился. Вопрос с эмиграцией очень сложный, многие предостерегали его от этого шага.
– Скажите, если бы Андрей Арсеньевич был жив, родовое гнездо в Юрьевце выкупили бы?
– Какое это родовое гнездо?!. Идея Дома-мечты переходит у него из фильма в фильм, и кончается все в «Жертвоприношении». Они с Ларисой Павловной приобрели дом в Рязанской области, и ему Андрей отдал очень много души. Он там баню построил, сарай, приезжал туда в перерывах между съемками.
– За вашим домом в Юрьевце очень крутая гора, вы на санках с нее катались?
– Еще как катались! Однажды чуть в дом, где сейчас Музей братьев Весниных, не въехали. Плетеные «каретки» были устроены на очень высоких полозьях. За школой у нас была еще одна горка…

Беседовала Нина КАТАЕВА,
наш спецкор
Иваново – Москва