Виталий МАНСКИЙ:
Документальное кино лишилось настоящей жизни Фильмы документалиста Виталия Манского, будь то политические портреты руководителей государства – Михаила Горбачева, Бориса Ельцина, Владимира Путина, или представление мировых религиозных деятелей – далай-ламы, или социальные ленты – как взорвавшая интернет минувшей весной «Девственность», никого не оставляют равнодушными. И все потому, что режиссер, наряду со зрителями, пытается разобраться в сути явления, не мудрствуя, не поучая и с достоинством умея признаться в том, что и у него нет ответа на им же поставленный вопрос. Новый фильм Виталия Манского «Николина гора: послесловие», показанный во внеконкурсной программе «Кинотавра-2009», во многом перекликается с чеховским «Вишневым садом».
Документальное кино лишилось настоящей жизни
Фильмы документалиста Виталия Манского, будь то политические портреты руководителей государства – Михаила Горбачева, Бориса Ельцина, Владимира Путина, или представление мировых религиозных деятелей – далай-ламы, или социальные ленты – как взорвавшая интернет минувшей весной «Девственность», никого не оставляют равнодушными. И все потому, что режиссер, наряду со зрителями, пытается разобраться в сути явления, не мудрствуя, не поучая и с достоинством умея признаться в том, что и у него нет ответа на им же поставленный вопрос. Новый фильм Виталия Манского «Николина гора: послесловие», показанный во внеконкурсной программе «Кинотавра-2009», во многом перекликается с чеховским «Вишневым садом». – Похоже, вы вслед за Чеховым, в другом, правда, жанре, пытаетесь дать портрет российской интеллигенции на сломе ХХ и ХХI веков. 100 лет спустя что вам открылось?
– Да, «Вишневый сад» запечатлевает момент предчувствия слома эпох. Мне кажется, что сегодня мы тоже находимся во времени предчувствия, и оно диктует нам особые рефлексии существования. Мы как бы притираемся ко времени, ведь жанр «Вишневого сада», хотя и обозначен комедией, по сути, это драма интонаций, а не буквальных столкновений. Поэтому, когда я делал «Николину гору», внимательным образом прочел пьесу несколько раз и старался, чтобы рассуждения моих героев были созвучны чеховским интонациям. И что любопытно, в сегодняшнем прочтении «Вишневого сада», в отличие от того, как пьесу трактовали в мои школьные годы, нет отрицательных персонажей. У Чехова все имеют свою жизненную позицию, которую выражают по-своему, тот же Лопахин на чем прокололся – его рабочие раньше времени начали рубить вишневый сад – вот, собственно, и все. И «Николина гора» в этом смысле представляет своего рода послесловие к «Вишневому саду». Конечно, во всем этом есть некая игра, но Чехов не Ксения Собчак и не стимул дополнительного интереса к фильму, который мы посвятили, к слову сказать, 150-летию писателя.
– Какими вы увидели потомков российских интеллигентов?
– Это люди с большим бэкграундом семейных саг, какой-то глубинной наполненностью, большим интеллектом. Такая эталонная интеллигенция, при этом абсолютно не приспособленная к жизни. К сожалению, общество предлагает этим людям иные законы существования, следуя которым они вступают в противоречие с воспитанием и традициями, которые исповедуют. И идут по пути к своему исчезновению. На смену им приходит новая интеллигенция, которая будет создавать свою культуру, надеясь, что эта культура будет такой же достойной. Новые Лопахины уже построили вокруг Николиной горы коттеджные поселки, где, казалось бы, продуманная инфраструктура, экономически обоснованная, есть управляющая компания и охрана. По статусу там все есть – и нет ничего, а у никологорцев, которые живут через забор, ничего нет – и есть все. Условно говоря, если бы Лопахин взял в жены Раневскую, может быть, у них что-нибудь получилось, но Чехов их не поженил. Обратите внимание, он делает этот намек, но не женит их, может, считает, что нельзя «поженить» противоречия. Вот так и живет, в своих автономных мирах, новое со старым, «не женится», а экономические проблемы постепенно накатывают, случается кризис, вообще появляется новая экономика. Так что старым никологорцам остается либо продать все, либо частями, либо сдать в аренду. Они как бы выдавливаются новыми условиями жизни, вымываются, как песок под Москвой-рекой.
Возможно, эти витки нужны для ротационных обновлений, ведь «новые русские» из анекдотов, по-моему, в анекдотах и остались, в жизни их не так много, и процент их постоянно уменьшается. И в этом смысле при всей ностальгической грусти и любви к жестким финалам у автора «Николиной горы» есть определенный оптимизм. Я не хочу делать заключение о смерти, я хочу давать рекомендации, как лечиться.
– Можно услышать имена ваших героев?
– Владимир Оттович Шмидт, 90-летний старик по кличке Волк. Елена Преображенская по прозвищу Ёлка, семьи Липницких, Дюковых. Семья Липницких очень интересная, мама хозяина – дочь Татьяны Окуневской, ее муж Суходрев, легендарный переводчик, Саша Липницкий, мой товарищ, рок-музыкант и культуролог, участник группы «Звуки Му». У них разные представления о многих вещах, на классический вопрос, что такое хорошо и что такое плохо, отвечают по-разному, при этом они очень дружная семья. И эти почти неформулируемые конфликты ощущаются в моем фильме. При этом я не стремился выводить людей на какие-то сентенции, каждый человек говорит вроде бы случайные вещи – кто о том, как относится к работе, и рассказывает, что не работает, потому что считает, что работать ради того, чтобы приносить в дом хлеб и масло, бессмысленно. Другой сетует, как трудно возить породистых собак на выставки, потому что надо заказывать автобус, а он не имеет права проезжать в день больше 100 км, плюс ко всему собаку надо поить только дистиллированной водой. И один говорит это на фоне, допустим, только что выстроенного дома – реплики особняка Морозова, в котором жил Горький, а другой – на фоне старой дешевой дачи, и эти театральные фоны, которые являются декорацией для необязательных, впроброс сказанных слов, создают нужное ощущение. Вообще «Николина гора» для меня фильм ощущений.
– Известно, что вы оппонент Никиты Михалкова. Скажите, эпизод, где он, 14-летний юнец, бросает зажженную пленку в зрительный зал, снят преднамеренно?
– Нет, совершенно случайно, и задолго до всех съездов, в начале лета, когда никаких обострений в отношениях кинематографистов не было. Я на тот момент был членом правления Союза кинематографистов, где председательствовал Михалков. В общем-то у меня отношение к Михалкову рабочее, просто я считаю, что он в силу своей органики не должен руководить общественной демократической организацией. И все, больше ничего. Он мою позицию, к слову сказать, подтвердил 11-летним бездействием. Любопытно, что я изначально знал, что вставлю этот эпизод в фильм, в бесконфликтной среде какой-никакой конфликт. А потом происходит то, что происходит, кинематографисты избирают нового председателя, приходит Никита Михалков и, образно говоря, бросает в зал зажженную пленку. Подавая в суд на Союз, по сути, он повторяет свой детский поступок.
– Как вы думаете, люди из этой элитной прослойки окажутся в рядах тех, кто будет «спасать Россию»?
– Если б я знал ответ на этот вопрос… Если б мы вообще знали ответ на этот вопрос… Рецептов нет, это диагностика в каком-то смысле.
– Как вы считаете, новый фильм глубинно связан с вашей картиной «Девственность»?
– Нет, это совершенно другое кино. Тем, кому «Девственность» понравилась, не стоит идти на «Николину гору». Видите ли, я не режиссер одного фильма, одного языка и одной темы. Наверное, кто-то посчитает это недостатком, на самом деле я просто увлеченно интересующийся жизнью человек и делаю то, в чем мне интересно самому разобраться.
– А где вы находили героинь для «Девственности»?
– Двух взял из Интернета, собственно, на этот фильм я вышел из другой картины. Например, девушку, которая деньги за продажу девственности потратила на оплату учебы в вузе, нашли для того, первого фильма, а когда мы ее сняли, я почувствовал, что здесь есть другая тема. Множество историй, персонажей, фактов, хроник, отснятых для того фильма, я использовал в «Девственности»,
– Вы следите за судьбой героинь?
– Не только слежу, а продолжаю их снимать, правда, это не относится к героиням «Девственности». Не так давно видел Кристину-Барби, она и сама дает о себе знать. Катя родила ребенка, хотя замуж не вышла, но я считаю, что у нее жизнь идет в правильном направлении.
– Некоторым критикам не хватило авторского отношения к событиям, происходящим в «Девственности»…
– Мне кажется, просто показ этих событий уже есть авторское отношение.
– Вы, кажется, судились с «Домом-2», выиграли ли процесс?
– Нет, мы не судились, «Дом-2» принял мою аргументацию по поводу развития событий в сценарии и юридически снял свои претензии. Они считали, что я не прав, но в судах мы не заседали.
– Что вы думаете о моральном аспекте фильма, раньше и представить было невозможно, чтобы такая тема затрагивалась в кино?
– Повторюсь, я вошел в этот фильм из другого проекта, который пока не завершен, но рано или поздно я обязательно завершу его. Это будет объемная картина о «новом рабстве», о продаже души, не о девчонках, попадающих на панель, а о социумах, о том, как человек теряет право на себя в нашем мире.
– Вам известно, какое впечатление «Девственность» произвела на зрителей?
– Кинематографисты, скажу я вам, глубоко обижены на интернет-сообщества, которые беспощадно, порой по-хамски, анализируют их творчество. Должен сказать, что Интернет – очень жесткое пространство, запредельно «демократическое», любой человек может, никого не спрашивая, написать все что хочет. Это и плохо, и хорошо, и я приятно поражен, что Интернет, при всей вакханалии свободы, отнесся крайне положительно к фильму «Девственность». В марте – апреле фильм был лидером обсуждений. И когда на 10 вдумчивых, анализирующих в какой-то мере картину комментариев всего один – «всех повесить, всех порвать», – это очень хороший показатель. Я прошу, чтобы мне давали распечатки, и по возможности сам заглядываю в Интернет.
– Вам известно, что говорят мамы и бабушки?
– Когда у нас была премьера в Москве, Кристина пришла с женщиной. «Кто такая?» – спросили ее. – «Моя помощница». Я переживал: может, это провокация и Кристина пришла с адвокатом? Оказалось, что это мама Барби, а я знал только ее бабушку и тетку. Журналисты задали маме вопрос: «Вы-то что думаете о фильме?» И мама говорит: «Все у моей дочери прекрасно, я не должна мешать ей идти к намеченной цели».
– А как насчет угрозы Ксении Собчак, она еще существует?
– Думаю, если бы родители у Барби были не из Караганды, она давно бы Ксению заткнула за пояс, ей сложнее, борьба за место под солнцем дается непросто. К сожалению, кино имеет странную природу – ты показываешь Чикатило, с тем чтобы заклеймить мерзавца, погубившего десятки жизней, сообщаешь, что его через минуту расстреляют, а оказывается, перед другими уродами ты его пиаришь. И они, подобно битцевскому маньяку, думают: «А ну, блин, давай-ка я тоже…»
– Прошлым летом на Московском кинофестивале показывали ваш фильм «Рассвет-закат» – о далай-ламе. Что вас больше всего поразило во время встречи с этим человеком?
– Что человек в состоянии не просто думать, а искренне переживать о судьбе цивилизации. Мы не думаем о завтрашнем дне, потому что не можем оторваться от бренности бытия. Как ни относись к рекомендациям далай-ламы, очень спорным порой, но если мы не будем думать, ради чего живем, а мы все живем ради своих детей, то есть ради будущего, получается, мы живем ради того, о чем не думаем. Человек не должен так жить.
– Всем помнится ваша трилогия о советско-российских вождях – не планируете вернуться к политическому кино? Снять, например, фильм о Дмитрии Медведеве?
– Сейчас буду снимать картину на Кубе, а там снять неполитическое кино, по-моему, невозможно, даже если слово «политика» не используешь. А о Медведеве, конечно, хотелось бы снять кино, симпатия есть, но пока не вижу ни кинематографического решения этого фильма, ни практической надобности. Скажем, я бы снял фильм о нашем президенте в период конфликта Грузии с Осетией, с 8 по 24 августа 2008 года, но договоренности об этом заранее, видимо, не было, а когда поезд пошел, было поздно в него вскакивать. Всегда должен быть в фильме или конфликт, или драматургия развития, а сейчас, мне кажется, ситуация в Осетии находится в стадии паузы.
– О чем, по-вашему, документалисты должны сейчас снимать кино? И когда наконец документальное кино победит игровое?
– Никогда не победит и не должно побеждать, как, впрочем, никакое кино не должно вырываться вперед, все должно находиться в балансе. Сейчас баланс жестоко нарушен, и действительно документальное кино изъято из медийного пространства. Это несправедливо, оно должно занять свою нишу, как раз над этим мы стараемся работать. Но сами документалисты, к сожалению, не думают о создании образов реальности. Очень мало мощных художественных произведений, анализирующих переломное российское время. А другой функции у документального кино нет. Документальное кино – это не фильмы о геморрое у звезды, очередной свадьбе, разводе поп-дивы или 125-й рассказ о сталинских репрессиях. Вся ТВ-индустрия так называемого документального кино существует благодаря тому, что в сталинские годы документалисты снимали реальную жизнь. Потом это стало хроникой, на основе которой сейчас создаются бесчисленные полотна, а наше время, получается, может не оставить следующему поколению свою хронику и реально глубинные фильмы. Нет судеб, человека нет, настоящей жизни нет. Документальное кино сейчас можно снимать с обычным диктофоном, ничто не останавливает художника от комфортного существования.
Нина КАТАЕВА
Фильмы документалиста Виталия Манского, будь то политические портреты руководителей государства – Михаила Горбачева, Бориса Ельцина, Владимира Путина, или представление мировых религиозных деятелей – далай-ламы, или социальные ленты – как взорвавшая интернет минувшей весной «Девственность», никого не оставляют равнодушными. И все потому, что режиссер, наряду со зрителями, пытается разобраться в сути явления, не мудрствуя, не поучая и с достоинством умея признаться в том, что и у него нет ответа на им же поставленный вопрос. Новый фильм Виталия Манского «Николина гора: послесловие», показанный во внеконкурсной программе «Кинотавра-2009», во многом перекликается с чеховским «Вишневым садом». – Похоже, вы вслед за Чеховым, в другом, правда, жанре, пытаетесь дать портрет российской интеллигенции на сломе ХХ и ХХI веков. 100 лет спустя что вам открылось?
– Да, «Вишневый сад» запечатлевает момент предчувствия слома эпох. Мне кажется, что сегодня мы тоже находимся во времени предчувствия, и оно диктует нам особые рефлексии существования. Мы как бы притираемся ко времени, ведь жанр «Вишневого сада», хотя и обозначен комедией, по сути, это драма интонаций, а не буквальных столкновений. Поэтому, когда я делал «Николину гору», внимательным образом прочел пьесу несколько раз и старался, чтобы рассуждения моих героев были созвучны чеховским интонациям. И что любопытно, в сегодняшнем прочтении «Вишневого сада», в отличие от того, как пьесу трактовали в мои школьные годы, нет отрицательных персонажей. У Чехова все имеют свою жизненную позицию, которую выражают по-своему, тот же Лопахин на чем прокололся – его рабочие раньше времени начали рубить вишневый сад – вот, собственно, и все. И «Николина гора» в этом смысле представляет своего рода послесловие к «Вишневому саду». Конечно, во всем этом есть некая игра, но Чехов не Ксения Собчак и не стимул дополнительного интереса к фильму, который мы посвятили, к слову сказать, 150-летию писателя.
– Какими вы увидели потомков российских интеллигентов?
– Это люди с большим бэкграундом семейных саг, какой-то глубинной наполненностью, большим интеллектом. Такая эталонная интеллигенция, при этом абсолютно не приспособленная к жизни. К сожалению, общество предлагает этим людям иные законы существования, следуя которым они вступают в противоречие с воспитанием и традициями, которые исповедуют. И идут по пути к своему исчезновению. На смену им приходит новая интеллигенция, которая будет создавать свою культуру, надеясь, что эта культура будет такой же достойной. Новые Лопахины уже построили вокруг Николиной горы коттеджные поселки, где, казалось бы, продуманная инфраструктура, экономически обоснованная, есть управляющая компания и охрана. По статусу там все есть – и нет ничего, а у никологорцев, которые живут через забор, ничего нет – и есть все. Условно говоря, если бы Лопахин взял в жены Раневскую, может быть, у них что-нибудь получилось, но Чехов их не поженил. Обратите внимание, он делает этот намек, но не женит их, может, считает, что нельзя «поженить» противоречия. Вот так и живет, в своих автономных мирах, новое со старым, «не женится», а экономические проблемы постепенно накатывают, случается кризис, вообще появляется новая экономика. Так что старым никологорцам остается либо продать все, либо частями, либо сдать в аренду. Они как бы выдавливаются новыми условиями жизни, вымываются, как песок под Москвой-рекой.
Возможно, эти витки нужны для ротационных обновлений, ведь «новые русские» из анекдотов, по-моему, в анекдотах и остались, в жизни их не так много, и процент их постоянно уменьшается. И в этом смысле при всей ностальгической грусти и любви к жестким финалам у автора «Николиной горы» есть определенный оптимизм. Я не хочу делать заключение о смерти, я хочу давать рекомендации, как лечиться.
– Можно услышать имена ваших героев?
– Владимир Оттович Шмидт, 90-летний старик по кличке Волк. Елена Преображенская по прозвищу Ёлка, семьи Липницких, Дюковых. Семья Липницких очень интересная, мама хозяина – дочь Татьяны Окуневской, ее муж Суходрев, легендарный переводчик, Саша Липницкий, мой товарищ, рок-музыкант и культуролог, участник группы «Звуки Му». У них разные представления о многих вещах, на классический вопрос, что такое хорошо и что такое плохо, отвечают по-разному, при этом они очень дружная семья. И эти почти неформулируемые конфликты ощущаются в моем фильме. При этом я не стремился выводить людей на какие-то сентенции, каждый человек говорит вроде бы случайные вещи – кто о том, как относится к работе, и рассказывает, что не работает, потому что считает, что работать ради того, чтобы приносить в дом хлеб и масло, бессмысленно. Другой сетует, как трудно возить породистых собак на выставки, потому что надо заказывать автобус, а он не имеет права проезжать в день больше 100 км, плюс ко всему собаку надо поить только дистиллированной водой. И один говорит это на фоне, допустим, только что выстроенного дома – реплики особняка Морозова, в котором жил Горький, а другой – на фоне старой дешевой дачи, и эти театральные фоны, которые являются декорацией для необязательных, впроброс сказанных слов, создают нужное ощущение. Вообще «Николина гора» для меня фильм ощущений.
– Известно, что вы оппонент Никиты Михалкова. Скажите, эпизод, где он, 14-летний юнец, бросает зажженную пленку в зрительный зал, снят преднамеренно?
– Нет, совершенно случайно, и задолго до всех съездов, в начале лета, когда никаких обострений в отношениях кинематографистов не было. Я на тот момент был членом правления Союза кинематографистов, где председательствовал Михалков. В общем-то у меня отношение к Михалкову рабочее, просто я считаю, что он в силу своей органики не должен руководить общественной демократической организацией. И все, больше ничего. Он мою позицию, к слову сказать, подтвердил 11-летним бездействием. Любопытно, что я изначально знал, что вставлю этот эпизод в фильм, в бесконфликтной среде какой-никакой конфликт. А потом происходит то, что происходит, кинематографисты избирают нового председателя, приходит Никита Михалков и, образно говоря, бросает в зал зажженную пленку. Подавая в суд на Союз, по сути, он повторяет свой детский поступок.
– Как вы думаете, люди из этой элитной прослойки окажутся в рядах тех, кто будет «спасать Россию»?
– Если б я знал ответ на этот вопрос… Если б мы вообще знали ответ на этот вопрос… Рецептов нет, это диагностика в каком-то смысле.
– Как вы считаете, новый фильм глубинно связан с вашей картиной «Девственность»?
– Нет, это совершенно другое кино. Тем, кому «Девственность» понравилась, не стоит идти на «Николину гору». Видите ли, я не режиссер одного фильма, одного языка и одной темы. Наверное, кто-то посчитает это недостатком, на самом деле я просто увлеченно интересующийся жизнью человек и делаю то, в чем мне интересно самому разобраться.
– А где вы находили героинь для «Девственности»?
– Двух взял из Интернета, собственно, на этот фильм я вышел из другой картины. Например, девушку, которая деньги за продажу девственности потратила на оплату учебы в вузе, нашли для того, первого фильма, а когда мы ее сняли, я почувствовал, что здесь есть другая тема. Множество историй, персонажей, фактов, хроник, отснятых для того фильма, я использовал в «Девственности»,
– Вы следите за судьбой героинь?
– Не только слежу, а продолжаю их снимать, правда, это не относится к героиням «Девственности». Не так давно видел Кристину-Барби, она и сама дает о себе знать. Катя родила ребенка, хотя замуж не вышла, но я считаю, что у нее жизнь идет в правильном направлении.
– Некоторым критикам не хватило авторского отношения к событиям, происходящим в «Девственности»…
– Мне кажется, просто показ этих событий уже есть авторское отношение.
– Вы, кажется, судились с «Домом-2», выиграли ли процесс?
– Нет, мы не судились, «Дом-2» принял мою аргументацию по поводу развития событий в сценарии и юридически снял свои претензии. Они считали, что я не прав, но в судах мы не заседали.
– Что вы думаете о моральном аспекте фильма, раньше и представить было невозможно, чтобы такая тема затрагивалась в кино?
– Повторюсь, я вошел в этот фильм из другого проекта, который пока не завершен, но рано или поздно я обязательно завершу его. Это будет объемная картина о «новом рабстве», о продаже души, не о девчонках, попадающих на панель, а о социумах, о том, как человек теряет право на себя в нашем мире.
– Вам известно, какое впечатление «Девственность» произвела на зрителей?
– Кинематографисты, скажу я вам, глубоко обижены на интернет-сообщества, которые беспощадно, порой по-хамски, анализируют их творчество. Должен сказать, что Интернет – очень жесткое пространство, запредельно «демократическое», любой человек может, никого не спрашивая, написать все что хочет. Это и плохо, и хорошо, и я приятно поражен, что Интернет, при всей вакханалии свободы, отнесся крайне положительно к фильму «Девственность». В марте – апреле фильм был лидером обсуждений. И когда на 10 вдумчивых, анализирующих в какой-то мере картину комментариев всего один – «всех повесить, всех порвать», – это очень хороший показатель. Я прошу, чтобы мне давали распечатки, и по возможности сам заглядываю в Интернет.
– Вам известно, что говорят мамы и бабушки?
– Когда у нас была премьера в Москве, Кристина пришла с женщиной. «Кто такая?» – спросили ее. – «Моя помощница». Я переживал: может, это провокация и Кристина пришла с адвокатом? Оказалось, что это мама Барби, а я знал только ее бабушку и тетку. Журналисты задали маме вопрос: «Вы-то что думаете о фильме?» И мама говорит: «Все у моей дочери прекрасно, я не должна мешать ей идти к намеченной цели».
– А как насчет угрозы Ксении Собчак, она еще существует?
– Думаю, если бы родители у Барби были не из Караганды, она давно бы Ксению заткнула за пояс, ей сложнее, борьба за место под солнцем дается непросто. К сожалению, кино имеет странную природу – ты показываешь Чикатило, с тем чтобы заклеймить мерзавца, погубившего десятки жизней, сообщаешь, что его через минуту расстреляют, а оказывается, перед другими уродами ты его пиаришь. И они, подобно битцевскому маньяку, думают: «А ну, блин, давай-ка я тоже…»
– Прошлым летом на Московском кинофестивале показывали ваш фильм «Рассвет-закат» – о далай-ламе. Что вас больше всего поразило во время встречи с этим человеком?
– Что человек в состоянии не просто думать, а искренне переживать о судьбе цивилизации. Мы не думаем о завтрашнем дне, потому что не можем оторваться от бренности бытия. Как ни относись к рекомендациям далай-ламы, очень спорным порой, но если мы не будем думать, ради чего живем, а мы все живем ради своих детей, то есть ради будущего, получается, мы живем ради того, о чем не думаем. Человек не должен так жить.
– Всем помнится ваша трилогия о советско-российских вождях – не планируете вернуться к политическому кино? Снять, например, фильм о Дмитрии Медведеве?
– Сейчас буду снимать картину на Кубе, а там снять неполитическое кино, по-моему, невозможно, даже если слово «политика» не используешь. А о Медведеве, конечно, хотелось бы снять кино, симпатия есть, но пока не вижу ни кинематографического решения этого фильма, ни практической надобности. Скажем, я бы снял фильм о нашем президенте в период конфликта Грузии с Осетией, с 8 по 24 августа 2008 года, но договоренности об этом заранее, видимо, не было, а когда поезд пошел, было поздно в него вскакивать. Всегда должен быть в фильме или конфликт, или драматургия развития, а сейчас, мне кажется, ситуация в Осетии находится в стадии паузы.
– О чем, по-вашему, документалисты должны сейчас снимать кино? И когда наконец документальное кино победит игровое?
– Никогда не победит и не должно побеждать, как, впрочем, никакое кино не должно вырываться вперед, все должно находиться в балансе. Сейчас баланс жестоко нарушен, и действительно документальное кино изъято из медийного пространства. Это несправедливо, оно должно занять свою нишу, как раз над этим мы стараемся работать. Но сами документалисты, к сожалению, не думают о создании образов реальности. Очень мало мощных художественных произведений, анализирующих переломное российское время. А другой функции у документального кино нет. Документальное кино – это не фильмы о геморрое у звезды, очередной свадьбе, разводе поп-дивы или 125-й рассказ о сталинских репрессиях. Вся ТВ-индустрия так называемого документального кино существует благодаря тому, что в сталинские годы документалисты снимали реальную жизнь. Потом это стало хроникой, на основе которой сейчас создаются бесчисленные полотна, а наше время, получается, может не оставить следующему поколению свою хронику и реально глубинные фильмы. Нет судеб, человека нет, настоящей жизни нет. Документальное кино сейчас можно снимать с обычным диктофоном, ничто не останавливает художника от комфортного существования.
Нина КАТАЕВА
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
