Нонна Мордюкова: «Я была очень щедрая»
Сначала небольшое пояснение. Состояние Нонны Викторовны было не очень хорошим, поэтому испытывал угрызения совести – заставил отвечать на вопросы не совсем здоровую женщину. Но потом великая артистка набрала такой «ход», что я с трудом переводил разговор в нужное русло – 65-летие образования молодежной подпольной организации «Молодая гвардия». Речь, конечно, зашла и о некогда очень популярном, знаковом одноименном фильме по роману Фадеева. Говорила актриса чуть хрипловатым, но таким знакомым голосом, что, казалось, историю рассказывает очень близкий и родной человек. Такой она и останется в нашей памяти.
Сначала небольшое пояснение. Состояние Нонны Викторовны было не очень хорошим, поэтому испытывал угрызения совести – заставил отвечать на вопросы не совсем здоровую женщину. Но потом великая артистка набрала такой «ход», что я с трудом переводил разговор в нужное русло – 65-летие образования молодежной подпольной организации «Молодая гвардия». Речь, конечно, зашла и о некогда очень популярном, знаковом одноименном фильме по роману Фадеева. Говорила актриса чуть хрипловатым, но таким знакомым голосом, что, казалось, историю рассказывает очень близкий и родной человек. Такой она и останется в нашей памяти. – Нонна Викторовна, вы сыграли удивительную роль в фильме «Молодая гвардия». Скажите, как рождался образ Ульяны Громовой, в какой атмосфере создавался фильм?
– Мы снимали картину в Краснодоне, нас там приняли очень хорошо, с душою. Родители молодогвардейцев и шахтеры, оставшиеся в живых, нас приласкали. И рассказывали много такого, что не вошло в роман Фадеева, хотя роман был прекрасный.
Снимались в обстановке пионерского лагеря. Война-то ушла, но все было в памяти родителей, потерявших своих детей, в памяти шахтеров, которые там партизанили. Вспоминать им было тяжело, особенно матерям, но нет-нет, да что-нибудь расскажут. Это было братание молодежи с людьми, которые пережили огромное горе.
А наш человек чем проще, тем теплее. Мы быстро нашли друг к другу тропинку. Они нас подкармливали, потому что трудно было с продуктами. Фадеев не мог все охватить…
– А вы сами с Фадеевым виделись?
– Ну как же, виделись. На съемках он был. И у меня даже такое воспоминание осталось… Когда были черновые просмотры, Фадеев сказал Герасимову: «Сергей, почему ты раньше меня не познакомил с Мордюковой, я бы полнее написал этот образ».
Отец Громовой, бравый такой солдат, усы пшеничные, показал мне палисадник, где Ульяша цветы посадила. Они многолетние, их можно один раз посадить, и они каждую весну зацветают. Человека нет, а они растут…
Комнатку ее показали. Такая вылизанная, чистенькая. Ничего не тронуто, как было при Ульяше, так и осталось. Вошла я, книжки посмотрела, ноготком там подчеркнуты какие-то ее любимые строки.
Она была девушкой не от мира сего. Очень любила литературу, стихи. «Улька Громова, – как сказал полицай один, – что ей надо? Ее бьют, а она встанет, руки назад заложит и голову кверху. И читает какого-то «Овода».
Эта книга была ее любимой. Тургенева читала, в тюрьме уже будучи… На свободе она была самой большой заводилой по линии культуры. Такая девушка была с крутыми косами.
Ну а мама ее, которая болела сильно, говорит мне: «Ты скажи им, девочка, чтобы они тебя немножко побелее сделали». Мол, Ульяша была белокожая, а ты как негр. А я же кубанская казачка, коричневая совсем. В общем, меня действительно осветлили – руки, ноги, лицо, шею… Чтобы я была немножечко посветлей.
Конечно, это была неразрывная связь. И в речке мы купались с молодежью краснодонской, которые были детьми, когда немцы их оккупировали. И они много рассказывали мелочей всяких, которыми мы оснащали материал и несли это на экран.
– То есть трудностей особых у вас по воплощению образа Ульяны Громовой не было.
– Любая роль – это роль. Трудности всегда есть. Она была совсем не такого характера, как я. Я совсем не подходящая по внутренним данным. А пришлось играть ее. Вплоть до походки, тембра голоса, любимые ее песни… Это обязательно, как каждую роль.
– Герасимов подсказывал?
– Герасимов был самый маршал! Самый главный. Он дружил с Фадеевым. А тот рванул туда сразу после освобождения. Потом выяснилось, что не только в Краснодоне, а по всей оккупированной земле это было. Такой был наш советский молодой человек. В какой угодно форме гадил немцам – взрывали, подрывали, чего только не было… Но их, как одних из первых молодых подпольщиков, немцы сбросили в шахту 5-я БИС. Поэтому неизвестно, над чем легче работать: над чеховскими произведениями или прямо «глаза в глаза» – сегодняшние наши люди, наша молодежь.
– Нонна Викторовна, а почему Герасимов отдал эту роль именно вам, как думаете?
– Мы еще были студентами Института кинематографии, когда Фадеев с Герасимовым затеяли снимать картину. И мы сначала весь фильм срепетировали в институте. Это вошло нам в диплом. Потом в Театре Киноактера мы сыграли этот спектакль на Малой сцене. Исполняли те же роли, в которых должны были сниматься в кино. Я играла Ульяну Громову. А потом летом, 5 июня, уехали в Краснодон.
Только мы туда приехали – я сразу на речку, посмотреть на лилии, которые в начале романа описаны Фадеевым. Сорвала лилии, приласкала, почувствовала волнение. Ну, начинаем… Так что перед фильмом мы были «вооружены», текст знали назубок.
А потом там были неприятности, когда показали первую серию Сталину. Ведь это «шухарила» молодежь под руководством комсомольца. Мы так и сняли первую серию. У нас был вождь – Олег Кошевой, школьник.
А когда Сталин посмотрел, то сказал: «Слушай, Герасимов, ты что наснимал? А где же партия, где коммунисты? Ну-ка переснимай!» Но Герасимов сильно не переснял, но добавил несколько сцен с коммунистами. Бондарчук там появился, другие… И Любка Шевцова к ним за советом поехала. И Олег Кошевой тоже. В общем, немножко прибрехали. Потом картина вышла. Вторую серию уже знали, как снимать, с умом были. Молодежь и вся страна приняли фильм на ура.
– И вы получили Сталинскую премию…
– Получили. Девять с половиной тысяч дали на всю команду. Хоть и небольшие деньги, но мы почувствовали себя миллионерами. Купили платьица себе хорошенькие, бантики для кос, туфельки, на пуговку застегиваются. А я еще из нищей семьи была кубанской, разоренные были после войны. У мамы пятеро детей, отец – инвалид войны. Так я чего только ни накупила. И наволочки, и платья, и пальто. А себе я купила – все меня на смех подняли – «амазонку». Это шляпка такая. К ней еще хлыст нужно, лошадь, длинную юбку. Я была очень щедрая в детстве. Как и сейчас. Я их, главное, родных спасать. Ну и был праздник такой – на всю станицу! Так что «Молодая гвардия» для нас останется, как цветочек аленький. Самая дорогая картина…
– А сейчас, как вы думаете, нужно воспитывать у молодежи патриотизм?
– Сейчас? Как сказать… Гибель «Титаника». Сможем мы за короткий промежуток времени вернуть эту молодежь, какая была раньше?
– Не потеряли мы ее?
– Потеряли. Она погибла среди этих безобразий, оголения, какие-то наркотики… Я когда приехала в Москву, даже думала, что «наркомат» и «наркоман» – это что-то близкое. Мы же не знали этой гадости никакой. И очень верили тому, что сказала мама, что сказала учительница. Летом всегда в поле работали, когда свободное время было.
В комсомол нас принимали, как Радика Юркина Олег Кошевой во время немецкой оккупации. Это другая была молодежь, другого цвета, другой окраски.
– А сейчас даже трудно сказать, что она из себя представляет…
– Сейчас? А я вам скажу. У моей знакомой есть сын, смотрит без конца что-то на своей приставке. Там совокупления, петарды, там черт знает что! А мама довольна, что он дома сидит, нет никакой проблемы. Он стал инвалидом, он не хочет ни учиться, ничего! И такой окраски сейчас молодежь. Свобода, свобода, эта смертоносная свобода…
А какие фильмы мы им даем взамен? Вы посмотрите на экран! Что они там видят? Куда им повернуть головы, в какую сторону посмотреть? Героев нет, патетики нет. Идет полный разврат и развал.
– В этом смысле – будущее в тумане?
– В тумане. Будет долгая, долгая работа, пока другие поколения не поймут – так нельзя.
– Что бы они сейчас делали, молодогвардейцы, если бы остались живы?
– А они бы не изменились. Они были бы пылко увлечены улучшением и восстановлением жизни! Восстанавливали бы страну после войны, как мы. У нас далеко глаза не смотрели. Мы жили, как сельская молодежь, и считали, что это и есть радостная настоящая жизнь. И многие годы ушли на возврат того, что имели раньше. Потом учились, чтобы страну поднять. И на это ушло все время, пока не открыли занавес.
Как только занавес открыли – и накатила волна. И пошло…
Кто замешкался, не знает, что поддерживать – Америку или наш строй, у них есть хороший «наган в кармане» – наркотики…
– Как вы думаете, что бы сейчас Ульяна Громова сказала, увидев нашу жизнь?
– Что? Как многие люди, замолчала бы. Смолкла – и все. Нечего сказать…
Беседовал
Юрий ДАВЫДОВ-ЗАВАДА
– Мы снимали картину в Краснодоне, нас там приняли очень хорошо, с душою. Родители молодогвардейцев и шахтеры, оставшиеся в живых, нас приласкали. И рассказывали много такого, что не вошло в роман Фадеева, хотя роман был прекрасный.
Снимались в обстановке пионерского лагеря. Война-то ушла, но все было в памяти родителей, потерявших своих детей, в памяти шахтеров, которые там партизанили. Вспоминать им было тяжело, особенно матерям, но нет-нет, да что-нибудь расскажут. Это было братание молодежи с людьми, которые пережили огромное горе.
А наш человек чем проще, тем теплее. Мы быстро нашли друг к другу тропинку. Они нас подкармливали, потому что трудно было с продуктами. Фадеев не мог все охватить…
– А вы сами с Фадеевым виделись?
– Ну как же, виделись. На съемках он был. И у меня даже такое воспоминание осталось… Когда были черновые просмотры, Фадеев сказал Герасимову: «Сергей, почему ты раньше меня не познакомил с Мордюковой, я бы полнее написал этот образ».
Отец Громовой, бравый такой солдат, усы пшеничные, показал мне палисадник, где Ульяша цветы посадила. Они многолетние, их можно один раз посадить, и они каждую весну зацветают. Человека нет, а они растут…
Комнатку ее показали. Такая вылизанная, чистенькая. Ничего не тронуто, как было при Ульяше, так и осталось. Вошла я, книжки посмотрела, ноготком там подчеркнуты какие-то ее любимые строки.
Она была девушкой не от мира сего. Очень любила литературу, стихи. «Улька Громова, – как сказал полицай один, – что ей надо? Ее бьют, а она встанет, руки назад заложит и голову кверху. И читает какого-то «Овода».
Эта книга была ее любимой. Тургенева читала, в тюрьме уже будучи… На свободе она была самой большой заводилой по линии культуры. Такая девушка была с крутыми косами.
Ну а мама ее, которая болела сильно, говорит мне: «Ты скажи им, девочка, чтобы они тебя немножко побелее сделали». Мол, Ульяша была белокожая, а ты как негр. А я же кубанская казачка, коричневая совсем. В общем, меня действительно осветлили – руки, ноги, лицо, шею… Чтобы я была немножечко посветлей.
Конечно, это была неразрывная связь. И в речке мы купались с молодежью краснодонской, которые были детьми, когда немцы их оккупировали. И они много рассказывали мелочей всяких, которыми мы оснащали материал и несли это на экран.
– То есть трудностей особых у вас по воплощению образа Ульяны Громовой не было.
– Любая роль – это роль. Трудности всегда есть. Она была совсем не такого характера, как я. Я совсем не подходящая по внутренним данным. А пришлось играть ее. Вплоть до походки, тембра голоса, любимые ее песни… Это обязательно, как каждую роль.
– Герасимов подсказывал?
– Герасимов был самый маршал! Самый главный. Он дружил с Фадеевым. А тот рванул туда сразу после освобождения. Потом выяснилось, что не только в Краснодоне, а по всей оккупированной земле это было. Такой был наш советский молодой человек. В какой угодно форме гадил немцам – взрывали, подрывали, чего только не было… Но их, как одних из первых молодых подпольщиков, немцы сбросили в шахту 5-я БИС. Поэтому неизвестно, над чем легче работать: над чеховскими произведениями или прямо «глаза в глаза» – сегодняшние наши люди, наша молодежь.
– Нонна Викторовна, а почему Герасимов отдал эту роль именно вам, как думаете?
– Мы еще были студентами Института кинематографии, когда Фадеев с Герасимовым затеяли снимать картину. И мы сначала весь фильм срепетировали в институте. Это вошло нам в диплом. Потом в Театре Киноактера мы сыграли этот спектакль на Малой сцене. Исполняли те же роли, в которых должны были сниматься в кино. Я играла Ульяну Громову. А потом летом, 5 июня, уехали в Краснодон.
Только мы туда приехали – я сразу на речку, посмотреть на лилии, которые в начале романа описаны Фадеевым. Сорвала лилии, приласкала, почувствовала волнение. Ну, начинаем… Так что перед фильмом мы были «вооружены», текст знали назубок.
А потом там были неприятности, когда показали первую серию Сталину. Ведь это «шухарила» молодежь под руководством комсомольца. Мы так и сняли первую серию. У нас был вождь – Олег Кошевой, школьник.
А когда Сталин посмотрел, то сказал: «Слушай, Герасимов, ты что наснимал? А где же партия, где коммунисты? Ну-ка переснимай!» Но Герасимов сильно не переснял, но добавил несколько сцен с коммунистами. Бондарчук там появился, другие… И Любка Шевцова к ним за советом поехала. И Олег Кошевой тоже. В общем, немножко прибрехали. Потом картина вышла. Вторую серию уже знали, как снимать, с умом были. Молодежь и вся страна приняли фильм на ура.
– И вы получили Сталинскую премию…
– Получили. Девять с половиной тысяч дали на всю команду. Хоть и небольшие деньги, но мы почувствовали себя миллионерами. Купили платьица себе хорошенькие, бантики для кос, туфельки, на пуговку застегиваются. А я еще из нищей семьи была кубанской, разоренные были после войны. У мамы пятеро детей, отец – инвалид войны. Так я чего только ни накупила. И наволочки, и платья, и пальто. А себе я купила – все меня на смех подняли – «амазонку». Это шляпка такая. К ней еще хлыст нужно, лошадь, длинную юбку. Я была очень щедрая в детстве. Как и сейчас. Я их, главное, родных спасать. Ну и был праздник такой – на всю станицу! Так что «Молодая гвардия» для нас останется, как цветочек аленький. Самая дорогая картина…
– А сейчас, как вы думаете, нужно воспитывать у молодежи патриотизм?
– Сейчас? Как сказать… Гибель «Титаника». Сможем мы за короткий промежуток времени вернуть эту молодежь, какая была раньше?
– Не потеряли мы ее?
– Потеряли. Она погибла среди этих безобразий, оголения, какие-то наркотики… Я когда приехала в Москву, даже думала, что «наркомат» и «наркоман» – это что-то близкое. Мы же не знали этой гадости никакой. И очень верили тому, что сказала мама, что сказала учительница. Летом всегда в поле работали, когда свободное время было.
В комсомол нас принимали, как Радика Юркина Олег Кошевой во время немецкой оккупации. Это другая была молодежь, другого цвета, другой окраски.
– А сейчас даже трудно сказать, что она из себя представляет…
– Сейчас? А я вам скажу. У моей знакомой есть сын, смотрит без конца что-то на своей приставке. Там совокупления, петарды, там черт знает что! А мама довольна, что он дома сидит, нет никакой проблемы. Он стал инвалидом, он не хочет ни учиться, ничего! И такой окраски сейчас молодежь. Свобода, свобода, эта смертоносная свобода…
А какие фильмы мы им даем взамен? Вы посмотрите на экран! Что они там видят? Куда им повернуть головы, в какую сторону посмотреть? Героев нет, патетики нет. Идет полный разврат и развал.
– В этом смысле – будущее в тумане?
– В тумане. Будет долгая, долгая работа, пока другие поколения не поймут – так нельзя.
– Что бы они сейчас делали, молодогвардейцы, если бы остались живы?
– А они бы не изменились. Они были бы пылко увлечены улучшением и восстановлением жизни! Восстанавливали бы страну после войны, как мы. У нас далеко глаза не смотрели. Мы жили, как сельская молодежь, и считали, что это и есть радостная настоящая жизнь. И многие годы ушли на возврат того, что имели раньше. Потом учились, чтобы страну поднять. И на это ушло все время, пока не открыли занавес.
Как только занавес открыли – и накатила волна. И пошло…
Кто замешкался, не знает, что поддерживать – Америку или наш строй, у них есть хороший «наган в кармане» – наркотики…
– Как вы думаете, что бы сейчас Ульяна Громова сказала, увидев нашу жизнь?
– Что? Как многие люди, замолчала бы. Смолкла – и все. Нечего сказать…
Беседовал
Юрий ДАВЫДОВ-ЗАВАДА
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
