[45] Юрий СОЛОМИН:
В прошлом году Малый театр отметил 250-летний юбилей. Но празднование его растянулось на целый гастрольный год. С лучшими спектаклями актеры Дома Островского побывали в Белоруссии, на Украине, в Латвии, а также во многих российских городах. Сейчас в театре готовятся к гастролям в не самом крупном городе России – Выксе Нижегородской области, где обнаружился металлургический комбинат – ровесник Малого театра. Накануне мы встретились с художественным руководителем Малого театра, народныым артистом СССР Юрием СОЛОМИНЫМ...
В прошлом году Малый театр отметил 250-летний юбилей. Но празднование его растянулось на целый гастрольный год. С лучшими спектаклями актеры Дома Островского побывали в Белоруссии, на Украине, в Латвии, а также во многих российских городах. Сейчас в театре готовятся к гастролям в не самом крупном городе России – Выксе Нижегородской области, где обнаружился металлургический комбинат – ровесник Малого театра. Накануне мы встретились с художественным руководителем Малого театра, народныым артистом СССР Юрием СОЛОМИНЫМ... В глушь, в Выксу!
– Юрий Мефодьевич, гастроли в Выксе – это что-то совсем необычное для Малого театра?
– Почему необычное? Почему ехать на гастроли нужно обязательно в Париж или Нью-Йорк? А вот мы едем в Выксу – к хорошим русским людям. Нас пригласили – и мы едем, это нормальные человеческие отношения. Кроме того, мы хорошо знаем, что это такое – 250-летний юбилей. Неслучайно мы задумывали празднование юбилея двух старейших театров России – Малого и Александринского на всей территории России – от Владивостока до Калининграда. Это получилось, иначе и быть не могло. А здесь, вдумайтесь, 250 лет металлургическому комбинату в маленьком городе. После всех передряг он выжил, и город выжил, это ж какое событие, его и отметить нужно по-крупному, поэтому наши гастроли и называются фестивалем.
Везем спектакли по Островскому – «Трудовой хлеб» и «День на день не приходится» в постановке Александра Коршунова. Приедет хорошая актерская делегация, и я уверен, что наши контакты с Выксой гастролями не ограничатся.
А ревизоры кто?
– В год 250-летнего юбилея на сцене Малого театра состоялась премьера 12-го «Ревизора», залы полны зрителей, а в прессе по-прежнему вас называют музеем и корят за «отсутствие концептуальных идей и отрицание эстетики современного искусства»…
– Если жизненная ситуация и изменилась, то это не значит, что в культуре нужно все напрочь поменять. Это мы уже проходили. Сегодня все говорят о том, что в начале 90-х менять жизненные устои было необходимо, но не так, одним махом, как это сделали в Беловежской Пуще, а в рамках существовавшего Союза. Так вот сегодня я нахожусь в положении человека, который тормозит подобный развал в культуре. Нас таких несколько, и мы кость в горле для тех людей, которые пишут такие строки о Малом театре. Наш театр не абстрагируется от жизни, которая существует, а сравнение с музеем – так ли уж это плохо? Эрмитаж, Лувр, Пушкинский музей на Волхонке или Третьяковка – чем они плохи? Тем, что там висят картины великих мастеров? И чем провинились Рембрандт и Микеланджело, что кто-то не прочь вынести их работы из музеев, а вместо них поместить, допустим, «Черный квадрат»? Чем плоха, допустим, Академия Ильи Глазунова, настоящий музей потрясающих классических работ? Я бываю там довольно часто, несколько выпускников академии написали дипломные работы лично на мне, и каждый раз говорю Илье Сергеевичу, что следует сделать открытыми двери этого музея. Почему надо «осовременивать» Чайковского, Моцарта или Бетховена? Да, мы сохраняем традиции, чтоб «было видно и понятно», как говорила моя учительница Вера Николаевна Пашенная. На этом стояли и стоять будем. И, уверен, рано или поздно все вернется на круги своя. Хорошие работы есть в каждом театре, а если в коллективе есть хотя бы один талантливый человек, все не так уж и плохо. Единственное, я не стал бы уповать на все эти «фабрики звезд». За три месяца ничему не научишься. Результат от этих «фабрик» один – посмотрите, кто сегодня идет по красным дорожкам на фестивалях? Я половины не знаю…
Находятся мастера, которые и Пушкина с Гоголем переделать готовы, но вопрос в том, кто им это позволил? Авторы, если были живы, разрешили бы делать «концепцию» на основе их произведений?! Для меня как для режиссера концепция заключена в авторе, в данном случае в Гоголе, поскольку идет речь о «Ревизоре». Трижды в своей жизни я был связан с Гоголем, в 1966 году играл Хлестакова, получив эту роль из рук самого Ильинского, этого великого артиста, русского Чаплина. После смерти Игоря Владимировича мы с Евгением Яковлевичем Весником поставили «Ревизора», где Хлестакова играл Виталий Соломин, а Весник, в более зрелом возрасте, продолжал играть Городничего.
Для чего я все это рассказываю? Для того, чтобы напомнить критикам, что в 1836 году Гоголь написал письмо Щепкину, в котором просил его сыграть Городничего и взять на себя обязанности постановщика, практически сделал из него режиссера. Гоголь был очень доволен постановкой, несмотря на отсутствие режиссерской «концепции», а критики писали об авторе и актерских работах. Менялись годы, но суть концепции Гоголя оставалась прежней. И когда я пришел на репетицию «Ревизора» как постановщик, кто-то из артистов спросил меня с юмором: «Ну а какая будет концепция»? Я сказал: знаете что, давайте почитаем. Мы стали читать и через пять минут заулыбались, а потом начали смеяться, хохотать до слез, и я сказал: ну вот, здесь концепция и зарыта. Знаете что – ничего не изменилось в жизни, вот вам и концепция, и хотят того или нет наши недоброжелательные критики, они все равно не могут этого не отметить. А я радуюсь – а-а, раздеть догола или обрить героя нетрудно, но Гоголь об этом не писал. Или пишут, что спектакль получился о чиновниках, а не о Хлестакове, читайте, скажу вам, пьесу – она о чиновниках и написана. О том, как мы сами себя боимся – ой-ой, кто-то приехал из центра, ну не похоже ли на наше время? Он ничего не делает, а ему все «дают», его все боятся, и один слуга все время ходит за ним и уговаривает уехать от греха подальше. Сегодня только ленивый не бросает камень в чиновничество, хотя бы от медицины – «дорогих лекарств мы не употребляем, простой человек, если выживет, он и так выживет». Чего еще нужно, зрительный зал аплодирует, и он, заметьте, согласен с «концепцией» Гоголя.
И если уж говорить о критиках, редко кто из них заметил, как тихо, сквозь слезы и в полуобморочном состоянии произносит свой финальный монолог Городничий, некоторым даже становится его жалко. А почему?.. Да потому, что мы все такие, творим невесть что, а потом плачем об этом. Вот вам и концепция. Сделать капустник из классического произведения особого труда не представляет, а ставить сегодня классику так, чтобы зритель задумывался о том, что сам виновен, в том, что задыхается без сердечности, душевного тепла и доброжелательства, как без кислорода, и означает, на мой взгляд, работать на возрождение русского театра.
Возвращение водевиля
– Замечено, что на русскую сцену возвращается водевиль. Есть ли у него шансы поспорить с мюзиклом?
– Не надо спорить, мюзикл – музыкальный жанр, он близок к опере, даже к рок-опере, а водевиль – к драме. Все водевили заканчиваются на доброй, немного нравоучительной ноте, и, как правило, они очень наивны. Одним словом, сравнивать эти жанры нельзя, как нельзя сравнивать мелодраму с драмой или оперетту с комедией. Переводной водевиль Каратыгина «Таинственный ящик», который идет у нас в театре, я опробовал еще в училище, лет 20 назад, мы даже играли его в филиале и убедились, что он имеет успех у публики. Зрителю недоставало «витамина», поэтому годы спустя я вернулся к постановке этого «французского» водевиля. Несколько лет мы работали с автором, который писал стихи, добиваясь того, чтобы они элегантно вошли в спектакль, добавили кое-что из сегодняшней жизни. И нужно видеть, какое сочувствие у публики вызывает наш герой – малоспособный артист, который очень любит театр. Волею судьбы он получает в наследство большие деньги, которые тут же «распределяет» между молодым человеком, влюбленным в его дочь, который и подвиг папашу на получение наследства, чопорными родственниками, всегда презиравшими артиста за «низость» сословия, а на оставшиеся деньги мечтает построить театр для всех «ошиканных» артистов. И, говорит, буду вызывать их по тысяче раз, если, конечно, найдется такая публика, хотя, мне кажется, я уже вижу ее перед собой. Аплодисменты гремят такие, что у актеров нет возможности спеть куплеты. Так что водевиль необходим нашей публике.
– Как и телесериалы?
– Вы знаете, меня не приглашают в сериалы, в которых серия снимается за несколько дней, ну а молодежь, которая не работает в театрах, участвует в них. Надо сказать, что это изнурительный труд, и в этих условиях очень трудно получить что-либо высокого класса. Раньше сериалы снимались так же, как фильмы, у них был бюджет, были натурные съемки, ну и месяца полтора времени на одну серию. Именно так я работал в сериалах «Адъютант Его Превосходительства», «Хождение по мукам», «ТАСС уполномочен заявить», «Московская сага», «Родина ждет».
– Что требуется от артиста?..
– Когда ты играешь трагическую роль, не посчитайте за пафосность, от тебя требуется очень большая собранность и большая отдача. Вера Николаевна Пашенная учила студентов «оставлять на сцене кусочек своего сердца», так учили нас всех, и артисты Малого театра в любой роли пытаются это сделать. Но когда ты играешь трагическую роль, тебе нужно чем-то особо напитываться, из ничего не создастся нужное тебе состояние. И вот лично меня питают, может, три – пять узловых жизненных впечатлений. И всегда приходят ко мне на помощь – тишина в Хатыни и колокольчики, которые – тинь-тинь – тихонько позванивают от ветра.
– Юрий Мефодьевич, гастроли в Выксе – это что-то совсем необычное для Малого театра?
– Почему необычное? Почему ехать на гастроли нужно обязательно в Париж или Нью-Йорк? А вот мы едем в Выксу – к хорошим русским людям. Нас пригласили – и мы едем, это нормальные человеческие отношения. Кроме того, мы хорошо знаем, что это такое – 250-летний юбилей. Неслучайно мы задумывали празднование юбилея двух старейших театров России – Малого и Александринского на всей территории России – от Владивостока до Калининграда. Это получилось, иначе и быть не могло. А здесь, вдумайтесь, 250 лет металлургическому комбинату в маленьком городе. После всех передряг он выжил, и город выжил, это ж какое событие, его и отметить нужно по-крупному, поэтому наши гастроли и называются фестивалем.
Везем спектакли по Островскому – «Трудовой хлеб» и «День на день не приходится» в постановке Александра Коршунова. Приедет хорошая актерская делегация, и я уверен, что наши контакты с Выксой гастролями не ограничатся.
А ревизоры кто?
– В год 250-летнего юбилея на сцене Малого театра состоялась премьера 12-го «Ревизора», залы полны зрителей, а в прессе по-прежнему вас называют музеем и корят за «отсутствие концептуальных идей и отрицание эстетики современного искусства»…
– Если жизненная ситуация и изменилась, то это не значит, что в культуре нужно все напрочь поменять. Это мы уже проходили. Сегодня все говорят о том, что в начале 90-х менять жизненные устои было необходимо, но не так, одним махом, как это сделали в Беловежской Пуще, а в рамках существовавшего Союза. Так вот сегодня я нахожусь в положении человека, который тормозит подобный развал в культуре. Нас таких несколько, и мы кость в горле для тех людей, которые пишут такие строки о Малом театре. Наш театр не абстрагируется от жизни, которая существует, а сравнение с музеем – так ли уж это плохо? Эрмитаж, Лувр, Пушкинский музей на Волхонке или Третьяковка – чем они плохи? Тем, что там висят картины великих мастеров? И чем провинились Рембрандт и Микеланджело, что кто-то не прочь вынести их работы из музеев, а вместо них поместить, допустим, «Черный квадрат»? Чем плоха, допустим, Академия Ильи Глазунова, настоящий музей потрясающих классических работ? Я бываю там довольно часто, несколько выпускников академии написали дипломные работы лично на мне, и каждый раз говорю Илье Сергеевичу, что следует сделать открытыми двери этого музея. Почему надо «осовременивать» Чайковского, Моцарта или Бетховена? Да, мы сохраняем традиции, чтоб «было видно и понятно», как говорила моя учительница Вера Николаевна Пашенная. На этом стояли и стоять будем. И, уверен, рано или поздно все вернется на круги своя. Хорошие работы есть в каждом театре, а если в коллективе есть хотя бы один талантливый человек, все не так уж и плохо. Единственное, я не стал бы уповать на все эти «фабрики звезд». За три месяца ничему не научишься. Результат от этих «фабрик» один – посмотрите, кто сегодня идет по красным дорожкам на фестивалях? Я половины не знаю…
Находятся мастера, которые и Пушкина с Гоголем переделать готовы, но вопрос в том, кто им это позволил? Авторы, если были живы, разрешили бы делать «концепцию» на основе их произведений?! Для меня как для режиссера концепция заключена в авторе, в данном случае в Гоголе, поскольку идет речь о «Ревизоре». Трижды в своей жизни я был связан с Гоголем, в 1966 году играл Хлестакова, получив эту роль из рук самого Ильинского, этого великого артиста, русского Чаплина. После смерти Игоря Владимировича мы с Евгением Яковлевичем Весником поставили «Ревизора», где Хлестакова играл Виталий Соломин, а Весник, в более зрелом возрасте, продолжал играть Городничего.
Для чего я все это рассказываю? Для того, чтобы напомнить критикам, что в 1836 году Гоголь написал письмо Щепкину, в котором просил его сыграть Городничего и взять на себя обязанности постановщика, практически сделал из него режиссера. Гоголь был очень доволен постановкой, несмотря на отсутствие режиссерской «концепции», а критики писали об авторе и актерских работах. Менялись годы, но суть концепции Гоголя оставалась прежней. И когда я пришел на репетицию «Ревизора» как постановщик, кто-то из артистов спросил меня с юмором: «Ну а какая будет концепция»? Я сказал: знаете что, давайте почитаем. Мы стали читать и через пять минут заулыбались, а потом начали смеяться, хохотать до слез, и я сказал: ну вот, здесь концепция и зарыта. Знаете что – ничего не изменилось в жизни, вот вам и концепция, и хотят того или нет наши недоброжелательные критики, они все равно не могут этого не отметить. А я радуюсь – а-а, раздеть догола или обрить героя нетрудно, но Гоголь об этом не писал. Или пишут, что спектакль получился о чиновниках, а не о Хлестакове, читайте, скажу вам, пьесу – она о чиновниках и написана. О том, как мы сами себя боимся – ой-ой, кто-то приехал из центра, ну не похоже ли на наше время? Он ничего не делает, а ему все «дают», его все боятся, и один слуга все время ходит за ним и уговаривает уехать от греха подальше. Сегодня только ленивый не бросает камень в чиновничество, хотя бы от медицины – «дорогих лекарств мы не употребляем, простой человек, если выживет, он и так выживет». Чего еще нужно, зрительный зал аплодирует, и он, заметьте, согласен с «концепцией» Гоголя.
И если уж говорить о критиках, редко кто из них заметил, как тихо, сквозь слезы и в полуобморочном состоянии произносит свой финальный монолог Городничий, некоторым даже становится его жалко. А почему?.. Да потому, что мы все такие, творим невесть что, а потом плачем об этом. Вот вам и концепция. Сделать капустник из классического произведения особого труда не представляет, а ставить сегодня классику так, чтобы зритель задумывался о том, что сам виновен, в том, что задыхается без сердечности, душевного тепла и доброжелательства, как без кислорода, и означает, на мой взгляд, работать на возрождение русского театра.
Возвращение водевиля
– Замечено, что на русскую сцену возвращается водевиль. Есть ли у него шансы поспорить с мюзиклом?
– Не надо спорить, мюзикл – музыкальный жанр, он близок к опере, даже к рок-опере, а водевиль – к драме. Все водевили заканчиваются на доброй, немного нравоучительной ноте, и, как правило, они очень наивны. Одним словом, сравнивать эти жанры нельзя, как нельзя сравнивать мелодраму с драмой или оперетту с комедией. Переводной водевиль Каратыгина «Таинственный ящик», который идет у нас в театре, я опробовал еще в училище, лет 20 назад, мы даже играли его в филиале и убедились, что он имеет успех у публики. Зрителю недоставало «витамина», поэтому годы спустя я вернулся к постановке этого «французского» водевиля. Несколько лет мы работали с автором, который писал стихи, добиваясь того, чтобы они элегантно вошли в спектакль, добавили кое-что из сегодняшней жизни. И нужно видеть, какое сочувствие у публики вызывает наш герой – малоспособный артист, который очень любит театр. Волею судьбы он получает в наследство большие деньги, которые тут же «распределяет» между молодым человеком, влюбленным в его дочь, который и подвиг папашу на получение наследства, чопорными родственниками, всегда презиравшими артиста за «низость» сословия, а на оставшиеся деньги мечтает построить театр для всех «ошиканных» артистов. И, говорит, буду вызывать их по тысяче раз, если, конечно, найдется такая публика, хотя, мне кажется, я уже вижу ее перед собой. Аплодисменты гремят такие, что у актеров нет возможности спеть куплеты. Так что водевиль необходим нашей публике.
– Как и телесериалы?
– Вы знаете, меня не приглашают в сериалы, в которых серия снимается за несколько дней, ну а молодежь, которая не работает в театрах, участвует в них. Надо сказать, что это изнурительный труд, и в этих условиях очень трудно получить что-либо высокого класса. Раньше сериалы снимались так же, как фильмы, у них был бюджет, были натурные съемки, ну и месяца полтора времени на одну серию. Именно так я работал в сериалах «Адъютант Его Превосходительства», «Хождение по мукам», «ТАСС уполномочен заявить», «Московская сага», «Родина ждет».
– Что требуется от артиста?..
– Когда ты играешь трагическую роль, не посчитайте за пафосность, от тебя требуется очень большая собранность и большая отдача. Вера Николаевна Пашенная учила студентов «оставлять на сцене кусочек своего сердца», так учили нас всех, и артисты Малого театра в любой роли пытаются это сделать. Но когда ты играешь трагическую роль, тебе нужно чем-то особо напитываться, из ничего не создастся нужное тебе состояние. И вот лично меня питают, может, три – пять узловых жизненных впечатлений. И всегда приходят ко мне на помощь – тишина в Хатыни и колокольчики, которые – тинь-тинь – тихонько позванивают от ветра.
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
