«Во дни сомнений…»
В этом году выпускники школ удивительно плохо написали ЕГЭ по русскому языку – образовательным властям пришлось даже снизить проходной балл, иначе двоек было бы около 50 процентов
И всем стало ясно – это тенденция. Специалисты считают, что знание языка во многом зависит от качества чтения. О том, что же происходит с «великим и могучим», с нами и с литературой, рассуждает известная российская писательница Ирина РАКША.
Сегодня, когда число людей, называющих себя писателями и поэтами, растет непомерно, мне захотелось коснуться некоторых деталей мучительной (но и прекрасной) писательской профессии. Правда, замечу, в ХХ веке называть себя писателем, даже имея на книжной полке ряд отнюдь не «самиздатовских» книг, а за спиной долгие годы профессиональной работы, считалось неприличным.
Признаюсь, я и сама долгие годы стеснялась называть себя писателем. Мне казалось, это все равно что назвать себя «хорошим человеком». Даже блестящий прозаик второй половины ХХ века Юрий Казаков, с которым мне довелось дружить, именовал себя «литератором». А сегодня с кем ни заговоришь, он уж и «поэт», он уж и «писатель», и книжка в руках, а то и не одна, правда, изданная за свой счет. Я, конечно, не против свободы изданий, но я против вседозволенности, пошлой самоуверенности, с которой иные, внешне как бы нехотя, идут в литературу, как в казино. Их сочинения часто так беспомощны, что на этом фоне любая Донцова покажется классиком. И неловко становится за издательство, тиснувшее на обложке свой логотип. Деньги, как говорится, деньгами, а все же в начале-то было Слово!
Сегодня хочу сказать несколько слов о блистательном русском языке, с которым чем дольше работаешь, тем больше восхищаешься. И вновь понимаешь, что ни на какой английский нашего Пушкина, например, достойно не переведешь. Неслучайно же англичане, читая Пушкина в переводах, удивляются: «Ну и что ж тут гениального?» А объясняется просто. Не тот запас слов! «Мала кольчужка».
О связи мысли и слова, об их единстве издавна говорили многие мудрейшие мира сего. От античности до наших дней. Аристотель, к примеру, считал, что «кто ясно мыслит, ясно излагает». А.С. Пушкин главной ценностью прозы считал «краткость и точность». Афанасий Фет патетично мечтал: «О, если бы без слов сказаться мыслью было можно!» Без слов – сказаться мыслью! А блистательный стилист и поэт Федор Тютчев, говоря о «несовершенстве и слабости» собственного языка, искренне сокрушался: «Мысль изреченная есть ложь». И все-таки именно они, гении Слова, создавали основу нашего сегодняшнего повседневного языка. После ломоносовых, державиных, капнистов и фонвизиных именно они в XIX веке задали его реалистический тон. Кстати, «задать тон» (безмерна образность русского языка!) значит: подать оркестру или солисту чистый звук ноты «ля». Так сказать, для проверки и каждого инструмента, и общего, гармоничного инструментального «хора». Стало быть, камертон, точность звучания, или «правильность» языка, и определяют его гармонию. Это аксиома, языковая норма в нашей литературной классике, к которой должна приближаться и живая речь. И хотя речь, как сама жизнь, явление подвижное (влияют и арго, тюремная речь, и иноязычная агрессия), а стало быть, изменчивое, нормы языка и через два века остаются прежними, как, скажем, группа крови у человека. Вот почему попытки пересмотра языковых норм и ввода новых реформ, которые русским со странным упорством с начала перестройки навязывают разные чиновники, обречены на провал.
В связи с этим вспомним Наташу Ростову, юную героиню «Войны и мира», которая после обеда с живым лукавством спрашивает мать: «Мама! Какое пирожное будет?» И мама отвечает: «Мороженое, только тебе не дадут...» На первый взгляд архаизм либо несуразица. Но Толстой не грешит против правды речи тех лет, когда всякое сладкое блюдо, подаваемое на десерт, называлось «пирожным» (от слова «пир, пировать, наслаждаться»). Воистину – «На пирожное было мороженое, и Катиш простыла». А вот в тургеневском романе «Отцы и дети», например, написано так: «Николай Петрович имел вид озабоченный. Ему донесли, что в его пшенице... показалась головня». Что это за головня такая? Во всяком случае, не обугленная и тлеющая головешка, как пояснили однажды нелюбознательные абитуриенты МГУ, а «опасное, грибковое заболевание зерновых». Так что русский классик был точен.
Вообще понятие «точность» в художественном произведении имеет особый смысл. По деталям в произведениях хороших писателей можно изучать минувшие эпохи. И образное слово тут главное. Оно как кисть и краски. Толстой писал: «Надо стараться довести свою мысль до такой степени простоты, точности и ясности, чтобы всякий, кто прочтет, сказал бы: «Толстой-то?.. Да ведь это так просто». А для этого нужно огромное напряжение и труд, труд, труд. Умение склоняться над листом бумаги и перед Его Величеством Словом». Творческое напряжение Толстого за письменным столом было воистину титаническим. «Войну и мир» он переписывал 7 раз (об этом свидетельствуют и дочь Татьяна, и жена Софья Андреевна), «Анну Каренину» – 11 раз, «Воскресенье» – 6 раз. И никаких тебе пишущих машинок, и уж тем более компьютеров!
Впрочем, большинство истинных писателей обычно многократно переписывали свои сочинения. Пушкинские черновики перечерканы настолько, что читаем их с трудом. А Цветаева! Ее ночные бдения, которые она проводила в мучительных поисках единственно нужного слова. Поиски, о которых в своей книге «Искусство при свете совести» Марина Ивановна с жаром писала: «Не то... Не то... Не то...» И вдруг счастливый возглас: «Это!» Вот он – момент истины!.. Нашла!.. Угадала внутренним слухом!.. Поймала, словно Жар-птицу, из многих возможных именно это (!) – единственно нужное Слово.
А сегодня от авторов несовершенных стихов порой приходится слышать: «А зачем переделывать? Я так чувствую. Пусть остается, как легло». Что ж, пусть остается. Только есть аксиома – истинный писатель начинается с момента поиска, переписывания.
В первоначальных вариантах поэмы «Кому на Руси жить хорошо» Николай Алексеевич Некрасов (ныне незаслуженно плохо преподаваемый в школах и вузах) так писал о своем герое:
Поехал в город парочкой!
Глядим, везет оттудова
Пожиточки свои.
Казалось бы, все ясно, но в опубликованном варианте текст звучит так:
Поехал в город парочкой!
Глядим, везет из города
Коробки, тюфяки...
Действительно, один из героев поэмы, немец Фогель, возвращается из города в повозке, запряженной «парочкой» лошадей. К тому же полной не просто пожитков, а именно «коробок и тюфяков», что гораздо образней, живописней и… множественней. Как-то Н.А. Некрасов писал Л.Н. Толстому: «Мне жаль моей мысли, так бедно я ее поймал словом». (Каково?.. Поймал словом! – И.Р.) И далее: «Бывало, я был к себе неумолим и просиживал ночи за пятью строками... Всегда досадую, когда встречаю фразу «нет слов выразить» и т.п. Вздор! Слово всегда есть, да ум наш ленив...»
Ну а «пройтись» по многократно исписанным, изрисованным, исчерканным черновикам А.С. Пушкина нынешнему филологу, да и просто читателю, сущий праздник. Если Эллочке-людоедке для общения хватало тридцати слов, то наш любимый Сергей Есенин пользовался уже примерно тремя тысячами. А Федор Тютчев, как подсчитали ученые, – шестью. Ну а Пушкин? Как вы думаете, сколько в его творчестве задействовано русских слов? Не поверите – более 16 тысяч!.. Вот тут воистину и поймешь, почему Пушкин – «наше все».
Помните, описание въезда в Москву Татьяны Лариной в «Евгении Онегине»? «Возок несется чрез ухабы, /Мелькают мимо будки, бабы, /Мальчишки, лавки, фонари, /Дворцы, сады, монастыри...» Всеохватная картина жизни еще незнакомой провинциальной Тане столицы. Но в черновых вариантах все было менее выразительно. Например, вместо «будки, бабы» было – «дети, бабы». И автор ощутил тавтологию. А полосатые сторожевые будки в сочетании с бабами, идущими мимо, воспринимаются гораздо ярче. Неодушевленное с одушевленным, и размер тот же. И далее – вместо выразительных видов московской архитектуры было простое перечисление: «Солдаты, девки, мужики, /Бухарцы, немцы, казаки...» Воссоздавая картинку старой Москвы (да разве только одной Москвы!), Пушкин умел буквально живописать словом, порой накладывая один цветной мазок на другой. Почище, чем иной художник красками.
Александр Сергеевич, например, никогда не бывавший в Италии и вообще за границей (его, как известно, «не выпускали»), задумал написать поэму, действие которой происходило бы в Венеции. Но все осталось лишь в замыслах, а написал наш гений только одну строфу. В ней – дивный пейзаж средневековой венецианской ночи. Но главное – в четырех строках поэт уместил даже намек на драму – «неравный брак». Вот, пожалуйста:
Ночь светла; в небесном поле
Ходит Веспер золотой.
Старый дож плывет в гондоле
С догорессой молодой.
Лучше не скажешь. Но надо знать, что над головами высокочтимой пары, недвижно скользящей в гондоле по темной глади канала, «ходит» отнюдь не «месяц золотой», как порой толкуют читатели (обманувшись «мужским родом» слов), а Веспер. Так называли раньше звезду Венеру – утреннюю и вечернюю. А раз ночь над Венецией еще «светла» и Веспер – «золотой», а не красный, значит, летняя ночь лишь вступила в свои права и старый дож с юной супругой отправились перед сном на прогулку. Кстати, слово Веспер произошло от латинского vesper, что значит «вечер». Как видите, этот «вечер» лишь с небольшим изменением перешел в наш русский язык и сроднился с ним. У Пушкина в любом изображении предметов или явлений поразительная точность. (Хотя правда искусства вовсе не равняется правде жизни.) Просто мы сами порой «ленивы и не любопытны».
Например, в «Евгении Онегине» я всегда попросту, без затей произносила строку:
...И русский Н как N французский
Произносить умела в нос...
Ну и что, кажется, особенного? Ну, произносила в нос. Но оказывается – не тут-то было! Ошибочка всплыла сразу же! На словах «Русский Н». Ведь по-пушкински, то есть по языковым нормам прошлого века, это «Н» следует произносить как алфавитную букву, то есть «Наш». «Аз (а), буки (б), веди (в), глаголь (г)... наш (н)...» Да-да, и читать надо именно так: «И русский «наш» как N французский произносить умела в нос…» Ну, а мы читаем «н» неверно из-за незнания этой тонкости. И еще потому, что «эн» и «наш» одинаково
укладываются – в один слог.
Или вот еще. Татьяна собирается послать Евгению написанное ночью письмо с просьбой о любовном свидании. Нянюшка, наблюдая за ней, беспокоится: «Ты вся горишь...» Но Таня даже не слышит ее:
Татьяна то вздохнет, то охнет;
Письмо дрожит в ее руке;
Облатка розовая сохнет
На воспаленном языке.
В детстве, читая эти строки, я, как и многие, думала, что Таня, судя по ее жуткому состоянию, должна проглотить какую-то успокоительную розовую таблетку. Возможно, данную ей, так сказать, «за кадром», той же няней. Но у Пушкина – никаких «за кадром» не бывает. Просто в те времена «облатками» называли розовые спрессованные кружочки сухого клея, которыми, намочив их или лизнув, заклеивали почтовые конверты. Вот тебе и облатка, которая сохнет на языке!.. Но на этом «почтовая» тема в романе не кончается.
Она зари не замечает,
Сидит с поникшею главой
И на письмо не напирает
Своей печати вырезной.
Да, у юной Тани Лариной, как и в каждой дворянской семье, была «вырезная», то есть гравированная вензелями, инициалами или даже портретом, печать. Ею оттискивали бумагу, «напирали» на письмо. Печать могла быть даже в перстне…
Вообще «почтовая» тема у Пушкина прослеживается вплоть до «Станционного смотрителя», и тем более «Бесов». И каждая деталь в любом из произведений будет энциклопедически точна.
Прочтя печальное посланье,
Евгений тотчас на свиданье
Стремглав по почте поскакал...
Привычное выражение «по почте» – «послать по почте», «отправить по почте» – в данном контексте имеет совсем иное значение. «Поскакать по почте» во времена Пушкина значило ринуться в путь на самых скоростных, «почтовых» экипажах. Эти конные экипажи «шли по государственному ведомству» и могли перевозить не только корреспонденцию, но (как исключение и очень дорого) пассажиров и даже «особые грузы». Вспомним, что тело самого Поэта (как же это символично!) везли, как «особый груз», «по почте».
Кстати, слово «почта» пришло к нам из итальянского языка, хотя и через Польшу. Первоначально оно означало остановку, станцию, пост для смены лошадей на «почтовом перегоне». Позднее, в ХХ веке, слово «пост» приобрело другое значение: место «стояния», дежурства или проверки чего-либо. Например, таможенный, пограничный посты и пр. Вообще органичное вхождение в русскую речь иностранных, старославянских, европейских или библейских слов необычайно увлекательно. Порой настолько, что диву даешься. Надо бы в следующий раз поговорить и об этом.
Справка «СВ»
Ирина Ракша – внучка выдающейся русской певицы Надежды Плевицкой, вдова известного художника Юрия Ракши. Еще школьницей в 50-е годы из московского дедушкиного профессорского дома она отправилась на освоение целинных земель Алтая: работала трактористом, почтальоном, учетчиком. Вернувшись в Москву, окончила сценарный факультет ВГИКа, Литературный институт им. Горького. Ирина Ракша – создатель художественных и документальных фильмов, автор более 30 книг прозы, переведенных на многие языки мира.
Сегодня, когда число людей, называющих себя писателями и поэтами, растет непомерно, мне захотелось коснуться некоторых деталей мучительной (но и прекрасной) писательской профессии. Правда, замечу, в ХХ веке называть себя писателем, даже имея на книжной полке ряд отнюдь не «самиздатовских» книг, а за спиной долгие годы профессиональной работы, считалось неприличным.
Признаюсь, я и сама долгие годы стеснялась называть себя писателем. Мне казалось, это все равно что назвать себя «хорошим человеком». Даже блестящий прозаик второй половины ХХ века Юрий Казаков, с которым мне довелось дружить, именовал себя «литератором». А сегодня с кем ни заговоришь, он уж и «поэт», он уж и «писатель», и книжка в руках, а то и не одна, правда, изданная за свой счет. Я, конечно, не против свободы изданий, но я против вседозволенности, пошлой самоуверенности, с которой иные, внешне как бы нехотя, идут в литературу, как в казино. Их сочинения часто так беспомощны, что на этом фоне любая Донцова покажется классиком. И неловко становится за издательство, тиснувшее на обложке свой логотип. Деньги, как говорится, деньгами, а все же в начале-то было Слово!
Сегодня хочу сказать несколько слов о блистательном русском языке, с которым чем дольше работаешь, тем больше восхищаешься. И вновь понимаешь, что ни на какой английский нашего Пушкина, например, достойно не переведешь. Неслучайно же англичане, читая Пушкина в переводах, удивляются: «Ну и что ж тут гениального?» А объясняется просто. Не тот запас слов! «Мала кольчужка».
О связи мысли и слова, об их единстве издавна говорили многие мудрейшие мира сего. От античности до наших дней. Аристотель, к примеру, считал, что «кто ясно мыслит, ясно излагает». А.С. Пушкин главной ценностью прозы считал «краткость и точность». Афанасий Фет патетично мечтал: «О, если бы без слов сказаться мыслью было можно!» Без слов – сказаться мыслью! А блистательный стилист и поэт Федор Тютчев, говоря о «несовершенстве и слабости» собственного языка, искренне сокрушался: «Мысль изреченная есть ложь». И все-таки именно они, гении Слова, создавали основу нашего сегодняшнего повседневного языка. После ломоносовых, державиных, капнистов и фонвизиных именно они в XIX веке задали его реалистический тон. Кстати, «задать тон» (безмерна образность русского языка!) значит: подать оркестру или солисту чистый звук ноты «ля». Так сказать, для проверки и каждого инструмента, и общего, гармоничного инструментального «хора». Стало быть, камертон, точность звучания, или «правильность» языка, и определяют его гармонию. Это аксиома, языковая норма в нашей литературной классике, к которой должна приближаться и живая речь. И хотя речь, как сама жизнь, явление подвижное (влияют и арго, тюремная речь, и иноязычная агрессия), а стало быть, изменчивое, нормы языка и через два века остаются прежними, как, скажем, группа крови у человека. Вот почему попытки пересмотра языковых норм и ввода новых реформ, которые русским со странным упорством с начала перестройки навязывают разные чиновники, обречены на провал.
В связи с этим вспомним Наташу Ростову, юную героиню «Войны и мира», которая после обеда с живым лукавством спрашивает мать: «Мама! Какое пирожное будет?» И мама отвечает: «Мороженое, только тебе не дадут...» На первый взгляд архаизм либо несуразица. Но Толстой не грешит против правды речи тех лет, когда всякое сладкое блюдо, подаваемое на десерт, называлось «пирожным» (от слова «пир, пировать, наслаждаться»). Воистину – «На пирожное было мороженое, и Катиш простыла». А вот в тургеневском романе «Отцы и дети», например, написано так: «Николай Петрович имел вид озабоченный. Ему донесли, что в его пшенице... показалась головня». Что это за головня такая? Во всяком случае, не обугленная и тлеющая головешка, как пояснили однажды нелюбознательные абитуриенты МГУ, а «опасное, грибковое заболевание зерновых». Так что русский классик был точен.
Вообще понятие «точность» в художественном произведении имеет особый смысл. По деталям в произведениях хороших писателей можно изучать минувшие эпохи. И образное слово тут главное. Оно как кисть и краски. Толстой писал: «Надо стараться довести свою мысль до такой степени простоты, точности и ясности, чтобы всякий, кто прочтет, сказал бы: «Толстой-то?.. Да ведь это так просто». А для этого нужно огромное напряжение и труд, труд, труд. Умение склоняться над листом бумаги и перед Его Величеством Словом». Творческое напряжение Толстого за письменным столом было воистину титаническим. «Войну и мир» он переписывал 7 раз (об этом свидетельствуют и дочь Татьяна, и жена Софья Андреевна), «Анну Каренину» – 11 раз, «Воскресенье» – 6 раз. И никаких тебе пишущих машинок, и уж тем более компьютеров!
Впрочем, большинство истинных писателей обычно многократно переписывали свои сочинения. Пушкинские черновики перечерканы настолько, что читаем их с трудом. А Цветаева! Ее ночные бдения, которые она проводила в мучительных поисках единственно нужного слова. Поиски, о которых в своей книге «Искусство при свете совести» Марина Ивановна с жаром писала: «Не то... Не то... Не то...» И вдруг счастливый возглас: «Это!» Вот он – момент истины!.. Нашла!.. Угадала внутренним слухом!.. Поймала, словно Жар-птицу, из многих возможных именно это (!) – единственно нужное Слово.
А сегодня от авторов несовершенных стихов порой приходится слышать: «А зачем переделывать? Я так чувствую. Пусть остается, как легло». Что ж, пусть остается. Только есть аксиома – истинный писатель начинается с момента поиска, переписывания.
В первоначальных вариантах поэмы «Кому на Руси жить хорошо» Николай Алексеевич Некрасов (ныне незаслуженно плохо преподаваемый в школах и вузах) так писал о своем герое:
Поехал в город парочкой!
Глядим, везет оттудова
Пожиточки свои.
Казалось бы, все ясно, но в опубликованном варианте текст звучит так:
Поехал в город парочкой!
Глядим, везет из города
Коробки, тюфяки...
Действительно, один из героев поэмы, немец Фогель, возвращается из города в повозке, запряженной «парочкой» лошадей. К тому же полной не просто пожитков, а именно «коробок и тюфяков», что гораздо образней, живописней и… множественней. Как-то Н.А. Некрасов писал Л.Н. Толстому: «Мне жаль моей мысли, так бедно я ее поймал словом». (Каково?.. Поймал словом! – И.Р.) И далее: «Бывало, я был к себе неумолим и просиживал ночи за пятью строками... Всегда досадую, когда встречаю фразу «нет слов выразить» и т.п. Вздор! Слово всегда есть, да ум наш ленив...»
Ну а «пройтись» по многократно исписанным, изрисованным, исчерканным черновикам А.С. Пушкина нынешнему филологу, да и просто читателю, сущий праздник. Если Эллочке-людоедке для общения хватало тридцати слов, то наш любимый Сергей Есенин пользовался уже примерно тремя тысячами. А Федор Тютчев, как подсчитали ученые, – шестью. Ну а Пушкин? Как вы думаете, сколько в его творчестве задействовано русских слов? Не поверите – более 16 тысяч!.. Вот тут воистину и поймешь, почему Пушкин – «наше все».
Помните, описание въезда в Москву Татьяны Лариной в «Евгении Онегине»? «Возок несется чрез ухабы, /Мелькают мимо будки, бабы, /Мальчишки, лавки, фонари, /Дворцы, сады, монастыри...» Всеохватная картина жизни еще незнакомой провинциальной Тане столицы. Но в черновых вариантах все было менее выразительно. Например, вместо «будки, бабы» было – «дети, бабы». И автор ощутил тавтологию. А полосатые сторожевые будки в сочетании с бабами, идущими мимо, воспринимаются гораздо ярче. Неодушевленное с одушевленным, и размер тот же. И далее – вместо выразительных видов московской архитектуры было простое перечисление: «Солдаты, девки, мужики, /Бухарцы, немцы, казаки...» Воссоздавая картинку старой Москвы (да разве только одной Москвы!), Пушкин умел буквально живописать словом, порой накладывая один цветной мазок на другой. Почище, чем иной художник красками.
Александр Сергеевич, например, никогда не бывавший в Италии и вообще за границей (его, как известно, «не выпускали»), задумал написать поэму, действие которой происходило бы в Венеции. Но все осталось лишь в замыслах, а написал наш гений только одну строфу. В ней – дивный пейзаж средневековой венецианской ночи. Но главное – в четырех строках поэт уместил даже намек на драму – «неравный брак». Вот, пожалуйста:
Ночь светла; в небесном поле
Ходит Веспер золотой.
Старый дож плывет в гондоле
С догорессой молодой.
Лучше не скажешь. Но надо знать, что над головами высокочтимой пары, недвижно скользящей в гондоле по темной глади канала, «ходит» отнюдь не «месяц золотой», как порой толкуют читатели (обманувшись «мужским родом» слов), а Веспер. Так называли раньше звезду Венеру – утреннюю и вечернюю. А раз ночь над Венецией еще «светла» и Веспер – «золотой», а не красный, значит, летняя ночь лишь вступила в свои права и старый дож с юной супругой отправились перед сном на прогулку. Кстати, слово Веспер произошло от латинского vesper, что значит «вечер». Как видите, этот «вечер» лишь с небольшим изменением перешел в наш русский язык и сроднился с ним. У Пушкина в любом изображении предметов или явлений поразительная точность. (Хотя правда искусства вовсе не равняется правде жизни.) Просто мы сами порой «ленивы и не любопытны».
Например, в «Евгении Онегине» я всегда попросту, без затей произносила строку:
...И русский Н как N французский
Произносить умела в нос...
Ну и что, кажется, особенного? Ну, произносила в нос. Но оказывается – не тут-то было! Ошибочка всплыла сразу же! На словах «Русский Н». Ведь по-пушкински, то есть по языковым нормам прошлого века, это «Н» следует произносить как алфавитную букву, то есть «Наш». «Аз (а), буки (б), веди (в), глаголь (г)... наш (н)...» Да-да, и читать надо именно так: «И русский «наш» как N французский произносить умела в нос…» Ну, а мы читаем «н» неверно из-за незнания этой тонкости. И еще потому, что «эн» и «наш» одинаково
укладываются – в один слог.
Или вот еще. Татьяна собирается послать Евгению написанное ночью письмо с просьбой о любовном свидании. Нянюшка, наблюдая за ней, беспокоится: «Ты вся горишь...» Но Таня даже не слышит ее:
Татьяна то вздохнет, то охнет;
Письмо дрожит в ее руке;
Облатка розовая сохнет
На воспаленном языке.
В детстве, читая эти строки, я, как и многие, думала, что Таня, судя по ее жуткому состоянию, должна проглотить какую-то успокоительную розовую таблетку. Возможно, данную ей, так сказать, «за кадром», той же няней. Но у Пушкина – никаких «за кадром» не бывает. Просто в те времена «облатками» называли розовые спрессованные кружочки сухого клея, которыми, намочив их или лизнув, заклеивали почтовые конверты. Вот тебе и облатка, которая сохнет на языке!.. Но на этом «почтовая» тема в романе не кончается.
Она зари не замечает,
Сидит с поникшею главой
И на письмо не напирает
Своей печати вырезной.
Да, у юной Тани Лариной, как и в каждой дворянской семье, была «вырезная», то есть гравированная вензелями, инициалами или даже портретом, печать. Ею оттискивали бумагу, «напирали» на письмо. Печать могла быть даже в перстне…
Вообще «почтовая» тема у Пушкина прослеживается вплоть до «Станционного смотрителя», и тем более «Бесов». И каждая деталь в любом из произведений будет энциклопедически точна.
Прочтя печальное посланье,
Евгений тотчас на свиданье
Стремглав по почте поскакал...
Привычное выражение «по почте» – «послать по почте», «отправить по почте» – в данном контексте имеет совсем иное значение. «Поскакать по почте» во времена Пушкина значило ринуться в путь на самых скоростных, «почтовых» экипажах. Эти конные экипажи «шли по государственному ведомству» и могли перевозить не только корреспонденцию, но (как исключение и очень дорого) пассажиров и даже «особые грузы». Вспомним, что тело самого Поэта (как же это символично!) везли, как «особый груз», «по почте».
Кстати, слово «почта» пришло к нам из итальянского языка, хотя и через Польшу. Первоначально оно означало остановку, станцию, пост для смены лошадей на «почтовом перегоне». Позднее, в ХХ веке, слово «пост» приобрело другое значение: место «стояния», дежурства или проверки чего-либо. Например, таможенный, пограничный посты и пр. Вообще органичное вхождение в русскую речь иностранных, старославянских, европейских или библейских слов необычайно увлекательно. Порой настолько, что диву даешься. Надо бы в следующий раз поговорить и об этом.
Справка «СВ»
Ирина Ракша – внучка выдающейся русской певицы Надежды Плевицкой, вдова известного художника Юрия Ракши. Еще школьницей в 50-е годы из московского дедушкиного профессорского дома она отправилась на освоение целинных земель Алтая: работала трактористом, почтальоном, учетчиком. Вернувшись в Москву, окончила сценарный факультет ВГИКа, Литературный институт им. Горького. Ирина Ракша – создатель художественных и документальных фильмов, автор более 30 книг прозы, переведенных на многие языки мира.
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
