Бахтияр ХУДОЙНАЗАРОВ: Атмосфера всегда одна – территория любви

– Это нужно спросить у Маркеса, он так сказал. Когда-то в Минске он посмотрел «Лунного папу», а он тогда был немного болен, и мы решили его развлечь, передали ему картину. Потом созвонились, и он сказал мне: «Знаешь, ты для меня – Маркес в кино, я тебе даю любую вещь – снимай». Пока я ничего не делал, но очень хочу! А из трилогии мне осталось доснять картину «Живая рыба», делаем ее уже лет шесть. 

– Роман «Генерал в своем лабиринте» – про Боливара. Это последняя вещь, которую я прочитал у него. И это единственная история, которую он написал, изменив себе. И почему мы с ним такие – у него все время «просто Латинская Америка», а у меня «просто Евразия» – в этих пространствах пытаемся обитать? «Мы – евразийцы, ребята, мы – не европейцы, к сожалению», – говорю я все время своим друзьям. Хотя Томас Манн очень хотел видеть нас европейцами, у него в «Волшебной горе» есть такая фраза, где он задает вопрос: «Чем мы схожи с русскими?..» Просто мы сильные, такие территории отхватываем. А почему я эти три фильма складываю в трилогию? Потому что хочу повторить в кино то, что сделал Маркес в литературе. Вот еще одну картину сниму – и все. 

– Откуда узнала? 

– Мне кажется, люди в фильме прекрасно обходятся и без моря. У них есть нефть, газ – это одно, а море – это другое. Герою Егора Бероева, бывшему капитану, конечно, хочется, чтобы люди пришли к мысли об «ожидании моря». Смотрите, как они живут – от такой экологии у них истончаются кости, постоянно песок в носу и ушах, а они этого уже не замечают, поддались психологии ущерба. «А море-то рядом, – говорит герой Бероева, – оно у нас в голове, и, если видишь его, можно жить совсем по-другому». Вот капитан захотел, и море к нему пришло. А люди его просто не видят – смысл глобального послания в этом. Но есть и конкретное: для меня этот фильм – послание моему папе, который ушел из жизни 9 Мая… Что касается посвящений. Три дня назад я закончил съемки фильма «Гетеры майора Соколова», где снимался Андрей Панин. Мы сидели с ним рядом, и он меня постоянно ругал, запрещал пить. И много чего другого запрещал. У нас был огромный вагончик на пару с ним – это была аптека: с утра я должен выпить это, проглотить это, сделать то. И однажды он у меня спросил: «Слушай, я хочу все-таки понять, кому мы этот фильм посвятим?» И я сказал: «Давай отцам посвятим». И еще он сказал: «Ты же не можешь, чтобы никому не посвящать?» Такая у меня традиция. А теперь так получилось, что мы посвятили картину ему, Андрюшечке. 

– Сложный вопрос, попытаюсь ответить маленьким эпизодом. Помню, картину «Шик» дней семь мы снимали в Севастополе, и ничего у нас не получалось. Снимались Андрей Панин с Сашей Яценко, оператором был Володя Климов. Андрей снялся и уехал, я посмотрел материал и звоню ему: «Сцена никакая, надо переснимать». И Валера Тодоровский, мой хороший товарищ, на съемки к которому уехал Андрей, пошел навстречу. Андрей приехал, и мы за один день пересняли красивейшую сцену в «Шике». Помните, когда он танцует со стулом, это все он придумал, у меня на тот момент не было идеи, а Андрей, он всегда был режиссером своих ролей. И мы с Рубеном Дишдишяном гордимся тем, что как продюсеры сделали все возможное для того, чтобы Андрей снял картину «Внук Гагарина». 

– Оператор Владимир Климов рассказывал, что вы умеете создавать на съемках удивительно творческую атмосферу, отличались ли по атмосфере съемки картин «Шик» и «В ожидании моря»? 

– Атмосфера всегда одна – территория любви. 

– Как кто, конечно, мама моя Октябрина. Она обожала Пушкина, для нее это было все, она накачивала меня Пушкиным, у нас было полное собрание его сочинений, вышедших при его жизни. Мы все это сдали в какой-то фонд, потому что такие раритеты должны принадлежать всем. И таких людей в Душанбе, глубоко интересовавшихся Пушкиным, во времена моего детства было много, а сейчас мама – последняя из могикан. Что касается жанров – картины мои сняты в разных жанрах: «В ожидании моря» – притча, «Лунный папа» – трагикомедия. Моим учителем в кинематографе был Игорь Таланкин, а еше Сергей Соловьев, потому что Таланкина, когда мы учились у него, часто не было, он снимал «Бесов», и мы ходили к нему на съемки. Вообще, удивительный был курс, со мной учились Федор Бондарчук, Тигран Кеосаян, Иван Охлобыстин, Александр Баширов, Олегас Дитковскис. Помню, как потом встретился с мастером: «Слушай, мастер, ты как?» – «Ты мне картины привези». – «Может, в кинотеатре посмотришь?» – «Нет, вези!» – «Я тебя обожаю – за то, что собрал стольких талантливых людей, целую индустрию». Причем за сочинение на вступительных экзаменах я получил «двойку», но у меня как у абитуриента из Таджикистана была 25-процентная скидка. 

– У нас работали три оператора, но основным считаю Душана Йоксимовича, одного из самых крутых сербских операторов, сербы – мои братья и совершенно особая статья в моей жизни, они много сделали для этого фильма. Работали также бельгийцы, узбеки. 

– Во-первых, я никуда не уезжал, я просто учился в Берлине. После успеха фильма «Братан» захотел снять другой фильм, и мне предложили написать в фонд, где могут дать пленку. Я написал, а это оказалась европейская академия «Никон». Так я оказался в Германии, с которой меня связывает еще и история моего дедушки, который после войны служил в комиссариате в Берлине. Знаю, что у него в Берлине родилась дочь, а в 1948 году его посадили. Так что я ищу свою родственницу и очень надеюсь, что она богата (улыбается). Я почему-то уверен в этом, дед мой был очень статный, звали его Искандер. 

– Я говорю всем, что я – советский человек, и многие меня за это не любят. Я родился в СССР, учился, жил этим духом и этими проблемами. Я мог с друзьями, нам было по 16, сесть в поезд и спокойно поехать в Белоруссию, Грузию, Прибалтику, и никто у нас не спрашивал паспортов. Мы просто садились и гнали куда хотели. И вот этого ощущения нет у нашей молодежи, и это, на мой взгляд, ужасно.