О фольклоре и традициях

Мила Кикина – удивительный и разносторонний во всех смыслах человек, но в первую очередь она – исполнитель русских народных песен, который не боится экспериментировать и переосмысливать.
Она уверена, что пение – это самое естественное состояние человека. Ее семья из поколения в поколение занимается пением и преподаванием вокала. Сама Мила окончила музыкальную школу по классу скрипки и институт как академическая вокалистка, а в раннее перестроечное время обожала рок-музыку.

- Мила, русские народные песни сейчас исполняет не так много людей, расскажите, почему Вы решили этим заняться?

Дело в том, что человеку не пишущему не так просто найти себе сферу применения. Я исполнитель, аранжировщик, но не автор и никогда этих потенций в себе не чувствовала: могу доделать, доработать, переделать, переработать, но дать изначальный импульс не могу. В этом плане русская песня стала для меня очень богатым материалом. Я с большим интересом  работаю с экспедиционными аудио-материалами, а ещё больше люблю работать с  нотировками, так как нотный материал даёт большую свободу действий – нет привязки к голосу поющей бабушки. Передо мной не стоит задачи подавать аутентичную этнографическую манеру – этим  занимается много очень достойных коллективов, мне интересно материал переосмысливать, экспериментировать.

- У Вас очень разные аранжировки – можно услышать джазовые, роковые, даже регги моменты в песнях, расскажите, как происходит эта работа?

Все решения принимаются коллегиально, мы (*Мила Кикина и Калитку прикрой) – группа и играем вместе не один год. В музыке меня всегда интересовали две темы: классическая и рок музыка.
Я окончила музыкальную школу по классу скрипки и институт, как академическая вокалистка. Естественно, что неплохо знакома с мировой классической музыкой, и считаю её величайшим проявлением человеческой художественной мысли. Однако любовь к классике, как правило, явление возрастное, а в молодости, когда мне было 15-20 лет, я очень любила Pink  Floyd, King Crimson, Deep Purple. Я и сейчас их люблю.

- Как Вы относитесь к массовой культуре, в частности, музыкальной?

Сейчас у меня ко всему этому выработалось толерантное отношение. Мне не нравится, но это не значит, что мое мнение эталонное. Если бы всем нравилась одна классическая музыка, наверное, некому было бы у станка стоять. Всегда был так называемый «низменный жанр».
К слову, моя бабушка, учившаяся в Смольном институте, считала верхом неприличия творчество Александра Вертинского. Она говорила, что это страшное безобразие и пошлость, включая его французский pronounce — купеческое манерничание, и вообще моветон. Сейчас эти песни считаются образцом эстрадного искусства того времени. Вертинский яркий, артистичный, у него очень нестандартный и интересный репертуар, он театрален в своём образе Пьеро, тем не менее таков был взгляд интеллигентной барышни того времени – его современницы.
Всё очень относительно. Может быть, через сто лет и в песнях Стаса Михайлова увидят какие-то такие глубины, которые сейчас нам недоступны – кто знает.

- В дореволюционное время существовала традиция собираться и вместе петь, а сейчас поют в лучшем случае, когда выпьют и то – плохо. Куда ушла традиция совместного пения?

Совпали несколько исторических реалий: колоссальное развитие промышленности в XIX веке, требовавшее переселения крестьян в города и революция, нарушившая естественное, историческое формирование культуры. Важно понимать, что фольклор – явление территориально обособленное: в тульской губернии поют не так, как в смоленской, а в смоленской – не так, как в псковской, и т. д. Жители разных районов огромной страны покидали свои насиженные гнёзда и собирались в Москве и Санкт-Петербурге. Привычный образ крестьянской жизни менялся на совершенно другой — городской, а характерные фольклорные особенности смешивались, усреднялись и поэтому во многом были утеряны. Появился жанр «городской романс», но это уже совсем другая история.
Нас нахлобучило одной и второй революцией, потом войной, еще войной и другими интересными событиями. Наши замечательные политические деятели выкосили половину народа, а война – оставшуюся половину. В связи с коллективизацией традиция больших совместных сборищ пропала, «больше трех не собираться» - у нас в крови. Какая традиция в таких условиях? О чем тут говорить, традиция не могла сохраниться никак. Мы всегда готовы куда-то бежать, меняться, подстраиваться под новые обстоятельства. Прекрасно, конечно, когда человек подвижен, но когда он вынужденно подвижен – это беда.

- Есть ли что-то общее в славянском фольклоре, точнее в русском, украинском и белорусском?

Если не вдаваться в музыковедческие дебри, то украинское пение не такое как русское – оно более мажорное и радостное, очень красивое, но не совсем наше, хотя в южнорусской традиции, безусловно, есть проникновения украинской мелодики. А вот белорусские песни очень близки к песням смоленской области, поозерья, даже псковским, у меня есть книга – трехтомник народных белорусских песен, в ней хорошо видно, что все календарные песни – колядки, веснянки, купаленки и прочие – абсолютно одинаковые.

- Что такое календарные песни?

Это такие песни, которые соответствуют сельскохозяйственному календарю и церковным праздникам. В календарных песнях очень видно дохристианское время — дело в том, что язычество более соответствует временам года и работам, проводимым на земле, чем христианство. Поэтому, конечно с приходом христианства, язычество из верований народных никуда не делось, а плавно слилось с ним, в результате чего на день святого Георгия все крестьяне вместо того, чтоб в церковь идти, дружно надевали всем коровам на рога веночки, в надежде, что Егорий защитит скот от болезней и порчи, и т.д.

- Какие еще праздники, кроме масленицы, остались с тех времен?

- Надо сказать, именно во время Великого поста лучше всего видно насколько язычество среди нас. Поскольку Великий пост приходится на раннюю весну, все традиции, связанные с ее встречей сохранились. Может быть, вам когда-нибудь бабушка пекла жаворонков?

- Нет, мне не пекли.

- Их даже в советское время продавали в булочных. Все прекрасно знали, что «кекс весенний» – это пасхальный кулич, а эти постные печеньки с клювиком и изюминкой, которых еще называли птушки, птички, жаворонки и сороки, - символы птиц, которые прилетают  весной.

- Кстати, в Вашем репертуаре есть песня с названием «Сорока».

- Да, очень интересная история связана с этой «Сорокой». Во время Великого поста существует праздник сорока святых мучеников. Числительное «сорок» по созвучию превратилось в птицу сороку. И на сороки – на сорок святых мучеников, пекли печенья в виде сорок, а поскольку сорока – птица и высоко летает, к празднику делали специальные качели, на которых нужно было взлететь как можно выше и разбросать этих птичек по полю, чтобы позвать весну. И напрашивается вопрос – какое отношение православный праздник сорок святых мучеников имеет к этой древнейшей традиции?

- Пели ли какие-нибудь языческие песни на Великий пост?

- Вообще во время Великого поста петь песни не очень хорошо. Тем не менее, на Сороки, и особенно на Благовещенье начинали кричать «веснянки» - звать весну, или как ещё говорили «греть весну». Ребятишки выбегали на проталинки или высокие горки, влезали на крышу сарая и начинали зазывать весну: «Жавороночки, прилетите к нам, принесите нам весну-красну», - три кричащие ноты детскими голосами. Вам любой музыковед скажет, что веснянки – это абсолютная музыкальная архаика.

«Нам зима надоела,
Весь хлеб поела,
Все щи похлебала,
Все ложки поломала», - и белорусские тексты такие же.

 

- В этом контексте напрашивается вопрос, Вы сама – православная или может быть Вам ближе Родноверие?

- Я православная, сочувствующая, но не воцерковленная. Меня очень расстраивает мнение, высказываемое некоторыми уважаемыми представителями РПЦ, что «кому церковь не мать, тому бог не отец». Вообще у меня с нашей церковью часто происходили разные казусы, однажды я пришла заказать молебен – была какая-то сложная ситуация, и меня спросили: «Кому молиться желаете? - А кому можно? - Богородице – сто рублей, Спасителю – двести, всем Святым – пятьдесят». И я решила, что уж лучше дома, сама – за бесплатно помолюсь, как умею... Не то, что мне Богородице и Спасителю  денег жалко, просто коммерциализация этого духовного предприятия меня несколько смущает.

- Вернемся к музыке, как считаете, сейчас много людей, занимающихся сохранением  традиций народной песни, фольклора?

Достаточно, и это очень радует. Национальная самоидентификация  стала явлением каким-то  полу-приличным что ли, нередко путаемым с национализмом. А между тем, существует русская национальная культура, которую нужно знать, уважать и помнить. К сожалению, развивать ее уже, наверное, невозможно из-за прерванности традиций, но нужно хотя бы сохранить то, что есть.

Знаете, у меня в доме осталось несколько предметов, которые имеют отношение к пра-прабабушкам и пра-прадедушкам. Когда я была маленькая, все эти старинные шкафы, кресла и зеркала для меня совершенно ничего не значили, в чем-то я даже по-вандальному относилась: много чего разломала, много чего попортила. И вот сейчас, когда у меня есть дочь, я хочу все эти оставшиеся «щепочки» и «палочки», которые бережно храню, передать со временем ей. Теперь ценность этих предметов я понимаю очень хорошо. Думаю, это тот же процесс, что и отношение нации к своей культуре. Когда нацию свели до состояния младенца, который шарахается и не понимает, что происходит, тогда, наверное, можно и церкви взрывать и культуру свою топтать, а признак взрослости и серьезности нации – это именно бережное отношение к наследию. В то же время, очень печально, если люди ищут корни только затем, чтобы оскорблять и унижать на этом основании других: бить таджиков, кричать, что дворники-узбеки не нужны, – это дурно пахнет.

- Вы рассказываете дочери о вашем генеалогическом дереве, о корнях?

Да, конечно, ребенок должен это знать. Может быть, сейчас это не интересно, но когда у нее самой будут дети, это будет очень важно.
Я свою семью знаю с XIII века, и это большая моральная поддержка – абсолютная связь с предками. Мне приятно, что я могу назвать имя человека – моего предка, который участвовал в Куликовской битве, который был думным дьяком во времена Ивана Грозного, который был вельможей Петровских времен, - всё это  не абстракция какая-то, а люди, носившие мою фамилию, и участвовавшие в создании истории моей страны.

-  Я, к сожалению, почти не знаю историю своей семьи. И в смысле идентичности ощущаю некоторую потерянность…

Такими людьми легко манипулировать: когда нужно собрать разрозненную нацию и направить куда-то, ей необходимо дать какие-то исторические вехи, какой-то событийно-героический ряд, эпичность. Можно это использовать как по-хорошему, так и по-плохому.
Например, волну немецкого самосознания спровоцировал Гитлер, который в ряду прочего обратился к операм Вагнера «Кольцо Нибелунгов», написанным по немецкому героическому эпосу. Именно оттуда был взят образ немца-героя, воителя и настоящего арийца. Хотя Вагнер жил за много лет до Гитлера и писал, совершенно не о фашизме.
В свою очередь в России во время войны, от Сталина поступил госзаказ на съемку фильмов «Иван Грозный» и «Александр Невский» - это тоже было обращение к историческим корням, к героике.
И сейчас, к сожалению, среди людей, интересующихся народной культурой, встречается очень много фашиствующих элементов: все эти реконструкции, битвы на палках и русские кулачные бои часто происходят с опасным рисованием свастики.

- Свастика это ведь традиционно символ жизни, Солнца.

Надо понимать, что сейчас этот символ настолько скомпрометирован, что чрезвычайно опасен и ведет к нехорошим последствиям. Я не представляю, сколько должно пройти времени, чтобы он очистился и снова стал символом солнца, так что национальная культура  и национализм – это совершенно разные, не имеющие друг к другу никакого отношения явления. Люди, произносящие слово «Родноверие», вышивающие на рубахе свастику, и бьющие по подворотням таджиков, ни в какой степени не являются носителями и представителями великой русской культуры.