молитва за Россию

Имя Валентина Распутина, автора повестей «Прощание с Матерой», «Живи и помни», «Последний срок», «Пожар», «Дочь Ивана, мать Ивана», связано с поиском глубоко нравственных основ жизни. Жизни по совести, а не по выгоде.
«СВ» предлагает вниманию читателя несколько фрагментов из различных интервью с писателем, которые он дал корреспонденту газеты Нине Катаевой в последние годы.

– Все  чаще сегодня на слуху оказывается известная мысль Вадима Кожинова о том, что подлинная Россия находится в границах бывшего СССР, исключая Прибалтику. Другими словами, возможно ли, по-вашему, возрождение союзной «цивилизации» или союза государств на  новой  основе?
–  Я  с сомнением отношусь к практической возможности собрать воедино «союз нерушимый» в границах бывшей советской империи, даже и без прибалтов. Нам бы удержать теперешние границы и собрать под одним флагом славянские народы да Казахстан с русскими землями – как трезво «обустраивал» Россию в свое время А. Солженицын. Но и это дело, по всему судя, не ближайшего будущего. А вот дружественный, добрососедский союз из расположенных к нам стран вернуть можно. Что сейчас после тяжелого похмелья от праздника раздрая, похоже, постепенно и происходит.
– Утверждают, что у русских с белорусами много общего – и во внешности, и в языке, и в самом национальном характере. Вы об этом думали когда-нибудь?
– Конечно. С белорусами мы не просто братья, а братья-близнецы, родившиеся под одними звездами и имеющие действительно много общего во внешности, характере и душевном звучании. Только белорус, мне кажется, мягче, доброжелательнее, певучее, он сохранил свои природные заклады и свою душу в тяжелой исторической судьбе без заметных потерь. Как это ему удалось посреди Европы – трудно сказать. Притом никогда себя не жалел, не прятался за спины других, не ловчил. В Отечественную каждый четвертый, как известно, погиб, вся Беларусь в оккупации превратилась в партизанский край. И то, что Беларусь и сегодня не пошла под либеральную и рыночную оккупацию, говорит и о трезвости ума, и о неповрежденности инстинкта. Нам есть чему учиться у белорусов.    
– Лично вы о чем думаете, когда рядом с кичливой  роскошью  видите роющихся на помойках стариков, бомжующих детей и подростков, отряды девиц на шоссе? Способна ли что-то противопоставить этому героиня вашей повести «Дочь Ивана, мать Ивана»? Можно ли воспринимать этот образ как ваше согласие с утверждением, что грядет матриархат?
– О матриархате я не думал, когда писал свою повесть. Матриархат – это особый разговор. Столь же глобальный, как планетарное потепление или набирающий обороты терроризм. Я думал прежде всего о российских «нравственных» приобретениях последнего времени, о том, с чем я никогда не смогу примириться. И с чем не могла примириться моя героиня, которой ничего не оставалось, как взяться за обрез, чтобы защитить честь своей семьи. И своей Родины, которую в «новой» России выставили на панель. А вокруг понастроили целые грады глумливых развлекательных учреждений.
В Иркутске, родном моем городе, в самом его центре, одно такое учреждение, занявшее стены кинотеатра, завлекает своих жертв объявлением: «Девушкам, принявшим при входе 100 гр. водки, вход бесплатный». И граждане интеллигентного еще недавно города Иркутска принимают подобные услуги, которые имеют чрезвычайно широкий ассортимент, как должное. Вот это и страшно: как должное. Дурное, гадкое, но как бы «погодное», появившееся с переменой нравственного климата, что нравится, не нравится, а приходится терпеть. А героиня моя не захотела терпеть.
– В последнее время в качестве рецепта борьбы со злом вспоминается мысль Льва Толстого о том, что если люди плохие, собравшись вместе, составляют большую силу, то почему бы людям хорошим не сделать то же самое?
– Правило Толстого годится для жизни деятельной, там злу можно противопоставлять добро. Но у нас большая часть населения вообще исключена из всякой деятельности: семейные узы держат плохо, детей рожают мало, старики нередко остаются в одиночестве, рабочие места отдаются чужакам. В народе не стало внутреннего сцепления, родство ослабло, жизнь превращается в тяжкое физическое и нравственное влачение по камням и терниям в соседстве с наглым и бесстыдным телеящиком. И какое же может быть воодушевление в народе, если все вокруг, в жизни внешней и внутренней, исчужается, опошляется, продается и покупается? Все продается и покупается, буквально все – и выносить этот позор, когда ты и сам, как товар, как раб, выставлен на продажу, не легче, чем, предположим, оказаться в зоне действия отравляющих газов. Подобное действие не для нашего, так сказать, менталитета.
Конечно, люди стараются объединиться и противостоять этой гнетущей атмосфере. Объединяются верующие в церковных общинах, родители в школах, остатки рабочего класса, когда их выбрасывают на улицу, обманутые вкладчики, пенсионеры, когда плата за квартиру поднимается выше потолка этой квартиры, начинают приходить в сознание защитники природы… Но этого мало, все это носит частный и однособытийный характер, все это латание дыр на своем кафтане, а надо бы с другого конца зайти и потребовать здоровой и чистой жизни для России, тогда и своя судьба станет полегче.  
– Вы достаточно часто выступаете в печати с прогнозами по поводу состояния русского языка в России, «творческих» программ на ТВ, а также «самочувствия» людей и байкальских вод. У вас нет ощущения, что это глас вопиющего в пустыне? Что должно произойти, чтобы вас услышали?
–  У нас слово совершенно обесценено до пустого колыхания воздуха. Демократия у нас имеет только либеральную окраску и направлена всем своим реформаторским и разрушительным действием против традиционной и исторической России. Если республики наши, Татарстан, Башкортостан, Бурятия, Якутия, еще имеют возможность защищать и развивать свою национальную культуру и традиции, то русская нация, как и при коммунизме, в тысячу раз больше, чем тогда, оказывается самой  гонимой. Сколько лет выносим мы оскорбления и издевательства в адрес нашей «породы» и нашей аборигенной культуры – как можно так относиться к государствообразующему народу, который составляет 80 процентов населения страны и культурой которого восхищаются не одно столетие во всем мире.    
– Заметили ли вы всплеск интереса к драматургии Вампилова, чаще всего ставят «Прошлым летом в Чулимске»? Как вы думаете, почему?
– Потому что устали уже от вертепа – не в старинном, а в современном понятии. Как это у Достоевского в «Записках из подполья»: осыпьте вы человека всеми благами, утопите в счастье (в данном случае – в том же сраме), все равно человек свою полнейшую глупость (то есть благоразумие для нашего случая) пожелает показать единственно для того, чтобы доказать, что люди все еще люди, а не фортепианные клавиши.
Возвращение к Вампилову с первыми признаками исправления «блудного» театра было неизбежно. Это драматург талантливый, тонкий и целомудренный, его должно быть отрадно ставить и приятно играть. Как неизбежно возвращение по тем же резонам и к Розову. Розовские «Ее друзья»  и «В день свадьбы», с «дремучим», казалось бы, содержанием, с «допотопными» чувствами, уже многие годы на афишах МХАТа Татьяны Дорониной – и всегда с переполненными залами. А сейчас Вампилов там тоже поставлен. Рано говорить, что победили, но самую бешеную атаку выдержали.
– Во время поездки по Транссибу вы говорили о том, что современная литература должна использовать метод «жертвенного реализма», могли бы вы развить эту идею на современном материале?
– «Жертвенный реализм» – это призыв к действию, сопротивлению, отстаиванию своей позиции. Наша позиция – Россия, за нее идет жестокая, хоть и не всегда на поверхности заметная борьба. Предки наши эту позицию удержали, чего бы им это ни стоило – к этой же судьбе должны быть готовы и мы. Без России нам спасения нет. Без России в ее полноте, заветах, песнях и слове, в молитвах и братстве, в нравственных и духовных закромах, в теплой улыбке ее вечно скорбного материнского лица нам и дыхания не будет. Вот это и должны мы внушить и своим героям, и нашим читателям. Этим и надо вооружить их сердца.
– Жива ли учительница, которую вы описали в «Уроках французского»? Как сложилась ее жизнь? Есть ли у вас впечатления о том, что происходит с современным учительством?
– Моя Лидия Михайловна жива-здорова, живет подле дочери в Нижнем Новгороде. Конечно, давно на пенсии. Жалуется, с некоторой гордостью, что в последние годы стали ей докучать делегации школьников, добирающиеся даже из Сибири, чтобы поговорить с учительницей французского. Относится к своей славе иронично… Но что же делать – надо терпеть. Мою Тамару Ивановну, дочь Ивана, мать Ивана, приняла, кажется, не сразу, оценки ее поначалу были сдержанными, но потом все-таки согласилась и с нею, и с ее правдой.
Но в чем я уверен: ни она, ни все старшее поколение русского учителя понять и оправдать «движение» своих младших коллег в ночное казино, как вы говорите, в поисках хлеба насущного ни при каких обстоятельствах не смогут. Это уж что-то настолько непотребное, что и обсуждать не хочется. И происходит это, надо полагать, не от бедности, не от безвыходности, а от любви отнюдь не к учительской профессии. Едва ли где-нибудь еще, кроме наших сиятельных столиц – Москвы и Петербурга, как говорят ныне, «продвинутых» нравственно, такое возможно.
Насколько я могу судить, учитель наш держится. Школу держит вопреки министерским указаниям и духу времени. Особенно учитель старшего и среднего поколений и по таким душеобразующим предметам, как отечественная литература, история и русский язык. Спасибо ему за этот подвиг стояния.
– О чем вы сейчас пишете? Что больше всего вас волнует сегодня как литератора?
– Хвалиться свеженаписанным не могу: все больше очерки и публицистика. Но и это не расходится с моим пониманием «жертвенного» реализма.