Юрий Арабов: Разрыв с моралью приводит к хаосу в государстве
На 68-м Венецианском кинофестивале фильм получил «Золотого льва». Это четвертый, заключительный фильм тетралогии о природе власти, в которую входят фильмы «Молох» – о Гитлере, «Телец» – о Ленине, «Солнце» – о японском императоре Хирохито. Все картины отмечены призами крупнейших фестивалей.
Фильм «Фауст» является оригинальным авторским прочтением гетевской трагедии. Сегодня автор сценария «Фауста» писатель Юрий Арабов отвечает на вопросы «СВ».
На 68-м Венецианском кинофестивале фильм получил «Золотого льва». Это четвертый, заключительный фильм тетралогии о природе власти, в которую входят фильмы «Молох» – о Гитлере, «Телец» – о Ленине, «Солнце» – о японском императоре Хирохито. Все картины отмечены призами крупнейших фестивалей.
Фильм «Фауст» является оригинальным авторским прочтением гетевской трагедии. Сегодня автор сценария «Фауста» писатель Юрий Арабов отвечает на вопросы «СВ».
– «Фауст» снят русским режиссером на немецком языке, сыгран немецкими и русскими актерами. Какой стране все же принадлежит фильм?
– Мне очень хотелось бы сказать: «Это русский фильм!», но я этого не сделаю, поскольку в основу сюжета положена европейская легенда. Конечно, этот миф интернационален еще и потому, что в нем присутствует деление на добро и зло. Сценарная концепция фильма сделана с упором на то, как в наше время изменилось понятие сделки. Суть легенды о докторе Фаусте заключается в том, что Мефистофель соблазняет ученого-книгочея, который дошел до сути вещей, а самих вещей так и не познал. И я пытался сделать сценарий о том, что сегодня не черт соблазняет человека, а наоборот, как это ни прискорбно звучит, человек черта. О том, что к черту стоит длинная очередь и в давке никто не знает, кто последний. По нашему замыслу, Мефистофель – меняла, ростовщик, то есть человек, связанный с деньгами, и это мне кажется современным не только для России. Мы делали картину о том, как Фауст и Ростовщик входят в кооперацию и что на этом пути человек полностью теряет представление о долге и добре. И оказывается, что главной проблемой становится отсутствие любви.
Сценарий писался легко, потому что Сокуров никогда не вмешивается в процесс. Мы давно общаемся на ментальном уровне: «Юра, нужно что-то вот в таком духе». – «Хорошо». Но финал я переписывал несколько раз. Поначалу Фауст становился даже большим злодеем, чем Мефистофель, я использовал подходящий отрывок из «Фауста» Пушкина. Мне казалось это точным по замыслу. Но Саша читал, пожимал плечами – не нравилось. Требовалось что-то более острое. И я написал о том, как Фауст избил Мефистофеля. Это уже было ближе, но Александр Николаевич сказал: «Юра, мы с тобой никогда не снимали жестокость и кровь». Я говорю: «Но этот эпизод в какой-то степени даже благородный – зло падает под стопою человека. Аллегорически». И в итоге он снял не просто избиение Мефистофеля, а забрасывание этого маленького чертика гигантскими камнями; по сравнению со злом, воплощенным в Фаусте, он стал какой-то былинкой, совершенно несущественным персонажем на культурной, мифологической и космической сцене.
– Все же в чем для вас заключается особая современность и своевременность «Фауста»?
– Когда я посмотрел материал фильма, то понял, что магия кино заключается в том, что никто не знает конечного результата. Если вам кто-то скажет, что конечный результат знают сценарист или режиссер, не верьте. Никто никогда ничего не знает, конечный результат слагается из усилий многих людей, когда из покадрового просмотра неожиданно возникает контекст. Так было и со мной – я вдруг увидел, что мы сделали картину о разрыве человека с метафизикой вообще. Для меня это было в какой-то степени новостью, исходящей из того, что было написано и снято, а главное, из тайных глубинных желаний показать именно это. Обычно говорят – современный человек не верит в Бога, и в этом плане мы по сравнению с людьми Средневековья и Возрождения представляем плоский лист бумаги. Порывая с метафизикой, мы порываем с сердцевиной того, что в нас есть, а именно этим мы отличаемся друг от друга.
У нас во ВГИКе философию читал Мераб Константинович Мамардашвили. Он был поклонником французской философии, Декарта и не любил рассуждать о мистических вещах, но на каждой лекции говорил, что в человеке есть иррациональное звено, сердцевина, выводящая его в метафизику. Но анализировать ее невозможно – инструментов, с помощью которых можно было бы это делать, в природе нет.
– Как вам сегодня видится – о чем вы с Александром Сокуровым снимали тетралогию?
– Думаю, о тщеславии и гордыне, которые порождают чудовищные явления в мире, особенно если получают аппарат усиления в лице государственных институтов и механизмов. Так, картина «Молох» о Гитлере – об абсолютной гордыне, которую ничто не исправит. «Молох» писался в основном о судьбе Евы Браун, которая своей любовью пыталась достучаться до сердца Адольфа, но, судя по всему, вместо сердца обнаружила там что-то другое. Это картина еще и об абсолютном отчаянии. «Телец» – тоже о тщеславии и гордыне, которая получила возможность исправления за счет болезни. В «Выбранных местах из переписки с друзьями», в главе «Значение болезней», Гоголь пишет, что болезнь дает человеку возможность опомниться, ощутить себя не главой и мерилом всего и пересмотреть что-то важное в своей жизни. Так что «Телец» – картина надежды, которой не было дано осуществиться в связи со смертью Ленина. Фильм «Солнце» – о японском императоре Хирохито, который, отказываясь от своего «божественного» статуса, на самом деле дает перспективу не только собственной жизни, но и стране. Он говорит, что ощущает себя обычным человеком, и продолжает жить и править страной в соответствии с этим. А мир в это время наблюдает необыкновенный взлет Японии. «Фауст» завершает эти истории о гордости, тщеславии, зле своеобразным диагнозом, и, надеюсь, в картине есть ответ на вопрос, почему это происходит.
– В фильме несколько раз, в частности, там, где сделана русская вставка с Чичиковым и Селифаном, звучит фраза: «Несчастные люди опасны» – что вы хотели этим сказать?
– Несчастные люди опасны в социальном смысле, и если государство к ним не прислушается, то всем хана. Для меня никакого политического манифеста здесь нет, хотя и мне, и Сокурову политика интересна прежде всего с психологической и культурной точек зрения. Никаких прямых политических аллюзий в фильм мы не закладывали.
– Скажите, вас волнует американизация российского кинопроката?
– Все это скоро кончится. В Болгарии уже полтора года американские боевики уступают скромным болгарским картинам. Зритель внезапно потянулся к собственному кино.
– Изменил ли что-то в вашей судьбе триумф «Фауста» в Венеции?
– Не думаю. Был шок от приза, который мы должны были получить лет 20 назад. Как было несколько десятков тысяч человек, которые следят за творчеством Сокурова и чуть меньше за моим, так они и остались. Я чувствую ответственность не перед гипотетическими миллионами, а перед этими тысячами людей, которые ценят то, что мы пытаемся сказать. Помню, как года два назад, зимой, я приезжал с фильмом Александра Прошкина «Чудо» в заледеневший Рыбинск, и в Дом культуры набилось чудовищное количество людей. Учителя, врачи, инженеры. И я понял, что людям даже не важен фильм, который мы сняли, им было важно, что с ними говорят искренне на волнующие их темы. Сколько таких зрителей, которым нужен искренний разговор и которые могут обойтись без коммерческого кино? Тешу себя, что с миллиончик наберется.
Беседовала
Нина КАТАЕВА
Фильм «Фауст» является оригинальным авторским прочтением гетевской трагедии. Сегодня автор сценария «Фауста» писатель Юрий Арабов отвечает на вопросы «СВ».
– «Фауст» снят русским режиссером на немецком языке, сыгран немецкими и русскими актерами. Какой стране все же принадлежит фильм?
– Мне очень хотелось бы сказать: «Это русский фильм!», но я этого не сделаю, поскольку в основу сюжета положена европейская легенда. Конечно, этот миф интернационален еще и потому, что в нем присутствует деление на добро и зло. Сценарная концепция фильма сделана с упором на то, как в наше время изменилось понятие сделки. Суть легенды о докторе Фаусте заключается в том, что Мефистофель соблазняет ученого-книгочея, который дошел до сути вещей, а самих вещей так и не познал. И я пытался сделать сценарий о том, что сегодня не черт соблазняет человека, а наоборот, как это ни прискорбно звучит, человек черта. О том, что к черту стоит длинная очередь и в давке никто не знает, кто последний. По нашему замыслу, Мефистофель – меняла, ростовщик, то есть человек, связанный с деньгами, и это мне кажется современным не только для России. Мы делали картину о том, как Фауст и Ростовщик входят в кооперацию и что на этом пути человек полностью теряет представление о долге и добре. И оказывается, что главной проблемой становится отсутствие любви.
Сценарий писался легко, потому что Сокуров никогда не вмешивается в процесс. Мы давно общаемся на ментальном уровне: «Юра, нужно что-то вот в таком духе». – «Хорошо». Но финал я переписывал несколько раз. Поначалу Фауст становился даже большим злодеем, чем Мефистофель, я использовал подходящий отрывок из «Фауста» Пушкина. Мне казалось это точным по замыслу. Но Саша читал, пожимал плечами – не нравилось. Требовалось что-то более острое. И я написал о том, как Фауст избил Мефистофеля. Это уже было ближе, но Александр Николаевич сказал: «Юра, мы с тобой никогда не снимали жестокость и кровь». Я говорю: «Но этот эпизод в какой-то степени даже благородный – зло падает под стопою человека. Аллегорически». И в итоге он снял не просто избиение Мефистофеля, а забрасывание этого маленького чертика гигантскими камнями; по сравнению со злом, воплощенным в Фаусте, он стал какой-то былинкой, совершенно несущественным персонажем на культурной, мифологической и космической сцене.
– Все же в чем для вас заключается особая современность и своевременность «Фауста»?
– Когда я посмотрел материал фильма, то понял, что магия кино заключается в том, что никто не знает конечного результата. Если вам кто-то скажет, что конечный результат знают сценарист или режиссер, не верьте. Никто никогда ничего не знает, конечный результат слагается из усилий многих людей, когда из покадрового просмотра неожиданно возникает контекст. Так было и со мной – я вдруг увидел, что мы сделали картину о разрыве человека с метафизикой вообще. Для меня это было в какой-то степени новостью, исходящей из того, что было написано и снято, а главное, из тайных глубинных желаний показать именно это. Обычно говорят – современный человек не верит в Бога, и в этом плане мы по сравнению с людьми Средневековья и Возрождения представляем плоский лист бумаги. Порывая с метафизикой, мы порываем с сердцевиной того, что в нас есть, а именно этим мы отличаемся друг от друга.
У нас во ВГИКе философию читал Мераб Константинович Мамардашвили. Он был поклонником французской философии, Декарта и не любил рассуждать о мистических вещах, но на каждой лекции говорил, что в человеке есть иррациональное звено, сердцевина, выводящая его в метафизику. Но анализировать ее невозможно – инструментов, с помощью которых можно было бы это делать, в природе нет.
– Как вам сегодня видится – о чем вы с Александром Сокуровым снимали тетралогию?
– Думаю, о тщеславии и гордыне, которые порождают чудовищные явления в мире, особенно если получают аппарат усиления в лице государственных институтов и механизмов. Так, картина «Молох» о Гитлере – об абсолютной гордыне, которую ничто не исправит. «Молох» писался в основном о судьбе Евы Браун, которая своей любовью пыталась достучаться до сердца Адольфа, но, судя по всему, вместо сердца обнаружила там что-то другое. Это картина еще и об абсолютном отчаянии. «Телец» – тоже о тщеславии и гордыне, которая получила возможность исправления за счет болезни. В «Выбранных местах из переписки с друзьями», в главе «Значение болезней», Гоголь пишет, что болезнь дает человеку возможность опомниться, ощутить себя не главой и мерилом всего и пересмотреть что-то важное в своей жизни. Так что «Телец» – картина надежды, которой не было дано осуществиться в связи со смертью Ленина. Фильм «Солнце» – о японском императоре Хирохито, который, отказываясь от своего «божественного» статуса, на самом деле дает перспективу не только собственной жизни, но и стране. Он говорит, что ощущает себя обычным человеком, и продолжает жить и править страной в соответствии с этим. А мир в это время наблюдает необыкновенный взлет Японии. «Фауст» завершает эти истории о гордости, тщеславии, зле своеобразным диагнозом, и, надеюсь, в картине есть ответ на вопрос, почему это происходит.
– В фильме несколько раз, в частности, там, где сделана русская вставка с Чичиковым и Селифаном, звучит фраза: «Несчастные люди опасны» – что вы хотели этим сказать?
– Несчастные люди опасны в социальном смысле, и если государство к ним не прислушается, то всем хана. Для меня никакого политического манифеста здесь нет, хотя и мне, и Сокурову политика интересна прежде всего с психологической и культурной точек зрения. Никаких прямых политических аллюзий в фильм мы не закладывали.
– Скажите, вас волнует американизация российского кинопроката?
– Все это скоро кончится. В Болгарии уже полтора года американские боевики уступают скромным болгарским картинам. Зритель внезапно потянулся к собственному кино.
– Изменил ли что-то в вашей судьбе триумф «Фауста» в Венеции?
– Не думаю. Был шок от приза, который мы должны были получить лет 20 назад. Как было несколько десятков тысяч человек, которые следят за творчеством Сокурова и чуть меньше за моим, так они и остались. Я чувствую ответственность не перед гипотетическими миллионами, а перед этими тысячами людей, которые ценят то, что мы пытаемся сказать. Помню, как года два назад, зимой, я приезжал с фильмом Александра Прошкина «Чудо» в заледеневший Рыбинск, и в Дом культуры набилось чудовищное количество людей. Учителя, врачи, инженеры. И я понял, что людям даже не важен фильм, который мы сняли, им было важно, что с ними говорят искренне на волнующие их темы. Сколько таких зрителей, которым нужен искренний разговор и которые могут обойтись без коммерческого кино? Тешу себя, что с миллиончик наберется.
Беседовала
Нина КАТАЕВА
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
