Юрий Арабов: Разрыв с моралью приводит к хаосу в государстве
На 68-м Венецианском кинофестивале фильм получил «Золотого льва». Это четвертый, заключительный фильм тетралогии о природе власти, в которую входят фильмы «Молох» – о Гитлере, «Телец» – о Ленине, «Солнце» – о японском императоре Хирохито. Все картины отмечены призами крупнейших фестивалей.
Фильм «Фауст» является оригинальным авторским прочтением гетевской трагедии. Сегодня автор сценария «Фауста» писатель Юрий Арабов отвечает на вопросы «СВ».
Фильм «Фауст» является оригинальным авторским прочтением гетевской трагедии. Сегодня автор сценария «Фауста» писатель Юрий Арабов отвечает на вопросы «СВ».
– «Фауст» снят русским режиссером на немецком языке, сыгран немецкими и русскими актерами. Какой стране все же принадлежит фильм?
– Мне очень хотелось бы сказать: «Это русский фильм!», но я этого не сделаю, поскольку в основу сюжета положена европейская легенда. Конечно, этот миф интернационален еще и потому, что в нем присутствует деление на добро и зло. Сценарная концепция фильма сделана с упором на то, как в наше время изменилось понятие сделки. Суть легенды о докторе Фаусте заключается в том, что Мефистофель соблазняет ученого-книгочея, который дошел до сути вещей, а самих вещей так и не познал. И я пытался сделать сценарий о том, что сегодня не черт соблазняет человека, а наоборот, как это ни прискорбно звучит, человек черта. О том, что к черту стоит длинная очередь и в давке никто не знает, кто последний. По нашему замыслу, Мефистофель – меняла, ростовщик, то есть человек, связанный с деньгами, и это мне кажется современным не только для России. Мы делали картину о том, как Фауст и Ростовщик входят в кооперацию и что на этом пути человек полностью теряет представление о долге и добре. И оказывается, что главной проблемой становится отсутствие любви.
Сценарий писался легко, потому что Сокуров никогда не вмешивается в процесс. Мы давно общаемся на ментальном уровне: «Юра, нужно что-то вот в таком духе». – «Хорошо». Но финал я переписывал несколько раз. Поначалу Фауст становился даже большим злодеем, чем Мефистофель, я использовал подходящий отрывок из «Фауста» Пушкина. Мне казалось это точным по замыслу. Но Саша читал, пожимал плечами – не нравилось. Требовалось что-то более острое. И я написал о том, как Фауст избил Мефистофеля. Это уже было ближе, но Александр Николаевич сказал: «Юра, мы с тобой никогда не снимали жестокость и кровь». Я говорю: «Но этот эпизод в какой-то степени даже благородный – зло падает под стопою человека. Аллегорически». И в итоге он снял не просто избиение Мефистофеля, а забрасывание этого маленького чертика гигантскими камнями; по сравнению со злом, воплощенным в Фаусте, он стал какой-то былинкой, совершенно несущественным персонажем на культурной, мифологической и космической сцене.
– Все же в чем для вас заключается особая современность и своевременность «Фауста»?
– Когда я посмотрел материал фильма, то понял, что магия кино заключается в том, что никто не знает конечного результата. Если вам кто-то скажет, что конечный результат знают сценарист или режиссер, не верьте. Никто никогда ничего не знает, конечный результат слагается из усилий многих людей, когда из покадрового просмотра неожиданно возникает контекст. Так было и со мной – я вдруг увидел, что мы сделали картину о разрыве человека с метафизикой вообще. Для меня это было в какой-то степени новостью, исходящей из того, что было написано и снято, а главное, из тайных глубинных желаний показать именно это. Обычно говорят – современный человек не верит в Бога, и в этом плане мы по сравнению с людьми Средневековья и Возрождения представляем плоский лист бумаги. Порывая с метафизикой, мы порываем с сердцевиной того, что в нас есть, а именно этим мы отличаемся друг от друга.
У нас во ВГИКе философию читал Мераб Константинович Мамардашвили. Он был поклонником французской философии, Декарта и не любил рассуждать о мистических вещах, но на каждой лекции говорил, что в человеке есть иррациональное звено, сердцевина, выводящая его в метафизику. Но анализировать ее невозможно – инструментов, с помощью которых можно было бы это делать, в природе нет.
– Как вам сегодня видится – о чем вы с Александром Сокуровым снимали тетралогию?
– Думаю, о тщеславии и гордыне, которые порождают чудовищные явления в мире, особенно если получают аппарат усиления в лице государственных институтов и механизмов. Так, картина «Молох» о Гитлере – об абсолютной гордыне, которую ничто не исправит. «Молох» писался в основном о судьбе Евы Браун, которая своей любовью пыталась достучаться до сердца Адольфа, но, судя по всему, вместо сердца обнаружила там что-то другое. Это картина еще и об абсолютном отчаянии. «Телец» – тоже о тщеславии и гордыне, которая получила возможность исправления за счет болезни. В «Выбранных местах из переписки с друзьями», в главе «Значение болезней», Гоголь пишет, что болезнь дает человеку возможность опомниться, ощутить себя не главой и мерилом всего и пересмотреть что-то важное в своей жизни. Так что «Телец» – картина надежды, которой не было дано осуществиться в связи со смертью Ленина. Фильм «Солнце» – о японском императоре Хирохито, который, отказываясь от своего «божественного» статуса, на самом деле дает перспективу не только собственной жизни, но и стране. Он говорит, что ощущает себя обычным человеком, и продолжает жить и править страной в соответствии с этим. А мир в это время наблюдает необыкновенный взлет Японии. «Фауст» завершает эти истории о гордости, тщеславии, зле своеобразным диагнозом, и, надеюсь, в картине есть ответ на вопрос, почему это происходит.
– В фильме несколько раз, в частности, там, где сделана русская вставка с Чичиковым и Селифаном, звучит фраза: «Несчастные люди опасны» – что вы хотели этим сказать?
– Несчастные люди опасны в социальном смысле, и если государство к ним не прислушается, то всем хана. Для меня никакого политического манифеста здесь нет, хотя и мне, и Сокурову политика интересна прежде всего с психологической и культурной точек зрения. Никаких прямых политических аллюзий в фильм мы не закладывали.
– Скажите, вас волнует американизация российского кинопроката?
– Все это скоро кончится. В Болгарии уже полтора года американские боевики уступают скромным болгарским картинам. Зритель внезапно потянулся к собственному кино.
– Изменил ли что-то в вашей судьбе триумф «Фауста» в Венеции?
– Не думаю. Был шок от приза, который мы должны были получить лет 20 назад. Как было несколько десятков тысяч человек, которые следят за творчеством Сокурова и чуть меньше за моим, так они и остались. Я чувствую ответственность не перед гипотетическими миллионами, а перед этими тысячами людей, которые ценят то, что мы пытаемся сказать. Помню, как года два назад, зимой, я приезжал с фильмом Александра Прошкина «Чудо» в заледеневший Рыбинск, и в Дом культуры набилось чудовищное количество людей. Учителя, врачи, инженеры. И я понял, что людям даже не важен фильм, который мы сняли, им было важно, что с ними говорят искренне на волнующие их темы. Сколько таких зрителей, которым нужен искренний разговор и которые могут обойтись без коммерческого кино? Тешу себя, что с миллиончик наберется.
Беседовала
Нина КАТАЕВА