На Большой Никитской, 46
Улица Большая Никитская в Москве, как ее называли в прошлые времена – «улица аристократов», настоящий музей под открытым небом. Почти все здания на ней исторические. Дом №46, представляющий собой ансамбль, сложившийся в конце XVIII – начале ХХ веков, не исключение. Построил его в 1782 году подполковник Петр Иванович Бибиков. С 1800 по 1859 год усадьбой владел князь Б.М. Черкасский, у которого в 1845-1855 годах дом снимала родовитая семья князей Васильчиковых, один из детей которых еще с петербургских времен был воспитанником Николая Васильевича Гоголя. Обитателям этого семейства довелось быть первыми слушателями ранних произведений писателя. А позднее, проживая по соседству в Москве, Гоголь бывал на «больших вечерах» у Васильчиковых, принимая участие в спорах «западников» со «славянофилами». По воспоминаниям современников, на вечерах бывали Ф.И. Тютчев, М.С. Щепкин, И.К. Айвазовский, С.М. Соловьев, В.А. Соллогуб.
Улица Большая Никитская в Москве, как ее называли в прошлые времена – «улица аристократов», настоящий музей под открытым небом. Почти все здания на ней исторические. Дом №46, представляющий собой ансамбль, сложившийся в конце XVIII – начале ХХ веков, не исключение. Построил его в 1782 году подполковник Петр Иванович Бибиков. С 1800 по 1859 год усадьбой владел князь Б.М. Черкасский, у которого в 1845-1855 годах дом снимала родовитая семья князей Васильчиковых, один из детей которых еще с петербургских времен был воспитанником Николая Васильевича Гоголя. Обитателям этого семейства довелось быть первыми слушателями ранних произведений писателя. А позднее, проживая по соседству в Москве, Гоголь бывал на «больших вечерах» у Васильчиковых, принимая участие в спорах «западников» со «славянофилами». По воспоминаниям современников, на вечерах бывали Ф.И. Тютчев, М.С. Щепкин, И.К. Айвазовский, С.М. Соловьев, В.А. Соллогуб.
В более поздние времена дом сменил не одного владельца. С 1881 года им владел банкир и промышленник Л.С. Поляков, используя как доходный дом. Главный дом, значительно перестроенный, с 1903 года занимала женская гимназия К.К. Алелековой. Сегодня в здании усадьбы располагается Московский союз музыкантов, который и занимается его реставрацией.
Именно в этом доме в 20-х годах жил Михаил Булгаков. На экскурсию сюда мы приходили с Еленой Андреевной Земской, профессором Института русского языка, племянницей и крестницей Михаила Булгакова, которая родилась в этом доме и провела здесь первые нежные годы жизни. В 20-х годах мать Елены Андреевны, Надежда Афанасьевна Земская, была директором той самой гимназии, которая располагалась в этом доме. И еще до рождения Лены недолгое время в нем жил со своей второй женой Любовью Белозерской будущий автор «Мастера и Маргариты».
…Надежда появилась на свет года через два после самого старшего – Михаила и, единственная из семерых детей Булгаковых, решилась на получение образования в Москве. Поступила на Высшие женские курсы, где обучали те же преподаватели, что и в Московском университете. Работая в студенческом издательстве, Надежда Булгакова познакомилась с будущим мужем Андреем Земским, студентом университета. Закончив обучение, молодые люди поженились. Шла война, Андрей был призван в армию. Ему как вольноопределяющемуся удалось попасть в артиллерийское училище в Киеве, поближе к Андреевскому спуску, 13, где проживала дружная семья Булгаковых. Там в 1916 году он и познакомился с молодым врачом Михаилом Булгаковым, выпускником медицинского факультета Императорского университета святого Владимира. Молодые люди подружились. Из Киева Андрея Земского, в звании прапорщика, направили на службу в Царское Село, и молодожены прожили несколько лет там. Вернувшись в Москву, стали работать по специальности, Андрей Михайлович преподавал на рабфаке МИИТа, стал автором учебников по русскому языку, а Надежда Афанасьевна работала в школе, обучая языку не только детей, но и взрослых. Тех, кто вернулся с фронтов войны, приехал из-за рубежа.
С Земскими Михаила Афанасьевича связывали близкие родственные отношения. Миша и Андрюша, как называли их в семьях, действительно были друзьями, и у Елены Андреевны сохранилась фотография Михаила Афанасьевича, на которой прямо по лицу, как он любил подписывать фотографии даже в ту пору, когда еще хорошо видел, написано: «Андрюша, скажи Наде, чтобы она не прятала эту карточку в корзину, а повесила над твоей постелью. И у тебя будет тихая и дешевая радость». То есть фото адресовано было скорее зятю, чем сестре.
Михаил Афанасьевич дружил и со старшим братом Андрея Земского – Борисом, который работал в Институте им. Жуковского, был профессором авиации. В тяжелые 20-е годы Борис Земский немало помогал Булгакову, устраивая того на работу в авиационные издательства. Человек сугубо деловой и практической хватки, он хорошо понимал суть «филологической» натуры родственника, но вряд ли, подобно окружающим, догадывался о мере таланта. Михаил Афанасьевич любил семью Боба – так близкие звали Бориса, и у Елены Андреевны сохранилось письмо, в котором он пишет, что приходил в гости к Борису и видел, «что у Боба все прекрасно: горит печка, есть еда, его жена Марья Даниловна прекрасная хозяйка. Вовка (сын Бориса. – Н.К.) ходит по потолку».
Марья Даниловна была женщиной со связями, и именно она устроила в свое время чете Земских комнату в квартире №50 по Садовой улице,10, которая всему миру известна теперь как «нехорошая квартира». Да-да, в той самой «нехорошей квартире» жили вначале супруги Земские, а потом квартировал вместе с первой женой Татьяной Лаппа Михаил Булгаков, комната перешла ему по наследству. Вот этой квартире повезло – мало того, что ей посвящена глава в «Мастере и Маргарите», в ней происходит действие многих рассказов Булгакова 20-х годов. Елена Андреевна особенно любит один из них – «Псалом» – про мальчика и одинокого мужчину, соседей по этой квартире. Так пронзительно звучит голос одинокого мужчины – спустя восемь десятков лет – и так многое объясняет в устройстве души автора «Мастера и Маргариты».
«Это та самая квартира, которая считается сейчас «народным музеем», – говорит Елена Андреевна, – а на мой взгляд, вряд ли она заслуживает этого названия. Однажды я пришла туда с двумя коллегами – русской и итальянкой. На наш звонок дверь открылась, и молодой человек с явно накокаиненными глазами довольно грубо спросил: «Вы к кому?!» Я жутко разозлилась и сказала: «К Михаилу Афанасьевичу!» Он немного опешил и сказал: «Здесь надо платить», на что я ответила: «Простите, я платить не буду, здесь жил мой отец!» И мы вошли в квартиру, посмотрели комнату, потом прошли везде. И впечатление, надо сказать, не было приятным. Когда мы оттуда вышли, итальянка достала какие-то дезинфицирующие салфетки и сказала: «Давайте протрем руки, я чувствую себя отвратительно!» Вот такой «народный музей»… Попомните мое слово, никакого музея на Патриарших прудах не будет. Литературный музей возможен на Пироговке, где Булгаков жил с Любовью Евгеньевной, но, к сожалению, это очень труднопробиваемо, нет энтузиастов, которые могли бы этим заняться, разве что Татьяна Рогозовская из киевского Дома Турбиных…»
Немало и драматических событий, в которых эхом отозвался роман «Белая гвардия», выпало на долю семьи Андрея Михайловича и Надежды Афанасьевны Земских. В 1929 году в доме по Большой Никитской, 46, заночевал Леонид Карум, приехавший из Киева, муж Варвары Афанасьевны, третьей сестры Булгакова (прототипы супругов Тальбергов в «Белой гвардии». – Н.К.). Все бы ничего, но в прошлом Карум был белым офицером, и каким-то образом это стало известно соседу Земских. Нетрудно догадаться, что сделал этот «Шариков», чем, собственно, и увековечил свою фамилию в «Собачьем сердце». Леонида Карума арестовали, а следом за ним пришли за Андреем Земским.
Варвара Афанасьевна Карум с дочерью Ириной (та самая трехлетняя племянница, разговор с которой о «дяде Карле цёрном» описал Булгаков в очерке «Киев-город». – Н.К.) последовала в Новосибирск – поближе к «СИБЛАГу», где оказался ее муж, а Надежду Афанасьевну с двумя малолетними дочерьми вскоре выселили из мезонина. Оказались они в бараке на станции Яуза Ярославской железной дороги, в Ростокинском городке Моссовета. Там Лена Земская пошла в школу, а Надежда Афанасьевна, как ни странно, смогла устроиться учительницей.
В этой квартире «без удобств» семья прожила около 30 лет. Туда вернулся после пяти лет лагерей глава семьи, и их родственная дружба с Булгаковым возобновилась. К сожалению, и Михаил, и Андрей умерли еще нестарыми людьми, с разницей в шесть лет: в 1940 году – Михаил Афанасьевич, в 1946-м – его зять.
Надо сказать, что дети Булгаковы сумели сохранить во взрослой жизни привычки своего теплого киевского дома с Андреевского спуска, 13. Елена Андреевна и дом на Большой Никитской вспоминает как «ласковый и веселый». Сохранились записки Михаила Булгакова, имеющие отношение к этому дому: «Буду крестить. Приду к 12-ти» – это по поводу крещения Леночки. «Собираемся танцевать у Нади» – это, судя по всему, в те же времена – медовых месяцев с Любовью Белозерской, любившей шумные компании, танцы, веселье. У Нади не только «танцевали» – играли в карты и винт, причем, когда Надя переместилась в Ростокино, игры не прекратились. Булгаковы умели находить плюсы в любых обстоятельствах. И на станции Яуза с восторгом гуляли по лесу за железной дорогой. Еще бы, ведь там они ощущали себя совсем как на даче в Буче, оставшейся под далеким и милым Киевом.
Земские единственные из семьи Булгаковых жили за городом, и сестры Вера и Елена с мужьями и детьми, Михаил Афанасьевич часто приезжали в Ростокино. Любимой забавой стал крокет. Крокетное поле – с дужками – устроили рядом с домом, тем более что асфальта там не было – голая земля. Саму игру привезли из Киева, и вечерами играли до темноты. А к дому на Большой Никитской повзрослевшая Лена, ростокинская школьница, не раз приезжала тайно от взрослых. Никакой гимназии здесь уже не было, балкон на втором этаже, куда высыпали ребята на переменах, пустовал, а на доме красовалась табличка: «Минтопэнерго». Лена подолгу стояла у калитки, смотрела на дом и тихонько уходила прочь.
* * *
Отношения Михаила Булгакова с сестрой Надеждой, по воспоминаниям Елены Андреевны, были очень нежными. «Мама раньше других, – говорит Е.А. Земская, – поняла особую одаренность дяди Миши, она собирала и хранила с невероятной заботой его архив. Все его вещи, перепечатанные на машинке, письма, фотографии, записки – представляете, даже такая его записка «Буду крестить» – хранились у нас в особом шкафу, он так и назывался – «булгаковским». Огромную роль, конечно, сыграло то, что мама была филологом, а филологи испытывают страсть к бумагам. Так случалось, мы часто переезжали с квартиры на квартиру, и помню, когда мама была уже старенькая, а я, старшая в семье, во время очередного переезда спросила: «Мамочка, а это еще что?!» А она – железным голосом: «Это – булгаковский архив!» И я уже не спорила, грузила, везла, ставила в новом доме и т.д.
Сейчас, конечно, архив такой ценности не имеет, потому что все напечатано, но он – в целости и сохранности, а у нас там «Записки юного врача», «Мастер и Маргарита» – на листах, в книжку переплетенных, «Собачье сердце», «Батум», «Адам и Ева». Причем мама понимала, что «Собачье сердце» – произведение особенно острое, она говорила: «Я не разрешаю тебе выносить его из дома, хотят почитать – только здесь». А «Мастера и Маргариту» она дала мне, когда началась эвакуация, и мы должны были уезжать из Москвы. Я как села на диван, так и не поднялась, пока не прочитала. Была потрясена».
«Потом поняла, почему мама решила дать мне роман – мало ли что случится, а вдруг пожар в наше отсутствие?.. И дядя Миша, конечно, с этой же мыслью ей отдавал: чтобы сестра знала, что он пишет, и чтобы было еще одно место хранения рукописей». Слушаю Елену Андреевну и понимаю, что в этом разгадка таинственной фразы – «Рукописи не горят». Потому и не горят, что хранятся не в одном экземпляре. До такой душевной дрожи был пережит Булгаковым тот ночной акт в доме на Тверском бульваре, когда в злосчастном камине сгорела единственная рукопись второго тома «Мертвых душ». И мир никогда ничего не узнал о ней.
* * *
Осталось сказать о страстной любви всех Булгаковых к Киеву – городу, в котором они выросли. Все они ездили навещать его, Михаил Афанасьевич несколько раз, а Надежда Афанасьевна, выйдя на пенсию, – каждое лето. Самое интересное, что Елена Андреевна полетела знакомиться с Киевом уже взрослой женщиной, имевшей детей, – первый раз ее возили туда несмышленышем и она ничего не помнила. Полетела без провожатых и гидов, пренебрегла даже помощью одноклассника, ставшего киевлянином и вызвавшегося показать ей Дом Турбиных. «И вот я шла к Андреевскому спуску, – рассказывает Е.А. Земская, – и ноги сами несли меня туда, куда нужно. Я сразу нашла этот дом и вошла к Инне Васильевне Кончаковской, дочери хозяина дома еще той поры, когда жили в нем Булгаковы. Я вошла и сказала: «Я – Лена Земская». Она обняла меня, стала целовать. А потом говорит: «Леночка! За что же Миша так обидел моего отца (выведен в «Белой гвардии» в ироническом образе Василисы. – Н.К.)?!» И мне с ходу пришлось объяснять разницу между реальным человеком и образом художественного произведения, приводя в пример Карума, ставшего прототипом Тальберга, который не бросал Варвару Афанасьевну и не бежал в Германию.
Елена Андреевна знала всех трех жен Булгакова и утверждает, что были они «разные», но во всех трех «были какие-то общие черты, которые и привлекали Михаила Афанасьевича». И едва ли не «царственность» была для всех этой «общей» чертой. «И Тася (Татьяна Лаппа. – Н.К.) была умна и красива и, в известной мере, царственна, и Любовь Евгеньевна, с которой мы были очень дружны, когда Михаила Афанасьевича уже не было на свете, и Елена Сергеевна, которую совершенно справедливо считают прототипом Маргариты. Интересно, что Елена Сергеевна была дамой насколько царственной, настолько и хозяйственной – могла и полы вымыть, и держаться как королева, в ее доме всегда было чисто, красиво, стол сервирован, и, если домработницы не было дома, когда я приходила в гости, она надевала перчатки и очень ловко готовила обед сама. Иногда в прихожей встречал меня дядя Миша – в длинном халате, высокий, веселый и всегда угощал шоколадкой. …Могу заметить на полях, что близкие Михаила Булгакова лучшей его женой считали «киевскую» – Татьяну Лаппа, которая, несмотря на пережитые обиды, оставила достойные воспоминания о дяде Мише и никогда не говорила о нем плохо».
Перед смертью Михаил Булгаков хотел видеть Тасю, просил, чтобы сестра Елена разыскала ее. Он звал ее, он просил у нее прощения. Но рассказ о трех женах Булгакова – совершенно особая тема…
Когда Михаила Афанасьевича не стало, Лене Земской было 13 лет, и она хорошо помнит похороны писателя. Как ехали мартовским днем на грузовике, как остановились перед Художественным театром в Камергерском проезде, как долго гудели в знак траура… Не все одобрили тот факт, что Елена Сергеевна решилась на кремацию Мастера, Булгаков был человеком верующим, убеждена Е.А. Земская. Сестры устроили заочное отпевание старшего брата – в Обыденной церкви неподалеку от метро «Кропоткинская».
С годами к могиле Михаила Афанасьевича на Новодевичьем кладбище приходит все меньше близких родственников, знавших его. Кроме Елены Андреевны еще две племянницы, дочери сестер Варвары и Елены. Дети их и внуки знают писателя не только по его книгам, но и по живым семейным преданиям, которые передаются из уст в уста. Они чувствуют себя причастными к большой семье Булгаковых, гордятся своими корнями.
Нина КАТАЕВА
В более поздние времена дом сменил не одного владельца. С 1881 года им владел банкир и промышленник Л.С. Поляков, используя как доходный дом. Главный дом, значительно перестроенный, с 1903 года занимала женская гимназия К.К. Алелековой. Сегодня в здании усадьбы располагается Московский союз музыкантов, который и занимается его реставрацией.
Именно в этом доме в 20-х годах жил Михаил Булгаков. На экскурсию сюда мы приходили с Еленой Андреевной Земской, профессором Института русского языка, племянницей и крестницей Михаила Булгакова, которая родилась в этом доме и провела здесь первые нежные годы жизни. В 20-х годах мать Елены Андреевны, Надежда Афанасьевна Земская, была директором той самой гимназии, которая располагалась в этом доме. И еще до рождения Лены недолгое время в нем жил со своей второй женой Любовью Белозерской будущий автор «Мастера и Маргариты».
…Надежда появилась на свет года через два после самого старшего – Михаила и, единственная из семерых детей Булгаковых, решилась на получение образования в Москве. Поступила на Высшие женские курсы, где обучали те же преподаватели, что и в Московском университете. Работая в студенческом издательстве, Надежда Булгакова познакомилась с будущим мужем Андреем Земским, студентом университета. Закончив обучение, молодые люди поженились. Шла война, Андрей был призван в армию. Ему как вольноопределяющемуся удалось попасть в артиллерийское училище в Киеве, поближе к Андреевскому спуску, 13, где проживала дружная семья Булгаковых. Там в 1916 году он и познакомился с молодым врачом Михаилом Булгаковым, выпускником медицинского факультета Императорского университета святого Владимира. Молодые люди подружились. Из Киева Андрея Земского, в звании прапорщика, направили на службу в Царское Село, и молодожены прожили несколько лет там. Вернувшись в Москву, стали работать по специальности, Андрей Михайлович преподавал на рабфаке МИИТа, стал автором учебников по русскому языку, а Надежда Афанасьевна работала в школе, обучая языку не только детей, но и взрослых. Тех, кто вернулся с фронтов войны, приехал из-за рубежа.
С Земскими Михаила Афанасьевича связывали близкие родственные отношения. Миша и Андрюша, как называли их в семьях, действительно были друзьями, и у Елены Андреевны сохранилась фотография Михаила Афанасьевича, на которой прямо по лицу, как он любил подписывать фотографии даже в ту пору, когда еще хорошо видел, написано: «Андрюша, скажи Наде, чтобы она не прятала эту карточку в корзину, а повесила над твоей постелью. И у тебя будет тихая и дешевая радость». То есть фото адресовано было скорее зятю, чем сестре.
Михаил Афанасьевич дружил и со старшим братом Андрея Земского – Борисом, который работал в Институте им. Жуковского, был профессором авиации. В тяжелые 20-е годы Борис Земский немало помогал Булгакову, устраивая того на работу в авиационные издательства. Человек сугубо деловой и практической хватки, он хорошо понимал суть «филологической» натуры родственника, но вряд ли, подобно окружающим, догадывался о мере таланта. Михаил Афанасьевич любил семью Боба – так близкие звали Бориса, и у Елены Андреевны сохранилось письмо, в котором он пишет, что приходил в гости к Борису и видел, «что у Боба все прекрасно: горит печка, есть еда, его жена Марья Даниловна прекрасная хозяйка. Вовка (сын Бориса. – Н.К.) ходит по потолку».
Марья Даниловна была женщиной со связями, и именно она устроила в свое время чете Земских комнату в квартире №50 по Садовой улице,10, которая всему миру известна теперь как «нехорошая квартира». Да-да, в той самой «нехорошей квартире» жили вначале супруги Земские, а потом квартировал вместе с первой женой Татьяной Лаппа Михаил Булгаков, комната перешла ему по наследству. Вот этой квартире повезло – мало того, что ей посвящена глава в «Мастере и Маргарите», в ней происходит действие многих рассказов Булгакова 20-х годов. Елена Андреевна особенно любит один из них – «Псалом» – про мальчика и одинокого мужчину, соседей по этой квартире. Так пронзительно звучит голос одинокого мужчины – спустя восемь десятков лет – и так многое объясняет в устройстве души автора «Мастера и Маргариты».
«Это та самая квартира, которая считается сейчас «народным музеем», – говорит Елена Андреевна, – а на мой взгляд, вряд ли она заслуживает этого названия. Однажды я пришла туда с двумя коллегами – русской и итальянкой. На наш звонок дверь открылась, и молодой человек с явно накокаиненными глазами довольно грубо спросил: «Вы к кому?!» Я жутко разозлилась и сказала: «К Михаилу Афанасьевичу!» Он немного опешил и сказал: «Здесь надо платить», на что я ответила: «Простите, я платить не буду, здесь жил мой отец!» И мы вошли в квартиру, посмотрели комнату, потом прошли везде. И впечатление, надо сказать, не было приятным. Когда мы оттуда вышли, итальянка достала какие-то дезинфицирующие салфетки и сказала: «Давайте протрем руки, я чувствую себя отвратительно!» Вот такой «народный музей»… Попомните мое слово, никакого музея на Патриарших прудах не будет. Литературный музей возможен на Пироговке, где Булгаков жил с Любовью Евгеньевной, но, к сожалению, это очень труднопробиваемо, нет энтузиастов, которые могли бы этим заняться, разве что Татьяна Рогозовская из киевского Дома Турбиных…»
Немало и драматических событий, в которых эхом отозвался роман «Белая гвардия», выпало на долю семьи Андрея Михайловича и Надежды Афанасьевны Земских. В 1929 году в доме по Большой Никитской, 46, заночевал Леонид Карум, приехавший из Киева, муж Варвары Афанасьевны, третьей сестры Булгакова (прототипы супругов Тальбергов в «Белой гвардии». – Н.К.). Все бы ничего, но в прошлом Карум был белым офицером, и каким-то образом это стало известно соседу Земских. Нетрудно догадаться, что сделал этот «Шариков», чем, собственно, и увековечил свою фамилию в «Собачьем сердце». Леонида Карума арестовали, а следом за ним пришли за Андреем Земским.
Варвара Афанасьевна Карум с дочерью Ириной (та самая трехлетняя племянница, разговор с которой о «дяде Карле цёрном» описал Булгаков в очерке «Киев-город». – Н.К.) последовала в Новосибирск – поближе к «СИБЛАГу», где оказался ее муж, а Надежду Афанасьевну с двумя малолетними дочерьми вскоре выселили из мезонина. Оказались они в бараке на станции Яуза Ярославской железной дороги, в Ростокинском городке Моссовета. Там Лена Земская пошла в школу, а Надежда Афанасьевна, как ни странно, смогла устроиться учительницей.
В этой квартире «без удобств» семья прожила около 30 лет. Туда вернулся после пяти лет лагерей глава семьи, и их родственная дружба с Булгаковым возобновилась. К сожалению, и Михаил, и Андрей умерли еще нестарыми людьми, с разницей в шесть лет: в 1940 году – Михаил Афанасьевич, в 1946-м – его зять.
Надо сказать, что дети Булгаковы сумели сохранить во взрослой жизни привычки своего теплого киевского дома с Андреевского спуска, 13. Елена Андреевна и дом на Большой Никитской вспоминает как «ласковый и веселый». Сохранились записки Михаила Булгакова, имеющие отношение к этому дому: «Буду крестить. Приду к 12-ти» – это по поводу крещения Леночки. «Собираемся танцевать у Нади» – это, судя по всему, в те же времена – медовых месяцев с Любовью Белозерской, любившей шумные компании, танцы, веселье. У Нади не только «танцевали» – играли в карты и винт, причем, когда Надя переместилась в Ростокино, игры не прекратились. Булгаковы умели находить плюсы в любых обстоятельствах. И на станции Яуза с восторгом гуляли по лесу за железной дорогой. Еще бы, ведь там они ощущали себя совсем как на даче в Буче, оставшейся под далеким и милым Киевом.
Земские единственные из семьи Булгаковых жили за городом, и сестры Вера и Елена с мужьями и детьми, Михаил Афанасьевич часто приезжали в Ростокино. Любимой забавой стал крокет. Крокетное поле – с дужками – устроили рядом с домом, тем более что асфальта там не было – голая земля. Саму игру привезли из Киева, и вечерами играли до темноты. А к дому на Большой Никитской повзрослевшая Лена, ростокинская школьница, не раз приезжала тайно от взрослых. Никакой гимназии здесь уже не было, балкон на втором этаже, куда высыпали ребята на переменах, пустовал, а на доме красовалась табличка: «Минтопэнерго». Лена подолгу стояла у калитки, смотрела на дом и тихонько уходила прочь.
* * *
Отношения Михаила Булгакова с сестрой Надеждой, по воспоминаниям Елены Андреевны, были очень нежными. «Мама раньше других, – говорит Е.А. Земская, – поняла особую одаренность дяди Миши, она собирала и хранила с невероятной заботой его архив. Все его вещи, перепечатанные на машинке, письма, фотографии, записки – представляете, даже такая его записка «Буду крестить» – хранились у нас в особом шкафу, он так и назывался – «булгаковским». Огромную роль, конечно, сыграло то, что мама была филологом, а филологи испытывают страсть к бумагам. Так случалось, мы часто переезжали с квартиры на квартиру, и помню, когда мама была уже старенькая, а я, старшая в семье, во время очередного переезда спросила: «Мамочка, а это еще что?!» А она – железным голосом: «Это – булгаковский архив!» И я уже не спорила, грузила, везла, ставила в новом доме и т.д.
Сейчас, конечно, архив такой ценности не имеет, потому что все напечатано, но он – в целости и сохранности, а у нас там «Записки юного врача», «Мастер и Маргарита» – на листах, в книжку переплетенных, «Собачье сердце», «Батум», «Адам и Ева». Причем мама понимала, что «Собачье сердце» – произведение особенно острое, она говорила: «Я не разрешаю тебе выносить его из дома, хотят почитать – только здесь». А «Мастера и Маргариту» она дала мне, когда началась эвакуация, и мы должны были уезжать из Москвы. Я как села на диван, так и не поднялась, пока не прочитала. Была потрясена».
«Потом поняла, почему мама решила дать мне роман – мало ли что случится, а вдруг пожар в наше отсутствие?.. И дядя Миша, конечно, с этой же мыслью ей отдавал: чтобы сестра знала, что он пишет, и чтобы было еще одно место хранения рукописей». Слушаю Елену Андреевну и понимаю, что в этом разгадка таинственной фразы – «Рукописи не горят». Потому и не горят, что хранятся не в одном экземпляре. До такой душевной дрожи был пережит Булгаковым тот ночной акт в доме на Тверском бульваре, когда в злосчастном камине сгорела единственная рукопись второго тома «Мертвых душ». И мир никогда ничего не узнал о ней.
* * *
Осталось сказать о страстной любви всех Булгаковых к Киеву – городу, в котором они выросли. Все они ездили навещать его, Михаил Афанасьевич несколько раз, а Надежда Афанасьевна, выйдя на пенсию, – каждое лето. Самое интересное, что Елена Андреевна полетела знакомиться с Киевом уже взрослой женщиной, имевшей детей, – первый раз ее возили туда несмышленышем и она ничего не помнила. Полетела без провожатых и гидов, пренебрегла даже помощью одноклассника, ставшего киевлянином и вызвавшегося показать ей Дом Турбиных. «И вот я шла к Андреевскому спуску, – рассказывает Е.А. Земская, – и ноги сами несли меня туда, куда нужно. Я сразу нашла этот дом и вошла к Инне Васильевне Кончаковской, дочери хозяина дома еще той поры, когда жили в нем Булгаковы. Я вошла и сказала: «Я – Лена Земская». Она обняла меня, стала целовать. А потом говорит: «Леночка! За что же Миша так обидел моего отца (выведен в «Белой гвардии» в ироническом образе Василисы. – Н.К.)?!» И мне с ходу пришлось объяснять разницу между реальным человеком и образом художественного произведения, приводя в пример Карума, ставшего прототипом Тальберга, который не бросал Варвару Афанасьевну и не бежал в Германию.
Елена Андреевна знала всех трех жен Булгакова и утверждает, что были они «разные», но во всех трех «были какие-то общие черты, которые и привлекали Михаила Афанасьевича». И едва ли не «царственность» была для всех этой «общей» чертой. «И Тася (Татьяна Лаппа. – Н.К.) была умна и красива и, в известной мере, царственна, и Любовь Евгеньевна, с которой мы были очень дружны, когда Михаила Афанасьевича уже не было на свете, и Елена Сергеевна, которую совершенно справедливо считают прототипом Маргариты. Интересно, что Елена Сергеевна была дамой насколько царственной, настолько и хозяйственной – могла и полы вымыть, и держаться как королева, в ее доме всегда было чисто, красиво, стол сервирован, и, если домработницы не было дома, когда я приходила в гости, она надевала перчатки и очень ловко готовила обед сама. Иногда в прихожей встречал меня дядя Миша – в длинном халате, высокий, веселый и всегда угощал шоколадкой. …Могу заметить на полях, что близкие Михаила Булгакова лучшей его женой считали «киевскую» – Татьяну Лаппа, которая, несмотря на пережитые обиды, оставила достойные воспоминания о дяде Мише и никогда не говорила о нем плохо».
Перед смертью Михаил Булгаков хотел видеть Тасю, просил, чтобы сестра Елена разыскала ее. Он звал ее, он просил у нее прощения. Но рассказ о трех женах Булгакова – совершенно особая тема…
Когда Михаила Афанасьевича не стало, Лене Земской было 13 лет, и она хорошо помнит похороны писателя. Как ехали мартовским днем на грузовике, как остановились перед Художественным театром в Камергерском проезде, как долго гудели в знак траура… Не все одобрили тот факт, что Елена Сергеевна решилась на кремацию Мастера, Булгаков был человеком верующим, убеждена Е.А. Земская. Сестры устроили заочное отпевание старшего брата – в Обыденной церкви неподалеку от метро «Кропоткинская».
С годами к могиле Михаила Афанасьевича на Новодевичьем кладбище приходит все меньше близких родственников, знавших его. Кроме Елены Андреевны еще две племянницы, дочери сестер Варвары и Елены. Дети их и внуки знают писателя не только по его книгам, но и по живым семейным преданиям, которые передаются из уст в уста. Они чувствуют себя причастными к большой семье Булгаковых, гордятся своими корнями.
Нина КАТАЕВА
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
