Парк культуры имени Гроссмана
Я полностью запутался в законах общественного развития именно сейчас, в последние полтора десятилетия, наверное, потому, что первая половина моей жизни пришлась на «эпоху застоя», когда, по крайней мере, культура развивалась и вширь, и в глубину. И, наряду с появлением все новых и новых имен в искусстве – писателей, художников, музыкантов, медленно и целенаправленно возвращала себе забытые старые, восстанавливая историческую справедливость в постоянной и неуклонной борьбе с идеологическими догмами.
Я полностью запутался в законах общественного развития именно сейчас, в последние полтора десятилетия, наверное, потому, что первая половина моей жизни пришлась на «эпоху застоя», когда, по крайней мере, культура развивалась и вширь, и в глубину. И, наряду с появлением все новых и новых имен в искусстве – писателей, художников, музыкантов, медленно и целенаправленно возвращала себе забытые старые, восстанавливая историческую справедливость в постоянной и неуклонной борьбе с идеологическими догмами.
И вдруг после появления в стране полной свободы слова интерес к серьезному, настоящему, подлинному литературному у людей пропал. Почему? Бог весть. Надолго это или навсегда? Не скажет никто, потому что аналогичные процессы разворачиваются сейчас практически во всех странах цивилизованного, экономически развитого мира.
Вот, скажем, творчество Василия Семеновича Гроссмана… То, что это – один из крупнейших отечественных прозаиков ХХ века со страшной, трагичнейшей судьбой, вроде бы уже не оспаривается никем. И что с того? Книги его выходят все реже и реже, а то, что выходит, имеет такие тиражи, что общей тенденции к забвению не меняет. (При этом в скобках добавлю, что нынешний так называемый «современный взгляд» на его творчество еще крайне далек от окончательного и, с моей точки зрения, страшно неточен. Я отметил последний юбилей писателя, прочитав его ранний роман «Степан Кольчугин». И твердо теперь уверен, что это его произведение вовсе не «раннее творчество», не пред-Гроссман «Жизни и судьбы», а одно из лучших, серьезнейших наших произведений о революции, которое советская цензура 30-х годов пропустила исключительно по глупости и невнимательности и которое будущим исследователям предстоит еще изучать и изучать. Тем не менее пока что роман был издан в последний раз в 1960 году и, следовательно, не вошел в единственное собрание сочинений Гроссмана, и в справочнике «Русские писатели XX века» в двухстраничной его биографии этой вещи уделен лишь один малюсенький абзац.)
Что же в результате остается для восстановления исторической справедливости? Или, что то же самое, для сохранения у нас вкуса и навыка к чтению настоящей художественной литературы? Остается школа.
Правда, и здесь общая тенденция развития достаточно неблаго-
приятная. Школьников недавно в очередной раз «пожалели», де слишком много им приходится читать, и, значит, ХХ век, особенно его крупные многосотстраничные произведения, будет вычищаться из программ беспощадно.
Но и тут было бы желание, а выход можно найти. И в романе «Жизнь и судьба», и в повести «Все течет» есть куски вполне самодостаточные, которые легко и безболезненно вынимаются из остального текста и превращаются в великолепные отдельные рассказы, по-прежнему (как и большие вещи) способные потрясти душу любого читателя. А уж после этого кто захочет – сможет приобщиться к Гроссману романному в полном объеме.
И, наверное, совсем не помешал бы на уроке, посвященном прозе Гроссмана, еще и честный, правдивый рассказ о судьбе его книг – о том, чем оборачивались для писателя его художественные открытия, его литературные успехи и победы.
Впрочем, термины «победа» и «поражение» к жизни и творчеству Гроссмана вообще трудноприменимы. Чем лучше, интереснее, с большей силой и умением он писал, тем труднее ему приходилось. Заслуживший признание еще в 30-е годы, ценимый такими не похожими друг на друга мастерами, как Булгаков, Бабель, Платонов, Фадеев, Михоэлс, Твардовский, писатель достиг пика популярности во время Великой Отечественной войны, когда его рассказы и фронтовые очерки читала вся страна. После победы над захватчиком подобная идиллия (верхи терпят, низы любят, а возможность погибнуть – лишь одна: от руки врага, героем) кончилась.
Отчасти по его собственной вине: еще в 1943 году Гроссман приступил к созданию романа о Сталинграде «За правое дело». Только через шесть лет произведение закончено. Как выяснилось впоследствии, роман стал этапным (несмотря на обязательные реверансы того времени: неизбежные страницы о роли партии и вождя в победе и т. п.) для нашей «военной прозы». Но выяснилось это впоследствии. А пока – вплоть до 52-го – книга переделывается. Сохранилось 12 вариантов многосотстраничного произведения. Из них 9 появились в результате бесчисленных, подчас противоречащих друг другу замечаний рецензентов, консультантов, редакторов и всякого рода начальников. Количество страниц рецензий, отзывов и стенограмм заседаний, посвященных роману, превзошло объем самого текста. Наконец «За правое дело» одобрено всеми, чье одобрение требовалось, и публикуется в «Новом мире».
В библиотеках очереди за номерами журнала, их зачитывают до дыр, в периодике появляется ряд хвалебных отзывов, роман выдвигается на премию... Но тут с ним знакомится самый высокопоставленный читатель страны, и в печати спешно разворачивается разгромная кампания. Редакторам журнала приходится каяться за публикацию романа, а тем, кто хвалил, извиняться за то, что хвалили. Трудно сказать, чем бы закончилась травля Гроссмана (тот уже ждал ареста), но неожиданно умирает Сталин…
В 1954 году Гроссман перечитывает «Графа Монте-Кристо». Это детище Дюма, по его словам, оказалось поистине «великой книгой». Она провозглашает право человека на законное отмщение, а в душе у каждого таится жажда справедливого возмездия его гонителям.
Не знаю, как обстоит дело с каждым сегодня, но что тогда у любого, оказавшегося на месте Гроссмана, такая жажда расплаты возникла бы, думаю, можно не сомневаться. И это несмотря на то, что 1954 год принес Василию Семеновичу несомненный успех и очередную победу на литературном поприще – теперь «За правое дело» снова оказывается важным, нужным, серьезным произведением и выходит отдельным изданием.
Однако приходится ли удивляться, что особого счастья Гроссман не испытывает. «Долгая, трудная была дорога у книги... Но я вовсе не думаю, что дорога кончилась и начался Парк культуры и отдыха» (из письма 1954 г.). Дорогу, конечно, осилит идущий. Но вот «Парк культуры и отдыха» так и не начался до самой смерти Гроссмана – ни одно крупное произведение писателя больше не увидит свет при его жизни...
Битва «За правое дело» была пока лишь разведкой боем. В 1960 году Гроссман заканчивает продолжение этой книги – роман «Жизнь и судьба», главную свою вещь, которую многие (среди них, например, Генрих Белль) признавали одним из наиболее значительных произведений русской и мировой литературы ХХ века. Василия Семеновича многие считали пессимистом (а также «очернителем» и «злопыхателем»), но даже он, вступая теперь уже в главное сражение своей жизни, не предвидел всех мрачных его для себя последствий.
Судьба романа хорошо известна. Соответствующие органы в 1961 году арестовывают все обнаруженные экземпляры рукописи, наброски и заметки, изымают даже копирку и ленты для пишущих машинок у машинисток. Стараниями предусмотрительных друзей уцелели лишь две копии «Жизни и судьбы» (черновик и беловая).
Но, несмотря на то что его практически перестали печатать, вплоть до своей смерти Гроссман продолжает работать над другими произведениями, в их числе – над всемирно известной теперь повестью «Все течет». Эту повесть
(с точки зрения тогдашней идеологии архикощунственную клевету на наш строй, ведь там затрагивается сам Ленин) наученный горьким опытом автор просто никому и никуда не предлагает, остальные вещи, ряд рассказов и очерков преимущественно не проходят цензуру. Но сводить отношения писателя с советской властью к сплошному «монтекристо», наверное, не стоит.
Вскоре после исчезновения (кстати сказать, безвозвратного) рукописей «Жизни и судьбы» в архивах КГБ Гроссман был приглашен к Суслову. Главный идеолог страны умел использовать не только кнут, но и пряник. Сперва сообщил автору, что не читал его романа. Затем перечислил недостатки произведения, из-за которых оно не сможет увидеть свет. Но, будучи человеком неглупым, Суслов возражает не против публикации романа Гроссмана вообще, а лишь против публикации оного, как несвоевременного, в ближайшие годы. А вот лет через 200-300 – можно. И закончил беседу серьезным и большим позитивом. Признавая заслуги писателя перед отечественной словесностью, Суслов обещал ему, что даст указание Гослитиздату выпустить пятитомное собрание сочинений Гроссмана – без, понятное дело, «Жизни и судьбы». К сожалению, либо Суслов, либо Гослитиздат, либо оба они вместе это обещание не выполнили.
В 1964 году Гроссман умирает. Скандал, связанный с его именем, с арестом рукописи, остается тихим, семейным, не выходящим за границы СССР. Но десять лет спустя друг писателя, хранивший у себя один из двух утаенных от карательных органов экземпляров романа, поэт Семен Липкин передает его поэту Инне Лиснянской, которая относит его для перефотографирования прозаику Владимиру Войновичу, который передает фотокопии А.Д. Сахарову и Елене Боннэр – а они пересылают оные за рубеж. (Обратите внимание на сугубо русские реалии. Сколько мужества и героизма, сколько усилий для простого, казалось бы, дела – публикации за границей одного из самых значительных произведений мировой литературы о войне. Сколько конспирации в лучших революционных традициях: не все члены цепочки знали об участии в деле других звеньев.) И что же вы думаете? Подвиг состоялся, но результатом его был ноль. Запад тоже не печатает роман, хотя и по совсем другим причинам, нежели в СССР. Во-первых, потому что роман о Второй мировой войне больше якобы не интересен читателям, во-вторых, потому что о лагерях уже написал Солженицын, и не станут же зарубежные интеллектуалы читать целых два произведения о лагерях. Казалось, что прогноз Суслова полностью подтвердился.
Но непредсказуемый Запад в конце концов решается-таки об-
скакать своего основного политического противника. Через пять лет после того, как рукопись «Жизни и судьбы» покинула пределы СССР, ее публикуют небольшим тиражом на русском языке в Швейцарии. Затем следуют переводы на французский (небывалый успех), немецкий и английский языки. Роман становится достоянием человечества, а скандал с Гроссманом, история его преследования на родине приобретают широкую огласку.
О триумфе запрещенных произведений Гроссмана в СССР в эпоху гласности говорить, думается, смысла нет. Но к тому времени, когда цензурные путы окончательно снимаются с книжных издательств, на последние уже надеты новые – финансовые. Чаяния российской интеллигенции увидеть в магазинах добротные собрания сочинений писателей, непризнанных или малопризнанных в советский период, оказываются сбывшимися хорошо если на 1-2 процента. Не избежал общей участи и Василий Семенович. В результате читатель имел возможность познакомиться лишь со скромной частью его богатого литнаследия – в перестройку и в постперестроечное время печатались сначала большими, а затем все меньшими и меньшими тиражами только военная дилогия (в лучшем случае, а преимущественно «Жизнь и судьба» без первой книги) и стереотипный однотомник повестей и рассказов.
И все-таки историческая справедливость хоть иногда, кое для кого, но торжествует. Через три с половиной десятилетия после сусловского обещания два издательства, «Вагриус» и «Аграф», совместными усилиями породили первое большое, пусть не пяти-, а четырехтомное собрание произведений Василия Гроссмана. Два тома составили рассказы, повести и очерки разных лет. Еще два – обе части многострадальной эпопеи о Сталинграде.
К сожалению, есть определенные претензии и к этому изданию. И главная из них та, что практически отсутствует справочный аппарат. Мне, например, было бы интересно узнать, какой из 12 вариантов «За правое дело» (первоначальный авторский или прошедший все 9 этапов цензурной правки) выбран для печати. Увы, не вышло. Дело, конечно, печальное, но вроде бы вполне исправимое – в последующих собраниях сочинений… Которых, однако, с 1998 года так и не было, нет и, по словам дочери Василия Семеновича, пока что ни в какой перспективе не ожидается.
К сожалению, «парк отдыха» от Гроссмана нам вполне удался – работает уже около 20 лет с краткими перерывами на юбилеи. Но мне по-прежнему более удачной и плодотворной кажется идея «Парка культуры имени Гроссмана», начинать возведение которого, наверное, стоило бы с обещанного еще Сусловым пятитомника, куда бы был включен наконец и такой шедевр, как «Степан Кольчугин».
Павел НУЙКИН,
член Союза писателей
Москвы
И вдруг после появления в стране полной свободы слова интерес к серьезному, настоящему, подлинному литературному у людей пропал. Почему? Бог весть. Надолго это или навсегда? Не скажет никто, потому что аналогичные процессы разворачиваются сейчас практически во всех странах цивилизованного, экономически развитого мира.
Вот, скажем, творчество Василия Семеновича Гроссмана… То, что это – один из крупнейших отечественных прозаиков ХХ века со страшной, трагичнейшей судьбой, вроде бы уже не оспаривается никем. И что с того? Книги его выходят все реже и реже, а то, что выходит, имеет такие тиражи, что общей тенденции к забвению не меняет. (При этом в скобках добавлю, что нынешний так называемый «современный взгляд» на его творчество еще крайне далек от окончательного и, с моей точки зрения, страшно неточен. Я отметил последний юбилей писателя, прочитав его ранний роман «Степан Кольчугин». И твердо теперь уверен, что это его произведение вовсе не «раннее творчество», не пред-Гроссман «Жизни и судьбы», а одно из лучших, серьезнейших наших произведений о революции, которое советская цензура 30-х годов пропустила исключительно по глупости и невнимательности и которое будущим исследователям предстоит еще изучать и изучать. Тем не менее пока что роман был издан в последний раз в 1960 году и, следовательно, не вошел в единственное собрание сочинений Гроссмана, и в справочнике «Русские писатели XX века» в двухстраничной его биографии этой вещи уделен лишь один малюсенький абзац.)
Что же в результате остается для восстановления исторической справедливости? Или, что то же самое, для сохранения у нас вкуса и навыка к чтению настоящей художественной литературы? Остается школа.
Правда, и здесь общая тенденция развития достаточно неблаго-
приятная. Школьников недавно в очередной раз «пожалели», де слишком много им приходится читать, и, значит, ХХ век, особенно его крупные многосотстраничные произведения, будет вычищаться из программ беспощадно.
Но и тут было бы желание, а выход можно найти. И в романе «Жизнь и судьба», и в повести «Все течет» есть куски вполне самодостаточные, которые легко и безболезненно вынимаются из остального текста и превращаются в великолепные отдельные рассказы, по-прежнему (как и большие вещи) способные потрясти душу любого читателя. А уж после этого кто захочет – сможет приобщиться к Гроссману романному в полном объеме.
И, наверное, совсем не помешал бы на уроке, посвященном прозе Гроссмана, еще и честный, правдивый рассказ о судьбе его книг – о том, чем оборачивались для писателя его художественные открытия, его литературные успехи и победы.
Впрочем, термины «победа» и «поражение» к жизни и творчеству Гроссмана вообще трудноприменимы. Чем лучше, интереснее, с большей силой и умением он писал, тем труднее ему приходилось. Заслуживший признание еще в 30-е годы, ценимый такими не похожими друг на друга мастерами, как Булгаков, Бабель, Платонов, Фадеев, Михоэлс, Твардовский, писатель достиг пика популярности во время Великой Отечественной войны, когда его рассказы и фронтовые очерки читала вся страна. После победы над захватчиком подобная идиллия (верхи терпят, низы любят, а возможность погибнуть – лишь одна: от руки врага, героем) кончилась.
Отчасти по его собственной вине: еще в 1943 году Гроссман приступил к созданию романа о Сталинграде «За правое дело». Только через шесть лет произведение закончено. Как выяснилось впоследствии, роман стал этапным (несмотря на обязательные реверансы того времени: неизбежные страницы о роли партии и вождя в победе и т. п.) для нашей «военной прозы». Но выяснилось это впоследствии. А пока – вплоть до 52-го – книга переделывается. Сохранилось 12 вариантов многосотстраничного произведения. Из них 9 появились в результате бесчисленных, подчас противоречащих друг другу замечаний рецензентов, консультантов, редакторов и всякого рода начальников. Количество страниц рецензий, отзывов и стенограмм заседаний, посвященных роману, превзошло объем самого текста. Наконец «За правое дело» одобрено всеми, чье одобрение требовалось, и публикуется в «Новом мире».
В библиотеках очереди за номерами журнала, их зачитывают до дыр, в периодике появляется ряд хвалебных отзывов, роман выдвигается на премию... Но тут с ним знакомится самый высокопоставленный читатель страны, и в печати спешно разворачивается разгромная кампания. Редакторам журнала приходится каяться за публикацию романа, а тем, кто хвалил, извиняться за то, что хвалили. Трудно сказать, чем бы закончилась травля Гроссмана (тот уже ждал ареста), но неожиданно умирает Сталин…
В 1954 году Гроссман перечитывает «Графа Монте-Кристо». Это детище Дюма, по его словам, оказалось поистине «великой книгой». Она провозглашает право человека на законное отмщение, а в душе у каждого таится жажда справедливого возмездия его гонителям.
Не знаю, как обстоит дело с каждым сегодня, но что тогда у любого, оказавшегося на месте Гроссмана, такая жажда расплаты возникла бы, думаю, можно не сомневаться. И это несмотря на то, что 1954 год принес Василию Семеновичу несомненный успех и очередную победу на литературном поприще – теперь «За правое дело» снова оказывается важным, нужным, серьезным произведением и выходит отдельным изданием.
Однако приходится ли удивляться, что особого счастья Гроссман не испытывает. «Долгая, трудная была дорога у книги... Но я вовсе не думаю, что дорога кончилась и начался Парк культуры и отдыха» (из письма 1954 г.). Дорогу, конечно, осилит идущий. Но вот «Парк культуры и отдыха» так и не начался до самой смерти Гроссмана – ни одно крупное произведение писателя больше не увидит свет при его жизни...
Битва «За правое дело» была пока лишь разведкой боем. В 1960 году Гроссман заканчивает продолжение этой книги – роман «Жизнь и судьба», главную свою вещь, которую многие (среди них, например, Генрих Белль) признавали одним из наиболее значительных произведений русской и мировой литературы ХХ века. Василия Семеновича многие считали пессимистом (а также «очернителем» и «злопыхателем»), но даже он, вступая теперь уже в главное сражение своей жизни, не предвидел всех мрачных его для себя последствий.
Судьба романа хорошо известна. Соответствующие органы в 1961 году арестовывают все обнаруженные экземпляры рукописи, наброски и заметки, изымают даже копирку и ленты для пишущих машинок у машинисток. Стараниями предусмотрительных друзей уцелели лишь две копии «Жизни и судьбы» (черновик и беловая).
Но, несмотря на то что его практически перестали печатать, вплоть до своей смерти Гроссман продолжает работать над другими произведениями, в их числе – над всемирно известной теперь повестью «Все течет». Эту повесть
(с точки зрения тогдашней идеологии архикощунственную клевету на наш строй, ведь там затрагивается сам Ленин) наученный горьким опытом автор просто никому и никуда не предлагает, остальные вещи, ряд рассказов и очерков преимущественно не проходят цензуру. Но сводить отношения писателя с советской властью к сплошному «монтекристо», наверное, не стоит.
Вскоре после исчезновения (кстати сказать, безвозвратного) рукописей «Жизни и судьбы» в архивах КГБ Гроссман был приглашен к Суслову. Главный идеолог страны умел использовать не только кнут, но и пряник. Сперва сообщил автору, что не читал его романа. Затем перечислил недостатки произведения, из-за которых оно не сможет увидеть свет. Но, будучи человеком неглупым, Суслов возражает не против публикации романа Гроссмана вообще, а лишь против публикации оного, как несвоевременного, в ближайшие годы. А вот лет через 200-300 – можно. И закончил беседу серьезным и большим позитивом. Признавая заслуги писателя перед отечественной словесностью, Суслов обещал ему, что даст указание Гослитиздату выпустить пятитомное собрание сочинений Гроссмана – без, понятное дело, «Жизни и судьбы». К сожалению, либо Суслов, либо Гослитиздат, либо оба они вместе это обещание не выполнили.
В 1964 году Гроссман умирает. Скандал, связанный с его именем, с арестом рукописи, остается тихим, семейным, не выходящим за границы СССР. Но десять лет спустя друг писателя, хранивший у себя один из двух утаенных от карательных органов экземпляров романа, поэт Семен Липкин передает его поэту Инне Лиснянской, которая относит его для перефотографирования прозаику Владимиру Войновичу, который передает фотокопии А.Д. Сахарову и Елене Боннэр – а они пересылают оные за рубеж. (Обратите внимание на сугубо русские реалии. Сколько мужества и героизма, сколько усилий для простого, казалось бы, дела – публикации за границей одного из самых значительных произведений мировой литературы о войне. Сколько конспирации в лучших революционных традициях: не все члены цепочки знали об участии в деле других звеньев.) И что же вы думаете? Подвиг состоялся, но результатом его был ноль. Запад тоже не печатает роман, хотя и по совсем другим причинам, нежели в СССР. Во-первых, потому что роман о Второй мировой войне больше якобы не интересен читателям, во-вторых, потому что о лагерях уже написал Солженицын, и не станут же зарубежные интеллектуалы читать целых два произведения о лагерях. Казалось, что прогноз Суслова полностью подтвердился.
Но непредсказуемый Запад в конце концов решается-таки об-
скакать своего основного политического противника. Через пять лет после того, как рукопись «Жизни и судьбы» покинула пределы СССР, ее публикуют небольшим тиражом на русском языке в Швейцарии. Затем следуют переводы на французский (небывалый успех), немецкий и английский языки. Роман становится достоянием человечества, а скандал с Гроссманом, история его преследования на родине приобретают широкую огласку.
О триумфе запрещенных произведений Гроссмана в СССР в эпоху гласности говорить, думается, смысла нет. Но к тому времени, когда цензурные путы окончательно снимаются с книжных издательств, на последние уже надеты новые – финансовые. Чаяния российской интеллигенции увидеть в магазинах добротные собрания сочинений писателей, непризнанных или малопризнанных в советский период, оказываются сбывшимися хорошо если на 1-2 процента. Не избежал общей участи и Василий Семенович. В результате читатель имел возможность познакомиться лишь со скромной частью его богатого литнаследия – в перестройку и в постперестроечное время печатались сначала большими, а затем все меньшими и меньшими тиражами только военная дилогия (в лучшем случае, а преимущественно «Жизнь и судьба» без первой книги) и стереотипный однотомник повестей и рассказов.
И все-таки историческая справедливость хоть иногда, кое для кого, но торжествует. Через три с половиной десятилетия после сусловского обещания два издательства, «Вагриус» и «Аграф», совместными усилиями породили первое большое, пусть не пяти-, а четырехтомное собрание произведений Василия Гроссмана. Два тома составили рассказы, повести и очерки разных лет. Еще два – обе части многострадальной эпопеи о Сталинграде.
К сожалению, есть определенные претензии и к этому изданию. И главная из них та, что практически отсутствует справочный аппарат. Мне, например, было бы интересно узнать, какой из 12 вариантов «За правое дело» (первоначальный авторский или прошедший все 9 этапов цензурной правки) выбран для печати. Увы, не вышло. Дело, конечно, печальное, но вроде бы вполне исправимое – в последующих собраниях сочинений… Которых, однако, с 1998 года так и не было, нет и, по словам дочери Василия Семеновича, пока что ни в какой перспективе не ожидается.
К сожалению, «парк отдыха» от Гроссмана нам вполне удался – работает уже около 20 лет с краткими перерывами на юбилеи. Но мне по-прежнему более удачной и плодотворной кажется идея «Парка культуры имени Гроссмана», начинать возведение которого, наверное, стоило бы с обещанного еще Сусловым пятитомника, куда бы был включен наконец и такой шедевр, как «Степан Кольчугин».
Павел НУЙКИН,
член Союза писателей
Москвы
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
