Успех безнадежного дела
Недавно Науму Коржавину исполнилось 85 лет. И тут сразу же возникает вопрос: кто такой этот самый Коржавин? Представлять его очень трудно, еще более – странно, но боюсь, что в наши практически нечитающие времена – обязательно.
Недавно Науму Коржавину исполнилось 85 лет. И тут сразу же возникает вопрос: кто такой этот самый Коржавин? Представлять его очень трудно, еще более – странно, но боюсь, что в наши практически нечитающие времена – обязательно.
Ибо буквально на днях по телевидению прозвучали следующие цифры: сейчас в России вообще не читает книжек (никаких, ни серьезных, ни развлекательных) одна треть населения, еще десять лет назад не читала одна пятая. И, как полагают издатели, это еще далеко не конец процесса. А наши нынешние тиражи серьезной литературы тождественны тиражам типографий царской России XVII-XVIII веков, уже в XIX веке те стали расти и далее неуклонно росли вплоть до 1991 года. Вполне нормальное сейчас издание в 1200 экз. было стандартным для эпохи свет-матушки Екатерины II.
Но вернемся к Коржавину.
Прежде всего это, конечно, последний из блестящей плеяды русских поэтов, чьи стихи (причем и гражданская, и любовная лирика) распространялись по стране в списках в десятках тысяч экземпляров. Еще – лауреат одной-единственной литературной премии, называть которую я здесь не буду, так как премии как таковой не было: поэта вытащили из Бостона в Москву, чтобы он своим именем подкрепил вес и престиж оной для СМИ, затем вручили почетную грамоту, пожали руку и отпустили домой (впрочем, дорогу туда и обратно благородные спонсоры таки оплатили). Хотя, с другой стороны, должны же наши меценаты культуры на чем-то и экономить, и проще это сделать на самих так называемых премиях писателей, чем на рекламе своей благотворительной деятельности. И наконец, «социально опасный» «иждивенец». «Социально опасным» он официально стал с конца 40-х годов, когда и начал вовсю «писать и читать стихи идеологически не выдержанного содержания», статус иждивенца приобрел сразу после эмиграции в США, где официально нигде не служил ни одного дня, только опять-таки писал там стихи, а теперь получает пособие, равное половине пенсии жены.
В принципе легкой его судьба не была никогда. И бесконфликтны в его биографии только время и место рождения – 1925 год, Киев. А дальше…
В 1944 году поступил в Литературный институт им. Горького, который ему удалось окончить лишь через 15 лет: в 1947 году за свои стихи Коржавин был арестован и, проведя 8 месяцев во внутренней тюрьме на Лубянке, отправлен на поселение в Сибирь. Отбывая ссылку в Караганде, окончил там Горный техникум. В 1954 году амнистирован, в 1956-м реабилитирован. Во время «оттепели» публикуется в периодике, принимает участие в знаменитом альманахе «Тарусские страницы». В 1963 году выходит в свет его первая книга стихов – «Годы». В 1973 году под угрозой нового ареста был вынужден эмигрировать в Америку. С конца 80-х получил возможность приезжать и печататься на родине, где и опубликовал пять книг.
И если кому-то вдруг показалось, что постсоветский период жизни поэта выглядит достаточно благостным, то зря. Потому как, с моей точки зрения, оценка государством и обществом одного из крупнейших современных русских поэтов совершенно неадекватна тому вкладу, который он внес в литературу и общественную мысль.
Но если бы дело было только в государстве и обществе! Очередное мое связанное с Коржавиным потрясение произошло, когда я занялся изучением литературы о писателе. Согласно данным библиографического кабинета ЦДЛ, пик публикаций о творчестве поэта Наума Моисеевича Коржавина приходится на его первую книгу «Годы», то есть на середину 60-х годов. И, следовательно, получается, что интерес к писателю утратил ныне не только массовый читатель, но и те, кто вроде бы должен заниматься литературой профессионально. Впрочем, со временем я, по-моему, разобрался в причинах данного парадокса.
Во-первых, этот сборник был не произведением начинающего автора, а итогом 20-летней литературной деятельности зрелого, опытного мастера. Во-вторых, с 1973 года поэт был вынужден покинуть родину. Писать о нем и его стихотворениях будет невозможно почти 20 лет.
Возвращение поэта на Родину триумфальным назвать сложно. Дело в том, что крупнейшие русские писатели, живущие за рубежом, смогли снова начать публиковаться в нашей стране, когда общественный интерес к серьезной литературе, в особенности к поэзии, резко упал. Поэтому даже «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына привлек к себе значительно меньше внимания, чем достаточно проходные вещи (так называемые «полуправды») средних авторов в конце 80-х.
Так что две следующие книги Коржавина «Время дано» (1992) и «К себе» (2000) были приняты в России (тиражи в 20000 экз. и 5100 экз. соответственно) с некоторой прохладцей. Не очень много откликов было на них и в прессе. Большинство профессионалов ценили и восхищались публикуемыми вещами десятилетием-двумя ранее в самиздате. Поэтому бурной полемики в печати эти книги вызвать не могли, как не могло ее вызвать переиздание «Мастера и Маргариты».
…Публикация в текущем десятилетии трех главных, заветных, выношенных, продуманных за многие предшествующие годы произведений Коржавина, наверное, по меркам XVIII века была бы большим успехом.
Писатель выложился, что называется, по полной. В книгу «В защиту банальных истин» (2003, 1500 экз.) – «о проблемах трудной истории ХХ века и о сущности того, что всегда было главным в жизни автора – поэзии», вошли его лучшие эссе и критические статьи где-то за 50 лет. «Стихи и поэмы» (2004, 2000 экз.) являются самым обширным его поэтическим сборником. А двухтомник воспоминаний «В соблазнах кровавой эпохи» (2007, 2000 экз.), посвященный эпохе сталинизма, бесспорно, со временем займет свое место в нашей литературе вместе с прозой Шаламова, Домбровского и Разгона.
Наум Моисеевич – не только один из наших последних больших мастеров слова, творящих в эпоху исчезновения широкого читателя, дело еще и в том, что трудно назвать другого поэта из ныне живущих, который был бы более современен, более необходим нашему времени, чем Коржавин. Поэт, начавший свое творчество в 40-е годы с противостояния общепринятой тогда системе общественных взглядов и ценностей, пытавшийся отстаивать сначала «правильный марксизм», боровшийся с его «преступными нарушениями и отступлениями», затем вскоре одним из первых усомнившийся в правильности самой системы, потом там, за рубежом, отнюдь не пришедший в безумный восторг от западного мироустройства, в перестройку пытавшийся предостеречь нас от наступившей всеобщей эйфории, предупреждавший о многих грядущих бедах и напастях… Все это составило духовную эволюцию автобиографического героя его стихов и оказалось в результате чем-то значительно большим.
Получился наш с вами герой-современник, сущий донкихот, только не борющийся с ветряными мельницами, а упорно везде и всюду отстаивающий вечные, «банальные», по выражению Коржавина, истины, не очень верящий в победу, но тем не менее готовый до последнего отстаивать свою правоту (лишь недавно из воспоминаний критика Станислава Рассадина узнал, что знаменитый тост-девиз шестидесятников «За успех нашего безнадежного дела!» тоже придуман Коржавиным).
И сейчас, в начале третьего тысячелетия, когда не осталось практически ни одной великой идеи, не скомпрометированной попыткой ее реализации, когда вся созданная за предыдущие тысячелетия традиционная культура рухнула в процессе ее улучшения и «осовременивания», умение отдельной личности самостоятельно, в одиночку противостоять когда надо своему времени, доминирующим глупостям и маразмам своей эпохи (а у каждой эпохи свои собственные, новые маразмы) обретает особую значимость.
Потому как поиск себя и своего места в мире, попытка нахождения своего личного, дорогого, заветного в предшествующем мировом опыте, желание быть и оставаться человеком в любых условиях, естественно, и сбиваться, ошибаться, запутываться и тем не менее продолжать свой нравственный, духовный поиск, стремление разобраться во всем «до самой сути» – задача, которая стояла, стоит и будет стоять перед каждым человеком. И каждого, кто не отмахнется от нее, как от назойливой мухи, тихо и терпеливо ждут страницы книг его еще не обретенных единомышленников. Кого-то, бесспорно, и духовные открытия поэта Коржавина, и его достаточно широкого круга соратников-шестидесятников: «Но мы – существуем! Но мы – существуем!/ Подчас подыхаем, подчас торжествуем./ Мы – опыт столетий, их горечь, их гуща./ И нас не растопчешь – мы жизни присущи./ Мы брошены в годы, как вечная сила,/ Чтоб Злу на планете препятствие было!/ Препятствие в том нетерпенье и страсти,/ В той тяге к добру, что приводит к несчастью./ Нас все обмануло: и средства и цели,/ Но правда все то, что мы сердцем хотели».
Конечно, поиск и нахождение каждым следующим поколением «своих» (и в истории человеческой мысли, и среди современников) долог и совсем не прост. В процессе обретения себя моим поколением от руки в десятках тысячах списков переписывались стихи поэта Наума Коржавина. Стихи, которые мы, постаревшие-поседевшие, продолжаем и сейчас читать наизусть на теперь значительно более редких своих застольях и встречах – как и Пастернака, Цветаеву, Галича, Георгия Иванова…
И нам совершенно не важно, что, скажем, эти строчки из стихотворения «Вступление в поэму» написаны еще до нашего рождения, в 1952 году, они по-прежнему нам родны и нам современны: «Ты не верь,/ что грядущее вскрикнет,/ всплеснувши руками:/ «Вон какой тогда жил,/ да, бедняга, от века зачах./ Нету легких времен./ И в людскую врезается память/ Только тот,/ кто пронес эту тяжесть на смертных плечах. <…> Я не знаю,/ что надо творить/ для спасения века,/ Не хочу оправданий,/ снисхожденья к себе –/ не прошу…/ Чтобы жить и любить,/ быть простым,/ но простым человеком –/ Я иду на тяжелый,/ бессмысленный риск –/ и пишу».
Павел НУЙКИН,
член Союза писателей
Москвы
Ибо буквально на днях по телевидению прозвучали следующие цифры: сейчас в России вообще не читает книжек (никаких, ни серьезных, ни развлекательных) одна треть населения, еще десять лет назад не читала одна пятая. И, как полагают издатели, это еще далеко не конец процесса. А наши нынешние тиражи серьезной литературы тождественны тиражам типографий царской России XVII-XVIII веков, уже в XIX веке те стали расти и далее неуклонно росли вплоть до 1991 года. Вполне нормальное сейчас издание в 1200 экз. было стандартным для эпохи свет-матушки Екатерины II.
Но вернемся к Коржавину.
Прежде всего это, конечно, последний из блестящей плеяды русских поэтов, чьи стихи (причем и гражданская, и любовная лирика) распространялись по стране в списках в десятках тысяч экземпляров. Еще – лауреат одной-единственной литературной премии, называть которую я здесь не буду, так как премии как таковой не было: поэта вытащили из Бостона в Москву, чтобы он своим именем подкрепил вес и престиж оной для СМИ, затем вручили почетную грамоту, пожали руку и отпустили домой (впрочем, дорогу туда и обратно благородные спонсоры таки оплатили). Хотя, с другой стороны, должны же наши меценаты культуры на чем-то и экономить, и проще это сделать на самих так называемых премиях писателей, чем на рекламе своей благотворительной деятельности. И наконец, «социально опасный» «иждивенец». «Социально опасным» он официально стал с конца 40-х годов, когда и начал вовсю «писать и читать стихи идеологически не выдержанного содержания», статус иждивенца приобрел сразу после эмиграции в США, где официально нигде не служил ни одного дня, только опять-таки писал там стихи, а теперь получает пособие, равное половине пенсии жены.
В принципе легкой его судьба не была никогда. И бесконфликтны в его биографии только время и место рождения – 1925 год, Киев. А дальше…
В 1944 году поступил в Литературный институт им. Горького, который ему удалось окончить лишь через 15 лет: в 1947 году за свои стихи Коржавин был арестован и, проведя 8 месяцев во внутренней тюрьме на Лубянке, отправлен на поселение в Сибирь. Отбывая ссылку в Караганде, окончил там Горный техникум. В 1954 году амнистирован, в 1956-м реабилитирован. Во время «оттепели» публикуется в периодике, принимает участие в знаменитом альманахе «Тарусские страницы». В 1963 году выходит в свет его первая книга стихов – «Годы». В 1973 году под угрозой нового ареста был вынужден эмигрировать в Америку. С конца 80-х получил возможность приезжать и печататься на родине, где и опубликовал пять книг.
И если кому-то вдруг показалось, что постсоветский период жизни поэта выглядит достаточно благостным, то зря. Потому как, с моей точки зрения, оценка государством и обществом одного из крупнейших современных русских поэтов совершенно неадекватна тому вкладу, который он внес в литературу и общественную мысль.
Но если бы дело было только в государстве и обществе! Очередное мое связанное с Коржавиным потрясение произошло, когда я занялся изучением литературы о писателе. Согласно данным библиографического кабинета ЦДЛ, пик публикаций о творчестве поэта Наума Моисеевича Коржавина приходится на его первую книгу «Годы», то есть на середину 60-х годов. И, следовательно, получается, что интерес к писателю утратил ныне не только массовый читатель, но и те, кто вроде бы должен заниматься литературой профессионально. Впрочем, со временем я, по-моему, разобрался в причинах данного парадокса.
Во-первых, этот сборник был не произведением начинающего автора, а итогом 20-летней литературной деятельности зрелого, опытного мастера. Во-вторых, с 1973 года поэт был вынужден покинуть родину. Писать о нем и его стихотворениях будет невозможно почти 20 лет.
Возвращение поэта на Родину триумфальным назвать сложно. Дело в том, что крупнейшие русские писатели, живущие за рубежом, смогли снова начать публиковаться в нашей стране, когда общественный интерес к серьезной литературе, в особенности к поэзии, резко упал. Поэтому даже «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына привлек к себе значительно меньше внимания, чем достаточно проходные вещи (так называемые «полуправды») средних авторов в конце 80-х.
Так что две следующие книги Коржавина «Время дано» (1992) и «К себе» (2000) были приняты в России (тиражи в 20000 экз. и 5100 экз. соответственно) с некоторой прохладцей. Не очень много откликов было на них и в прессе. Большинство профессионалов ценили и восхищались публикуемыми вещами десятилетием-двумя ранее в самиздате. Поэтому бурной полемики в печати эти книги вызвать не могли, как не могло ее вызвать переиздание «Мастера и Маргариты».
…Публикация в текущем десятилетии трех главных, заветных, выношенных, продуманных за многие предшествующие годы произведений Коржавина, наверное, по меркам XVIII века была бы большим успехом.
Писатель выложился, что называется, по полной. В книгу «В защиту банальных истин» (2003, 1500 экз.) – «о проблемах трудной истории ХХ века и о сущности того, что всегда было главным в жизни автора – поэзии», вошли его лучшие эссе и критические статьи где-то за 50 лет. «Стихи и поэмы» (2004, 2000 экз.) являются самым обширным его поэтическим сборником. А двухтомник воспоминаний «В соблазнах кровавой эпохи» (2007, 2000 экз.), посвященный эпохе сталинизма, бесспорно, со временем займет свое место в нашей литературе вместе с прозой Шаламова, Домбровского и Разгона.
Наум Моисеевич – не только один из наших последних больших мастеров слова, творящих в эпоху исчезновения широкого читателя, дело еще и в том, что трудно назвать другого поэта из ныне живущих, который был бы более современен, более необходим нашему времени, чем Коржавин. Поэт, начавший свое творчество в 40-е годы с противостояния общепринятой тогда системе общественных взглядов и ценностей, пытавшийся отстаивать сначала «правильный марксизм», боровшийся с его «преступными нарушениями и отступлениями», затем вскоре одним из первых усомнившийся в правильности самой системы, потом там, за рубежом, отнюдь не пришедший в безумный восторг от западного мироустройства, в перестройку пытавшийся предостеречь нас от наступившей всеобщей эйфории, предупреждавший о многих грядущих бедах и напастях… Все это составило духовную эволюцию автобиографического героя его стихов и оказалось в результате чем-то значительно большим.
Получился наш с вами герой-современник, сущий донкихот, только не борющийся с ветряными мельницами, а упорно везде и всюду отстаивающий вечные, «банальные», по выражению Коржавина, истины, не очень верящий в победу, но тем не менее готовый до последнего отстаивать свою правоту (лишь недавно из воспоминаний критика Станислава Рассадина узнал, что знаменитый тост-девиз шестидесятников «За успех нашего безнадежного дела!» тоже придуман Коржавиным).
И сейчас, в начале третьего тысячелетия, когда не осталось практически ни одной великой идеи, не скомпрометированной попыткой ее реализации, когда вся созданная за предыдущие тысячелетия традиционная культура рухнула в процессе ее улучшения и «осовременивания», умение отдельной личности самостоятельно, в одиночку противостоять когда надо своему времени, доминирующим глупостям и маразмам своей эпохи (а у каждой эпохи свои собственные, новые маразмы) обретает особую значимость.
Потому как поиск себя и своего места в мире, попытка нахождения своего личного, дорогого, заветного в предшествующем мировом опыте, желание быть и оставаться человеком в любых условиях, естественно, и сбиваться, ошибаться, запутываться и тем не менее продолжать свой нравственный, духовный поиск, стремление разобраться во всем «до самой сути» – задача, которая стояла, стоит и будет стоять перед каждым человеком. И каждого, кто не отмахнется от нее, как от назойливой мухи, тихо и терпеливо ждут страницы книг его еще не обретенных единомышленников. Кого-то, бесспорно, и духовные открытия поэта Коржавина, и его достаточно широкого круга соратников-шестидесятников: «Но мы – существуем! Но мы – существуем!/ Подчас подыхаем, подчас торжествуем./ Мы – опыт столетий, их горечь, их гуща./ И нас не растопчешь – мы жизни присущи./ Мы брошены в годы, как вечная сила,/ Чтоб Злу на планете препятствие было!/ Препятствие в том нетерпенье и страсти,/ В той тяге к добру, что приводит к несчастью./ Нас все обмануло: и средства и цели,/ Но правда все то, что мы сердцем хотели».
Конечно, поиск и нахождение каждым следующим поколением «своих» (и в истории человеческой мысли, и среди современников) долог и совсем не прост. В процессе обретения себя моим поколением от руки в десятках тысячах списков переписывались стихи поэта Наума Коржавина. Стихи, которые мы, постаревшие-поседевшие, продолжаем и сейчас читать наизусть на теперь значительно более редких своих застольях и встречах – как и Пастернака, Цветаеву, Галича, Георгия Иванова…
И нам совершенно не важно, что, скажем, эти строчки из стихотворения «Вступление в поэму» написаны еще до нашего рождения, в 1952 году, они по-прежнему нам родны и нам современны: «Ты не верь,/ что грядущее вскрикнет,/ всплеснувши руками:/ «Вон какой тогда жил,/ да, бедняга, от века зачах./ Нету легких времен./ И в людскую врезается память/ Только тот,/ кто пронес эту тяжесть на смертных плечах. <…> Я не знаю,/ что надо творить/ для спасения века,/ Не хочу оправданий,/ снисхожденья к себе –/ не прошу…/ Чтобы жить и любить,/ быть простым,/ но простым человеком –/ Я иду на тяжелый,/ бессмысленный риск –/ и пишу».
Павел НУЙКИН,
член Союза писателей
Москвы
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
