Прогресс невозможен без традиций

Все ключевые проблемы современного общества упираются в качество образования. Прорыв в экономике невозможен без прогресса в образовательных технологиях. Но оказывается, что прогрессивное образование невозможно без традиций, накопленных в Отечестве. Можно обучить толкового специалиста, но сделать из него ответственного и порядочного человека может только система воспитания. Сейчас, когда мы пытаемся создать единое образовательное пространство Союзного государства, вопрос о сохранении накопленного опыта и гармоничном его перенесении в современное образование представляется особенно актуальным. Эти проблемы поднимает сегодня профессор, доктор филологических наук, проректор по научной работе Литературного института им. Горького Александр Николаевич УЖАНКОВ.

– Александр Николаевич, меня уже давно интересует вопрос о том, как сохранить в современной системе образования элементы нашего отечественного, национального, того, что дорого и проверено временем. Сегодня школы выпускают своих воспитанников в большой глобальный мир, где им придется выдерживать жесточайшую конкуренцию. А выдерживает ли сама система образования эту конкуренцию?
– Судя по тому, как высоко ценятся наши специалисты за рубежом, она эту конкуренцию выдерживает. Я хотел бы обратить внимание на то, что у нас действительно очень хорошая традиция сложилась еще, пожалуй, с Древней Руси. Мы знаем, что Ярослав Мудрый при Софии Киевской создал первую школу, в которой, кстати, уже тогда изучали иностранные языки, как правило, латынь, греческий и церковнославянский, и переводили богослужебные книги на эти языки. Отец Владимира Мономаха, Всеволод, сидя дома, изучил шесть иностранных языков, так что Русь никогда не была ограничена языковым барьером от Западной Европы и вообще от всего мира, и уже тогда были тесные контакты между Русью и Западной Европой.
Что касается образования, той модели, которая у нас была последние три столетия, она сложилась в восемнадцатом веке – это так называемая немецкая или австро-немецкая модель – под воздействием немецкой академии наук. Русские студенты с петровских времен уезжали за границу, получали там образование, предварительно освоив у себя национальную основу. Пройдя специализацию в Западной Европе, они возвращались сюда и становились преподавателями в вузах Санкт-Петербурга. В 1755 году Ломоносов основал Московский университет, где преподавали на русском языке. Хочу это подчеркнуть, потому что в Петербургском было преподавание на иностранных языках, в основном на латыни, а вот Московский университет уже изначально ориентировался на преподавание на русском языке и соблюдение русских традиций, это было очень важно.
– А в чем все же, на ваш взгляд, заключается «национальная составляющая» образования в России?
– Вот здесь нужно отталкиваться от глобального понимания тех задач, которые ставят перед собой западный мир и православный восточный мир. Неслучайно именно с такой глобальной проблемы нужно начинать разговор об образовании. Дело в том, что западноевропейская культура с так называемыми западноевропейскими ценностями ориентируется на благополучие и совершенствование материального мира. Это эвдемоническая культура. Эвдемония – построение земного счастья. Русская культура, основанная на православии, зиждется на совершенно ином подходе: на духовном развитии личности. Это сотериологическая культура. В ее основе лежит идея спасения души. И отсюда разные ценности, разный смысл жизни: совершенствовать бытовые условия или духовное начало. Разные цели ставит перед собой и образование. Западноевропейское образование – это совершенствование материального мира, русское образование – прежде всего создание образа личности, восстановление образа божия в человеке. Традиционно на Руси к его пониманию подходили именно так. Образ божий в человеке – это высшее, что может быть, потому что человек создан по образу и подобию Бога, а потому совершенствовать нужно именно личность. Совершенствуется личность – совершенствуется и мир, который ее окружает.
– Из ваших слов получается, что образование и воспитание в нашей отечественной культуре неразделимы?
– Совершенно верно. Раньше функции воспитания были возложены на школу и учителей. Семья, конечно же, воспитывала, но можно вспомнить, например, пансионы, которые были в XVIII-XIX веках. Роль, которую отводили учителю в этих пансионах, отражает русская классическая литература. Я бы хотел привести два примера из «Евгения Онегина» Пушкина. Кто были учителя Евгения Онегина? «Сперва Madame за ним ходила, потом Monsieur ее сменил. Ребенок был резов, но мил… Он по-французски совершенно мог изъясняться и писал; легко мазурку танцевал и кланялся непринужденно, чего ж вам больше? Свет решил, что он умен и очень мил». Как воспитывают западноевропейские учителя? По своему образу и подобию. Что ставится во главу угла? Французский язык, мазурка (центральный танец на балу, во время которого объяснялись в любви) и манеры. Возникает вопрос: почему Пушкин создает этот образ и почему Евгений Онегин – тип лишнего человека? А потому, что он воспитан по западноевропейскому образцу. Смог Онегин применить свои силы для России? Нет, он даже нигде не служил: ни на государственной службе, ни на военной. Он оказался гедонистом, которому подходит нынешний лозунг «Пепси – бери от жизни все», ведь он – любитель наслаждений и действительно пытался взять от жизни все. Пушкин писал это произведение, когда сам был почти таким же, а потому во многом это образ самого Александра Сергеевича. Но в 1824 году в его сознании происходят очень сильные мировоззренческие изменения. Он пребывал в это время в «южной ссылке», в Одессе. Он тогда был в коллегии иностранных дел, и его отправляют в Михайловское – под надзор и полиции, и духовенства. Вот тогда начинаются духовные беседы поэта с наместником монастыря. Пушкин очень много читает духовной литературы. Этого не давали в лицее, там больше – французская литература и культура. Он не знал церковнославянского языка, и здесь он даже берет такие уроки.
– Пушкину в это время 25 лет?
– Совершенно верно. Четверть века прожил и тут увидел, какой удивительный пласт русской культуры ему неизвестен. Это русские летописи, Киево-Печерский патерик… И он вдруг чувствует, что идеал был еще в Древней Руси – это святость, потому что все святые шли путем Христовым. Тогда он сам задумался: а что же я, русский человек, собой представляю? И вот уже через год он пишет, что «мои силы достигли духовного развития, я могу творить». До этого получается, что он не творил, а просто писал, сочинял, а теперь он почувствовал силу? И из-под его пера рождается «Борис Годунов». И это, на мой взгляд, уже не его творение: он чувствует, что это написано по благодати. В то же время Александр Сергеевич должен завершить «Евгения Онегина», а отношение к герою у него сильно изменилось. Поэтому история Евгения Онегина обрывается на полуслове. Но Пушкину, как человеку православному, нужно завершить эту тему, и он пишет «Капитанскую дочку». И это – его собственная полемика  (с самим собой): человека православного с человеком-атеистом.
– Получается, что Пушкин в 25 лет нашел то, что мы называем «национальной идеей»?
– Верно. Он создает совершенно другой образ – образ Петруши Гринева. Петр – камень – это основание Российской империи. Он дворянин, который изначально, со дня своего рождения, был нацелен на государственную службу. Его воспитывает дядька, русский человек, потому что мсье, которого выписали вместе с годовым запасом французского вина, больше предавался увеселению, нежели воспитанию. И поэтому чему научился Петруша Гринев в 11 лет? Он прежде всего изучил русский язык. Пушкин акцентирует на этом внимание. Дальше автор показывает образ учителя – Савелича, который готов отдать жизнь за своего подопечного. В эпизоде с виселицей Савелич упрашивает Пугачева, чтобы он не вешал дитяти, а хотя бы его для острастки повесил. Чем отвечает ученик? Он тоже готов за своего дядьку душу положить. Потому-то в последнем эпизоде, когда Петруша Гринев едет спасать Машу Миронову, он возвращается – ведь может погибнуть его учитель. А он, русский офицер, прекрасно понимает, что может сам здесь погибнуть: пугачевцы не церемонились с офицерами.
– Вот эта самоотверженность и ответственность учителя за ученика и есть то «национальное», что мы сейчас ищем в нашем образовании?
– Да, очень важен образ учителя. В школе дети ориентируются на кого-то из учителей, и всегда помнится первый учитель. То же и в науке. При создании научной школы очень важен образ основателя, учителя. Это тот человек, который дает не только знания, но и нравственные основы поведения в обществе, которые передаются из поколения в поколение. Такие научные школы в России были очень важны, и, к сожалению, сейчас эта традиция прервалась. Многие пытаются получить образование за границей, получить знания, но это не есть образование: знание и образование – это разные вещи. Знания можно получить из книг, различных источников, а вот образование – это нечто иное…
– Это осознание в себе «образа Божьего», нравственной и ответственной личности ?
– Совершенно верно.
– Вы принимали участие в последнем Всемирном русском соборе, посвященном проблемам образования. Почему православная общественность обратилась к этому вопросу?
– В перестройку и постперестроечный период из школы вынули функцию воспитания. Ее сориентировали на знания: школа должна дать определенный минимум знаний, но она уже не занимается воспитанием. И это – огромная прореха в образовательном процессе! В 90-е годы шел процесс выживания. Мы хорошо помним, что родителям было не до детей, они не додали того, что должна была дать семья. Телевидение не занимается воспитанием, и школа тоже отдала эту функцию улице. Получилось так, что поколение 20-25-летних, как сейчас отмечают многие, – потерянное. Потому что нет тех устоев, которые прежде воспитывало общество. Церковь обращает на это внимание, потому что ей это ближе. Она всегда занимается душой человека, и она, собственно, подняла многих опустившихся людей, которые появились в нашем обществе. У нас же огромное количество беспризорных детей! Поэтому именно Церковь обнаружила такую нишу своего социального служения – воспитание молодого поколения.
– Вы сказали, что из школы ушло воспитание, но мне кажется, еще и намного уменьшилось количество уроков, связанных с нашей историей, литературой, обществом, – тех, что воспитывали своим содержанием…
– Абсолютно с вами согласен. В последнее время распространена установка на то, чтобы дать знания: знание математики, иностранного языка, потому что они могут пригодиться везде. Так мы готовим космополитов, которые могут найти себе место там, где им будет лучше. Когда-то на Руси была пословица, которую, к сожалению, забыли: «Где родился, там и пригодился». С православной точки зрения она говорит о том, что неслучайно человек родился именно в этом месте, неслучайно у него такие родители, все это ему дано от Бога. Что влечет за собой сокращение часов на литературу? Уменьшается морально-этическая сторона взаимоотношения людей – это первое. Второе: если мы убираем историю и литературу, уходят вопросы патриотизма. Человек оказывается не привязанным к своей земле, к своему роду, семье. Он изучает мировую культуру, мировые религии, он изучает все и может ориентироваться во всем мире, но не знает того основного, что должно быть у него. Когда Пушкин возвращается к своим национальным корням, он становится национальным писателем и мы говорим, что Пушкин – «наше все».
– Не так давно в интервью «СВ» руководитель Молодежного российско-белорусского оркестра Александр Николаевич Якупов отметил, что, по его мнению, отсутствие достаточного количества гуманитарных дисциплин в нашем учебном процессе связано с определенным лоббированием политики «технарей». Вы с этим согласны?
– Согласен. Проще договориться с людьми, которые национально не привязаны, – с теми самыми технарями. Их язык – математика, они знают иностранный, английский на бытовом уровне, могут общаться, и они создают некую корпорацию, международную общность. Они могут профессионально работать, но это то, что нужно человеку для быта, для зарабатывания денег. Для русского человека этого мало, потому что у него возникает вопрос: кто ты, какой ты, в чем смысл твоего бытия? Кроме того, гуманитарная область, например та же литература, учит не только каким-то нравственным критериям и основам, есть еще один важный аспект – она учит фантазировать, мыслить. Неслучайно японцы разработали программу творческого мышления. Чтобы сделать глобальное открытие, человек должен уметь мыслить масштабно, образно. Для таких людей очень важно много читать – то есть развивать образную систему. Это с одной стороны. С другой стороны, очень сильно развивают музыка, живопись, и это нужно давать в комплексе. Ведь наша православная культура развивалась в комплексе – это хоровое пение, многоголосие, это фрески, изумительные и по своей цветовой гамме, и по своим образам. Человек учился их читать, приходил в храм и знакомился с мировой историей, которая изложена в Библии. Русская живопись возникает, отталкиваясь от иконографии. Литература основана на древнерусской словесности, которая писалась церковнославянским языком. Она вышла из службы, потому что многие произведения помогали пониманию церковной службы. А потом появились изумительные древнерусские повести – «Повесть о Петре и Февронии», об Илье Муромце, собственно о семье, о тех оценках, критериях, нравственных основах, которые закладывались изначально у молодого человека.
– Александр Николаевич, получается, что это заблуждение – тезис о том, что доминирование точных наук поможет осуществить нам экономический прорыв?
– Это не поможет. Неслучайно экономический кризис, который мы наблюдаем последнее время, имеет духовную основу. Ни математики, ни экономисты не могут его ни высчитать, ни преодолеть. Я считаю, что духовное развитие человека может способствовать выходу из этого кризиса. Это не только умение пережить этот кризис, не отчаяться, но и масштабный взгляд, о котором мы с вами говорили, который присущ, кстати сказать, именно русской культуре. Русские одними из первых осознали свое место в контексте всей мировой христианской истории. И сейчас, когда наступил кризис, у нас начинается интенсивный поиск той самой национальной русской идеи, с одной стороны. И с другой стороны, все больше и больше звучит мысль о том, что именно России отводится значимая роль в борьбе с мировым кризисом.
– Вся наша педагогическая общественность разделилась на два лагеря по поводу ЕГЭ. Скажите, ЕГЭ можно адаптировать к нашей отечественной системе образования?
– Трудный вопрос. ЕГЭ вводили математики, и для точных наук, как одна из форм оценки знаний, она может существовать – одна из форм, я хочу это подчеркнуть. Неслучайно в МГУ как противились, так и противятся до сих пор введению ЕГЭ как основной формы оценки знаний. Виктор Садовничий, ректор МГУ, хоть и сам представитель точных наук, тем не менее скептически относится к такой проверке знаний. Что касается гуманитарных наук – это совершенно не подходит. История – не просто даты, это прежде всего личности и оценка их деяний. Можно не вспомнить какую-то дату из истории, но нужно уметь интерпретировать события соответствующим образом. Когда все сводится к цифрам, школьники перестают понимать свою историю. Они не могут мыслить. А о литературе я вообще не говорю, потому что как можно литературу сдавать по тестам? Только имена, даты рождения писателей? Какие-то «изгибы» в сюжетах нужно будет выбрать и так далее. Напрочь отсекается элемент творчества в ответах абитуриентов, а ведь без него мы не построим творческую личность. Ведь человек изначально – творец. У каждого есть это творческое начало. А мы его отсекаем. Вот так, как сейчас это происходит, – натаскивание на сдачу экзаменов по ЕГЭ.
– Литературный институт столкнулся с проблемой ЕГЭ на примере своих абитуриентов?
– К сожалению, столкнулся. Мы боролись до последнего момента, но в этом году нас поставили перед фактом, теперь ЕГЭ распространяется и на нас. Но поскольку мы – творческий вуз, мы отстояли творческий конкурс. Все-таки мы оцениваем наших абитуриентов по их способности творить.
– Как вам кажется, точка уже поставлена в дискуссии по ЕГЭ? Или все-таки есть возможность побороться за более правильное применение его к нашей системе образования?
– Когда президент Дмитрий Медведев сказал, что у ЕГЭ нет альтернативы, все, конечно, смирились, что так и будет. Но ведь он добавил, что это – не универсальная система, ее нужно совершенствовать, ее нужно изменять. Потому надежда все-таки остается на то, что со временем мы насытимся этим экспериментом, в который были вложены очень большие деньги. Даже Запад отказывается уже от ЕГЭ, потому что узко мыслящие люди там тоже не нужны. Кстати сказать, те выпускники наших вузов, которые заканчивали их без ЕГЭ, – это самые лучшие специалисты в области компьютерных технологий и компьютерных программ. Это ли не лучшее подтверждение ценности нашего отечественного образовательного опыта? Так какой смысл от него отказываться?
– Как вам кажется, попытки унифицировать систему образования в рамках Союзного государства необходимы? И насколько они перспективны? Вы ведь принимаете абитуриентов со всего необъятного постсоветского пространства?
– Совершенно верно, из всех стран СНГ у нас учатся студенты. Слава Богу, что везде есть творческие люди, они к нам тянутся, и мы поддерживаем те старые связи, которые были в Советском Союзе. Отвечая на ваш вопрос, я хотел бы обратить внимание на то, что уровень подготовки абитуриентов сейчас, конечно, отличается. Какую-то общую планку, конечно, нужно задавать и в рамках СНГ, и в рамках Союзного государства. Но возникает еще и другая проблема: если аттестаты о школьном образовании принимаются у нас, в России, и не подвергаются сомнению, то, например, диплом кандидата наук уже требует сертификации. Уходит очень много времени на подтверждение его статуса. Эта проблема существует и на Украине, и в Беларуси, и во многих других странах СНГ. Вместо того, чтобы двигаться дальше, развивать науку, человек вынужден терять на этом время. На это следует обратить внимание. Нужна воля наших правительств. Нужно просто сесть и договориться. По сути дела, это решается очень легко – руководители правительств подписывают соглашение о признании степеней и званий ученых и, естественно, аттестатов кандидатов и докторов наук.
– А в вашей преподавательской среде – вы ведь бываете и на Украине, и в Беларуси – есть понимание того, что вы работаете на одну цель? Или стремление самоутвердиться за счет национального суверенитета берет верх над здравомыслием?
– Больше это чувствуется на Украине. Однажды на совместной конференции я обратил внимание на такую деталь: украинцы все время говорили, сколь они не похожи на русских, а русские говорили, что мы очень похожи. У нас тенденция – показать общность, у них – показать отличия. И это сказывается на подготовке молодых специалистов. Мне приходится общаться с молодыми учеными, и они уже неохотно воспринимают объективные исторические данные: как историк я могу сказать, что у нас единый народ и до XVI века ни белорусов, ни украинцев не было. Была Киевская Русь, Литовская Русь и Московская (XVI-XVII века). Но это была все-таки Русь – единая, целая. Потом только стали формироваться национальные языки – разговорный, затем литературный. Не лучше ли отталкиваться от общей основы и идти дальше? С другой стороны, у меня сейчас юбилей – тридцать лет с момента окончания Львовского университета. Собираются выпускники, и для нас всех мы – единое целое, несмотря на то что кто-то приезжает из России, кто-то – с Украины, кто-то в Беларуси живет, между нами не существует отличий. И вот это родство очень хотелось бы передать тем, кого мы сегодня называем своими учениками.

Беседовала
Татьяна КОНДРАТОВИЧ