Чтобы не погас огонь в чуме
В заполярном Мурманске прошел I Международный кинофестиваль стран Арктики «Северное сияние». В нем приняли участие кинематографисты России, США, Канады, Швеции, Норвегии, Финляндии. Нашу страну представляли картины «Сынок» Ларисы Садиловой, «Как я провел этим летом» Алексея Попогребского и «Пудана – последняя в роду» ненецкого режиссера Анастасии Лапсуй, которая завоевала Приз зрительских симпатий. «Пудана…» рассказывает о том, как советский режим ломает поэзию народной жизни ненцев, принося им взамен цивилизацию и образование. Но по большому счету, это картина о любви и прощении.
В заполярном Мурманске прошел I Международный кинофестиваль стран Арктики «Северное сияние». В нем приняли участие кинематографисты России, США, Канады, Швеции, Норвегии, Финляндии. Нашу страну представляли картины «Сынок» Ларисы Садиловой, «Как я провел этим летом» Алексея Попогребского и «Пудана – последняя в роду» ненецкого режиссера Анастасии Лапсуй, которая завоевала Приз зрительских симпатий. «Пудана…» рассказывает о том, как советский режим ломает поэзию народной жизни ненцев, принося им взамен цивилизацию и образование. Но по большому счету, это картина о любви и прощении. – Анастасия Тимофеевна, на сегодняшний день вы единственный кинорежиссер среди ненцев?
– Да, сложилось так, что пока я одна из ненцев пришла в большой кинематограф, что меня очень огорчает. Гордиться этим стыдно. Более 80 лет прошло с тех пор, как ненцы научились держать в руках карандаш и написали первые буквы. А благодаря тому, что в 1932 году Ленинградский университет открыл Северное отделение, у нас появились учителя, инженеры, ученые, врачи, политики. Я сама по образованию учительница начальных классов. Но проработала в школе недолго и ушла в журналистику: на «Ямал-радио», в журнал «Северные просторы». С 92-го года живу в Финляндии – там стала кинорежиссером. Муж у меня известный в Финляндии кинорежиссер Маркку Лемускаллио, и мы решили вместе снимать кино.
– Как же вы с ним познакомились?
– В 1989 году он делал фильм «Я есть» об искусстве народов Северных стран: Аляски, Канады, Гренландии, Российского Севера и Чукотки. В то время у нас окружной комитет партии выделял человека для опеки иностранцев: чтобы они не упали, не разбились, дорогу не потеряли. Так я стала с ним работать. А когда Маркку уезжал, то сказал, что у него никогда не было такого организатора, как я. И предложил мне поработать над следующим фильмом. Я согласилась, хотя не люблю работать с иностранцами.
– Почему? Ведь известно, что иностранцы более дисциплинированны в работе, чем россияне…
– Это так, но наши понятия доброты, порядочности, нравственности не всегда совпадают. Возьмем простой пример. Если, скажем, у ненцев есть еда – мы не делим людей на своих и чужих, а всех сажаем за стол. Когда мы разводим костер, то всех зовем греться у нашего огня. Если кому-то одному из нас плохо (я говорю о ненцах, потому что сама ненка), мы всей общиной стараемся помочь. На Западе это не всегда так. Там никому не придет в голову пойти к соседу и попросить рубль до зарплаты. Правда, им приходит в голову попросить у государства и государство помогает. Есть разница и в семейных отношениях. Если в ненецкой семье мать до сих пор глава большой семьи, хранительница очага, то на Западе дети и родители – разные люди, разные семьи. Я уже больше 20 лет живу в Финляндии, но работаю на Ямале, в Ненецком автономном округе, потому что хочу сделать фильм, который переживет меня. Это возможно лишь в том случае, если знаешь культуру народа.
– Ваша «Пудана – последняя в роду» рассказывает о том, как цивилизация грубо покушается на эту культуру…
– В какой-то степени это неизбежность. Но я не могу не сказать о великой заслуге учителей, которые приехали к нам на край земли, в тундру. Первым из них приходилось жить в наших дымных чумах, антисанитарных (с их точки зрения) условиях. Я преклоняюсь перед ними, перед теми комсомолками, которые приехали на Ямал, чтобы вытянуть нас, по известному выражению, «из тьмы безграмотности». (Эту фразу я оставила в своем фильме.) Тогда мы не понимали, зачем они приехали: мы и без них прожили бы! А они еще и ругаются, заставляют учиться, вдруг появляется какой-то дедушка Ленин, который сказал: «Учиться, учиться и учиться», попрекают нас куском хлеба, мол, мы сидим на шее у государства. А мы отвечали: уезжайте отсюда, у нас есть рыба, олени, вы нам не нужны. И убегали из интернатов.
Сейчас, когда у меня волосы стали седыми, я понимаю: земной поклон этим людям, которые, несмотря на наш протест, на тяжелейшие условия жизни, не уезжали. И то, что мы сегодня имеем национальную интеллигенцию, – великая заслуга этих русских девочек, которые в 30-е годы приехали в наши кочевые школы и, переходя из чума в чум, в темноте, учили людей. Сегодня мы гордимся, что у нас выросли свои политики, свои ученые, но никто в повседневной жизни не скажет: спасибо вам, дорогая Мария Ивановна.
– Да, но жесткая и прямолинейная учительница из «Пуданы» вызывает мало симпатии…
– Мои учителя были жесткими, суровыми, всякими, но если бы они со мной сюсюкали, я бы не вышла сегодня на сцену получать приз. И я в своем фильме говорю им запоздалое спасибо. В моем фильме мама героини после того, как три года пролежала в больнице, приезжает домой, в чум, и учит девочку мыться. А девочка росла с бабушкой – руки она мыть научилась, а лицо… Бабушка абсолютно категорична – она против новых веяний. Говорит: «Ты столько лет была среди русских и только мыться научилась? Больше ничему доброму?»
Словом, хотели мы того или не хотели, но становились другими. В конце фильма «Пудана – последняя в роду» героиня говорит: «В моей душе остались неспетые шаманские песни. Потому что в жизни я стала петь другие песни». Какие? В дни моей далекой юности и детства лучших из лучших, отличников посылали в Артек. Это было великое счастье для ребенка и большая честь для школы. Красивая патриотическая песня, которую поет моя героиня, – гимн Артека. «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих». В моем фильме нет хороших и плохих – каждый по-своему прекрасен.
– У вашей героини был прототип? В какой степени это непридуманная история?
– Да, мы вместе учились в университете. У нее не было ни брата, ни сестры, она не вышла замуж. Она последняя Вэрэ на земле. Больше Вэрэ нет. Для нас, ненцев, очень важно, чтобы не потух огонь в чуме. Женщина зажигает огонь ради мужчины, который придет с охоты. Он ее защитник, опора, отец ее детей. А если нет мужчины – ради кого по утрам зажигать огонь? И это самое страшное, что может случиться в семье. Картиной «Пудана – последняя в роду» мне хотелось сказать людям: давайте научимся прощать друг другу обиды. А в своих фильмах, не только документальных, но и художественных, я ничего не придумываю. Просто беру кусок из жизни.
– Насколько известно, вы снимаете не профессиональных актеров, а настоящих жителей Ямала…
– Когда в советское время в России снимали фильмы о северных народах, в них играли казахи или узбеки. Перед съемками одного из своих фильмов я заключала контракт с финской кинокомпанией и сказала, что сниматься в моем фильме будут только ненцы. Финны улыбнулись, переглянулись, и мой рассказ был воспринят как самый короткий анекдот: кино и ненцы. Мне действительно стало страшно. Поддержал меня муж, который в меня верит. И я выступила по телевидению с сообщением, что мы собираемся снимать фильм и что для съемок нужно 97 человек. Было тысячи полторы кандидатов. Обычно я езжу из поселка в поселок, хожу в гости, пью чай, долго разговариваю, приглядываюсь, кто может быть актером. Иногда человек вначале соглашается, а потом его что-то смущает. Мне для съемок нужна была бабушка. Я ее нашла, рассказала, что нужно делать. А когда начали снимать, она вдруг говорит: «Тут столько всяких молитв, столько священных обрядов нужно совершать, я не могу. У меня дети, внуки. Для нас, ненцев, шаманизм – это не просто игра. Для меня и моих родителей всегда было оскорбительным, когда наши танцевальные коллективы с бубном скачут по сцене вдоль и поперек. Бубен – вещь священная». И я, конечно, понимаю, почему у бабушки дрогнуло сердце.
– Сейчас у всех народов бывшего СССР идет возвращение к своей национальной культуре, к вере…
– Жизнь – это процесс, это дорога. И, конечно, ненцы – это не застывшие Уральские горы. Сейчас у всех есть моторные лодки, в каждом чуме появился снегоход. В 60% чумов стоят переносные электростанции, появился телевизор. Ненцы шагают в ритме с жизнью, как и мы с вами. Но они сохранили себя как этнос. Этому помогла великая сила женщины. Ненка осталась в чуме. Мужчина-ненец каждый день должен выходить на просторы седого Ямала, где нет ни одного кустика, где глазу не за что зацепится, чтобы добывать пищу. В чуме остались его единственная, преданная ему женщина и маленькие дети, которых она родила. Они живут для детей сейчас, чтобы потом дети жили для них. Ради этих детей мать утром поднимается в холодном чуме, где температура, как на улице, – минус 50о, и разводит огонь. Вместе с огнем над Ямалом поднимается солнце, чтобы осветить эту холодную землю. Мать для ненцев – самое священное, что может быть на земле.
Беседовала
Татьяна СЕМАШКО
– Да, сложилось так, что пока я одна из ненцев пришла в большой кинематограф, что меня очень огорчает. Гордиться этим стыдно. Более 80 лет прошло с тех пор, как ненцы научились держать в руках карандаш и написали первые буквы. А благодаря тому, что в 1932 году Ленинградский университет открыл Северное отделение, у нас появились учителя, инженеры, ученые, врачи, политики. Я сама по образованию учительница начальных классов. Но проработала в школе недолго и ушла в журналистику: на «Ямал-радио», в журнал «Северные просторы». С 92-го года живу в Финляндии – там стала кинорежиссером. Муж у меня известный в Финляндии кинорежиссер Маркку Лемускаллио, и мы решили вместе снимать кино.
– Как же вы с ним познакомились?
– В 1989 году он делал фильм «Я есть» об искусстве народов Северных стран: Аляски, Канады, Гренландии, Российского Севера и Чукотки. В то время у нас окружной комитет партии выделял человека для опеки иностранцев: чтобы они не упали, не разбились, дорогу не потеряли. Так я стала с ним работать. А когда Маркку уезжал, то сказал, что у него никогда не было такого организатора, как я. И предложил мне поработать над следующим фильмом. Я согласилась, хотя не люблю работать с иностранцами.
– Почему? Ведь известно, что иностранцы более дисциплинированны в работе, чем россияне…
– Это так, но наши понятия доброты, порядочности, нравственности не всегда совпадают. Возьмем простой пример. Если, скажем, у ненцев есть еда – мы не делим людей на своих и чужих, а всех сажаем за стол. Когда мы разводим костер, то всех зовем греться у нашего огня. Если кому-то одному из нас плохо (я говорю о ненцах, потому что сама ненка), мы всей общиной стараемся помочь. На Западе это не всегда так. Там никому не придет в голову пойти к соседу и попросить рубль до зарплаты. Правда, им приходит в голову попросить у государства и государство помогает. Есть разница и в семейных отношениях. Если в ненецкой семье мать до сих пор глава большой семьи, хранительница очага, то на Западе дети и родители – разные люди, разные семьи. Я уже больше 20 лет живу в Финляндии, но работаю на Ямале, в Ненецком автономном округе, потому что хочу сделать фильм, который переживет меня. Это возможно лишь в том случае, если знаешь культуру народа.
– Ваша «Пудана – последняя в роду» рассказывает о том, как цивилизация грубо покушается на эту культуру…
– В какой-то степени это неизбежность. Но я не могу не сказать о великой заслуге учителей, которые приехали к нам на край земли, в тундру. Первым из них приходилось жить в наших дымных чумах, антисанитарных (с их точки зрения) условиях. Я преклоняюсь перед ними, перед теми комсомолками, которые приехали на Ямал, чтобы вытянуть нас, по известному выражению, «из тьмы безграмотности». (Эту фразу я оставила в своем фильме.) Тогда мы не понимали, зачем они приехали: мы и без них прожили бы! А они еще и ругаются, заставляют учиться, вдруг появляется какой-то дедушка Ленин, который сказал: «Учиться, учиться и учиться», попрекают нас куском хлеба, мол, мы сидим на шее у государства. А мы отвечали: уезжайте отсюда, у нас есть рыба, олени, вы нам не нужны. И убегали из интернатов.
Сейчас, когда у меня волосы стали седыми, я понимаю: земной поклон этим людям, которые, несмотря на наш протест, на тяжелейшие условия жизни, не уезжали. И то, что мы сегодня имеем национальную интеллигенцию, – великая заслуга этих русских девочек, которые в 30-е годы приехали в наши кочевые школы и, переходя из чума в чум, в темноте, учили людей. Сегодня мы гордимся, что у нас выросли свои политики, свои ученые, но никто в повседневной жизни не скажет: спасибо вам, дорогая Мария Ивановна.
– Да, но жесткая и прямолинейная учительница из «Пуданы» вызывает мало симпатии…
– Мои учителя были жесткими, суровыми, всякими, но если бы они со мной сюсюкали, я бы не вышла сегодня на сцену получать приз. И я в своем фильме говорю им запоздалое спасибо. В моем фильме мама героини после того, как три года пролежала в больнице, приезжает домой, в чум, и учит девочку мыться. А девочка росла с бабушкой – руки она мыть научилась, а лицо… Бабушка абсолютно категорична – она против новых веяний. Говорит: «Ты столько лет была среди русских и только мыться научилась? Больше ничему доброму?»
Словом, хотели мы того или не хотели, но становились другими. В конце фильма «Пудана – последняя в роду» героиня говорит: «В моей душе остались неспетые шаманские песни. Потому что в жизни я стала петь другие песни». Какие? В дни моей далекой юности и детства лучших из лучших, отличников посылали в Артек. Это было великое счастье для ребенка и большая честь для школы. Красивая патриотическая песня, которую поет моя героиня, – гимн Артека. «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих». В моем фильме нет хороших и плохих – каждый по-своему прекрасен.
– У вашей героини был прототип? В какой степени это непридуманная история?
– Да, мы вместе учились в университете. У нее не было ни брата, ни сестры, она не вышла замуж. Она последняя Вэрэ на земле. Больше Вэрэ нет. Для нас, ненцев, очень важно, чтобы не потух огонь в чуме. Женщина зажигает огонь ради мужчины, который придет с охоты. Он ее защитник, опора, отец ее детей. А если нет мужчины – ради кого по утрам зажигать огонь? И это самое страшное, что может случиться в семье. Картиной «Пудана – последняя в роду» мне хотелось сказать людям: давайте научимся прощать друг другу обиды. А в своих фильмах, не только документальных, но и художественных, я ничего не придумываю. Просто беру кусок из жизни.
– Насколько известно, вы снимаете не профессиональных актеров, а настоящих жителей Ямала…
– Когда в советское время в России снимали фильмы о северных народах, в них играли казахи или узбеки. Перед съемками одного из своих фильмов я заключала контракт с финской кинокомпанией и сказала, что сниматься в моем фильме будут только ненцы. Финны улыбнулись, переглянулись, и мой рассказ был воспринят как самый короткий анекдот: кино и ненцы. Мне действительно стало страшно. Поддержал меня муж, который в меня верит. И я выступила по телевидению с сообщением, что мы собираемся снимать фильм и что для съемок нужно 97 человек. Было тысячи полторы кандидатов. Обычно я езжу из поселка в поселок, хожу в гости, пью чай, долго разговариваю, приглядываюсь, кто может быть актером. Иногда человек вначале соглашается, а потом его что-то смущает. Мне для съемок нужна была бабушка. Я ее нашла, рассказала, что нужно делать. А когда начали снимать, она вдруг говорит: «Тут столько всяких молитв, столько священных обрядов нужно совершать, я не могу. У меня дети, внуки. Для нас, ненцев, шаманизм – это не просто игра. Для меня и моих родителей всегда было оскорбительным, когда наши танцевальные коллективы с бубном скачут по сцене вдоль и поперек. Бубен – вещь священная». И я, конечно, понимаю, почему у бабушки дрогнуло сердце.
– Сейчас у всех народов бывшего СССР идет возвращение к своей национальной культуре, к вере…
– Жизнь – это процесс, это дорога. И, конечно, ненцы – это не застывшие Уральские горы. Сейчас у всех есть моторные лодки, в каждом чуме появился снегоход. В 60% чумов стоят переносные электростанции, появился телевизор. Ненцы шагают в ритме с жизнью, как и мы с вами. Но они сохранили себя как этнос. Этому помогла великая сила женщины. Ненка осталась в чуме. Мужчина-ненец каждый день должен выходить на просторы седого Ямала, где нет ни одного кустика, где глазу не за что зацепится, чтобы добывать пищу. В чуме остались его единственная, преданная ему женщина и маленькие дети, которых она родила. Они живут для детей сейчас, чтобы потом дети жили для них. Ради этих детей мать утром поднимается в холодном чуме, где температура, как на улице, – минус 50о, и разводит огонь. Вместе с огнем над Ямалом поднимается солнце, чтобы осветить эту холодную землю. Мать для ненцев – самое священное, что может быть на земле.
Беседовала
Татьяна СЕМАШКО
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
