Большие деньги – большим ученым
Как совершить прорыв в инновационной сфере Построение «умной экономики» – задача для любой страны, стремящейся быть в числе стран-лидеров в XXI веке. Однако переход на «инновационные рельсы» происходит непросто. Что мешает? Какие шаги нужно предпринять прежде всего? Об этом в беседе с корреспондентом «СВ» размышляет научный руководитель АНО «Информэкспертиза» и экспертной секции по вопросам использования информационно-коммуникационных технологий в составе экспертно-консультативной группы Совета при Президенте РФ Владимир РУБАНОВ.
Как совершить прорыв в инновационной сфере
Построение «умной экономики» – задача для любой страны, стремящейся быть в числе стран-лидеров в XXI веке. Однако переход на «инновационные рельсы» происходит непросто. Что мешает? Какие шаги нужно предпринять прежде всего? Об этом в беседе с корреспондентом «СВ» размышляет научный руководитель АНО «Информэкспертиза» и экспертной секции по вопросам использования информационно-коммуникационных технологий в составе экспертно-консультативной группы Совета при Президенте РФ Владимир РУБАНОВ. – Владимир Арсентьевич, когда ищут причины пробуксовки построения в России «умной экономики», обычно ссылаются на то, что нет достаточных средств (или деньги выделяются, но не доходят до нужных адресатов), слаба законодательная база процесса… Вы с этим согласны?
– Не это, думаю, главное. Базисная причина – в разных миропониманиях того, как нужно и должно двигаться по пути научно-технического прогресса. Об этом вам скажет любой ученый, который может сравнить на достаточно серьезном временном отрезке ситуацию в России и за рубежом – в странах, которые мы называем развитыми. Принципиально разное отношение к научному труду! В нашей стране в последнее время его можно назвать формально-обезличенным.
– В чем это выражается?
– У нас «сверху» ставятся задачи, вырабатываются бесчисленные программы – потом под это уходят средства. Деньги проплачиваются немалые, а результата – чуть. Почему? Да потому что институт имени великого ученого и сам великий ученый – это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Институт имени великого ученого без самого великого ученого часто оказывается никому не нужен, потому что, как выясняется, он на этом ученом и держался. В технологически развитых странах инновационная политика строится вокруг двух сущностей – личностей и их проектов. Люди и идеи – вот что должно быть главным. А у нас во главу угла ставится чаще всего не Личность, а Структура. Это ошибочный подход – и с ним никакой инновационной каши не сваришь.
– Но ведь найти великих и талантливых тоже проблема – всяк мнит себя гением. Кто по праву должен стать этой самой «личностью с проектом»?
– Существуют объективные критерии. Скажем, в мировом научном сообществе есть индекс цитируемости (ведь на все ведущие научные журналы планеты для продвижения себя любимого не повлияешь!). Нет ведь американской или русской математики или физики – есть просто математика и физика. Если ты действительно талантлив, тебя в мире заметят, благо «железного занавеса» нынче не существует. Настоящее экспертное сообщество обычно не обманывается.
Для исключения субъективизма экспертное сообщество должно быть реально независимым. От власти прежде всего! Так система экспертизы действует, например, в Германии. Да, государство финансирует научные исследования, но само оно не имеет никакого отношения к распределению выделенных денег, не может назначать определенных людей в экспертные советы. Кого избрали сами ученые – те и будут определять приоритеты и выделять гранты. Эффективность определяется объективными научными достижениями на направлении ответственности эксперта. Замарал себя эксперт в глазах научного сообщества – извольте выйти вон. Власть не спасет тебя от непрофессионализма или корыстного поведения.
– В России сегодня не совсем так?
– У нас вообще институт экспертизы толком не оформлен. Научное сообщество находится на обочине принятия решений даже по программам научно-технического плана. Пока у нас, как уже было сказано, средства выделяются под структуры и непонятно кем написанные программы. К тому же дело отягощается непрозрачностью самого процесса. Откуда тот или иной «институт» взялся? Почему именно он признан лучшим на этом направлении без объективной экспертизы авторитетного научного сообщества? Финансы нередко получают вообще никому не понятные и неизвестно откуда взявшиеся «общества с ограниченной ответственностью».
– Объективная экспертиза – значит международная?
– В том числе и международная. Вот Финляндия – не самая была великая в научном отношении страна. Но в последнее время многого добилась, заняв позицию одного из мировых лидеров перехода к обществу знания. Там не было на момент принятия решения о выращивании Nokia в национального чемпиона мирового уровня достаточной научной базы в сфере информационных технологий. Поэтому ни один научно-технический проект не запускается без экспертизы научных светил из разных стран – тех людей, которым под дурачка липовый проект не подложишь.
– Но согласитесь, что в последнее время в нашей стране меняется отношение к науке как к таковой, ее роли. А то ведь в 90-е годы от занимающихся фундаментальной наукой ученых требовали выпускать сковородки с чудесным покрытием, вечные лампочки…
– Сегодня этого не требуют, но по-прежнему заглядывают в карман: «Сколько вы получаете и какая от вас реальная отдача?» При том, что во все времена задача ученого-фундаменталиста – это поиск истины, производство новых знаний. Нет у науки задачи – зарабатывать деньги. Наука – это умение превращать деньги в знания. А для превращения знаний в деньги имеются другие институты и люди. Если бизнес и государство не умеют превращать знания в деньги – это их проблема. Не нужно делать из хороших ученых плохих бизнесменов.
Умеют ли российские ученые превращать деньги в знания? Безусловно! Иначе их не приглашали бы в ведущие институты и университеты мира. Обратный процесс – не их забота. Пусть государство и бизнес не требует от ученых зарабатывать деньги, а сами учатся этому.
– То есть ученому это неинтересно?
– Это, повторяю, не его проблема. По определению. Если у нас чиновник не понимает этого, а бизнес не дорос до осмысления сей абсолютно простой мысли, надо спрашивать с них. Иногда больно слушать, когда чиновники и бизнесмены вопиют: а к чему нам такая наука нужна (в том смысле, что не дает прибыли)? Готов задать встречный вопрос: а зачем, простите, ученым такой госсектор и бизнес, который не может превращать добываемые ими качественные знания в эффективные проекты и деньги?
Сегодня, к счастью, засадить ученых в «шарашки» уже не получится. Значит, хватит относиться к ним чуть ли не как к социальным иждивенцам.
И еще надо спуститься с научных высот на производственный фундамент…
– А какие здесь проблемы?
– Создавая госкорпорации в сфере высоких технологий, мы не в полной мере отдаем себе отчет в особенностях технологической конкуренции. По традиции обращаем взор на основные фонды, оборудование и кадры материального производства. Но не в этом пространстве происходит сегодня фронт конкурентной борьбы. Перевод процессов разработки, производства и обслуживания высокотехнологичной продукции в цифровой формат перевел конкуренцию в информационное пространство. Так, в общей структуре лидера американского судостроения материальное производство составляет 17 процентов, а информационные технологии – 34. Перевод сферы высоких технологий (авиация, судостроение, ракетостроение) в цифровой формат позволил в 5-7 раз сократить сроки разработки новых образцов, более чем вдвое снизить затраты на НИОКР. На этой основе организуется компьютерное управление всеми этапами жизненного цикла изделия, материальное производство размещается по всему миру (в зависимости от стоимости рабочей силы и рынка сбыта) и соединяется в единой точке сборки с помощью цифровой модели изделия.
Если мы не перешли на цифровые форматы разработки и производства изделий, то мы изначально проигрываем в конкуренции по срокам в разы! Но разработки и производство – еще не вся проблема. В цифровой формат страны-лидеры перевели сегодня логистику и послепродажное обслуживание сложной техники.
– В США, насколько я знаю, сегодня вообще не в цифровом формате нельзя что-либо выпускать?
– Правильно. Это все равно что писать клинописью на камнях в эпоху книгопечатания. Даже гениальные мысли в клинописном формате вряд ли кто (кроме археологов) будет приобретать. То же происходит сегодня в сфере высоких технологий. Техническую документацию в виде бумажных чертежей сегодня мир уже перестает воспринимать. Технические решения не в цифровом формате выпадают из глобального информационного пространства обмена знаниями и технологиями. Если у конечного пользователя нет дистанционного доступа к исходной документации в режиме онлайн, он вряд ли будет приобретать сегодня саму технику. Тем более что в ряде стран уже введены запреты, а предоставление технической документации в цифровом формате превратилось в рутинное требование к поставщикам высокотехнологичной продукции.
– А в России?
– У нас переход на цифровой формат осуществляется локально и не по всем этапам жизненного цикла изделия. Но много ли толку от того, что конструкторское бюро создало документацию в цифровом формате, а предприятие-изготовитель такую документацию не воспринимает?! Это все равно что строить железную дорогу кусками и с разной шириной колеи. Даже при создании нашего новейшего самолета «Суперджета-100» в цифровой формат переведена только техническая документация без логистики и послепродажного обслуживания. По этой причине мы выпадаем из глобального технологического пространства и нагружаем покупателей наших самолетов, кораблей и другой сложной техники целым комплексом проблем, от которых они избавлены при покупке аналогов у наших конкурентов.
Сегодня у нас во всех сферах командные высоты занимают МШПА – менеджеры широкого профиля со знанием английского. Им неважно, чем руководить. А профессионалы, которые могут осуществить прорыв в «умной экономике», к подготовке и принятию решений по вопросам модернизации привлекаются недостаточно. Напомню, этот полузабытый слой профессионалов прежде назывался инженерным корпусом. В чем, к примеру, одна из причин трагедии на Саяно-Шушенской ГЭС? В том, что все ее проблемы излагались и решались на языке бухгалтерских документов и финансовых показателей. А с инженерно-технической службой, специалистами по диагностике и лечению болезней техники никто не говорил и их позицию не учитывал. Сама же техника жаловаться пока не научилась. Есть поговорка: если кто-то очень хочет иметь деньги, то рано или поздно он сможет иметь деньги. Но ничего другого, кроме денег. Из техносферы мы научились извлекать деньги, но во многом потеряли способность ею управлять и ее развивать.
Мир держится на профессионалах. Особенно в наступившие времена сложных технических систем. Во всех областях. Это – аксиома. Снижается профессионализм – получается техногенная катастрофа.
– Выход из ситуации?
– Самый простой и одновременно самый сложный. Не губить престиж профессий, требующих многих знаний. И у него должен быть соответствующий социальный престиж. Шоуменов в стране знают все. А кто знает тех, на ком держится сегодня научно-технический фундамент страны?! Такое смещение ценностей в массовом сознании – это уже уровень духовного и душевного здоровья страны. Сможет ли оно своей информационной и кадровой политикой внушить обществу, что профессия инженера – нужная, престижная и достойная того, чтобы в нее шли многие? Если сможет – у тех, кто своими головами и руками проводит модернизацию, появится надежда. Не сможет – будем деградировать.
– Есть ли основания для оптимистичного взгляда в наше будущее?
Конечно, есть. Все большую ценность в мире приобретает универсальное знание. Оно сегодня – большая редкость. Всего пять стран в мире имеют фундаментальную науку, включая Россию. Москва и Санкт-Петербург входят в число 30 ведущих мировых центров. Это дает основание для оптимизма.
Беседовал
Александр ГУБАНОВ
Построение «умной экономики» – задача для любой страны, стремящейся быть в числе стран-лидеров в XXI веке. Однако переход на «инновационные рельсы» происходит непросто. Что мешает? Какие шаги нужно предпринять прежде всего? Об этом в беседе с корреспондентом «СВ» размышляет научный руководитель АНО «Информэкспертиза» и экспертной секции по вопросам использования информационно-коммуникационных технологий в составе экспертно-консультативной группы Совета при Президенте РФ Владимир РУБАНОВ. – Владимир Арсентьевич, когда ищут причины пробуксовки построения в России «умной экономики», обычно ссылаются на то, что нет достаточных средств (или деньги выделяются, но не доходят до нужных адресатов), слаба законодательная база процесса… Вы с этим согласны?
– Не это, думаю, главное. Базисная причина – в разных миропониманиях того, как нужно и должно двигаться по пути научно-технического прогресса. Об этом вам скажет любой ученый, который может сравнить на достаточно серьезном временном отрезке ситуацию в России и за рубежом – в странах, которые мы называем развитыми. Принципиально разное отношение к научному труду! В нашей стране в последнее время его можно назвать формально-обезличенным.
– В чем это выражается?
– У нас «сверху» ставятся задачи, вырабатываются бесчисленные программы – потом под это уходят средства. Деньги проплачиваются немалые, а результата – чуть. Почему? Да потому что институт имени великого ученого и сам великий ученый – это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Институт имени великого ученого без самого великого ученого часто оказывается никому не нужен, потому что, как выясняется, он на этом ученом и держался. В технологически развитых странах инновационная политика строится вокруг двух сущностей – личностей и их проектов. Люди и идеи – вот что должно быть главным. А у нас во главу угла ставится чаще всего не Личность, а Структура. Это ошибочный подход – и с ним никакой инновационной каши не сваришь.
– Но ведь найти великих и талантливых тоже проблема – всяк мнит себя гением. Кто по праву должен стать этой самой «личностью с проектом»?
– Существуют объективные критерии. Скажем, в мировом научном сообществе есть индекс цитируемости (ведь на все ведущие научные журналы планеты для продвижения себя любимого не повлияешь!). Нет ведь американской или русской математики или физики – есть просто математика и физика. Если ты действительно талантлив, тебя в мире заметят, благо «железного занавеса» нынче не существует. Настоящее экспертное сообщество обычно не обманывается.
Для исключения субъективизма экспертное сообщество должно быть реально независимым. От власти прежде всего! Так система экспертизы действует, например, в Германии. Да, государство финансирует научные исследования, но само оно не имеет никакого отношения к распределению выделенных денег, не может назначать определенных людей в экспертные советы. Кого избрали сами ученые – те и будут определять приоритеты и выделять гранты. Эффективность определяется объективными научными достижениями на направлении ответственности эксперта. Замарал себя эксперт в глазах научного сообщества – извольте выйти вон. Власть не спасет тебя от непрофессионализма или корыстного поведения.
– В России сегодня не совсем так?
– У нас вообще институт экспертизы толком не оформлен. Научное сообщество находится на обочине принятия решений даже по программам научно-технического плана. Пока у нас, как уже было сказано, средства выделяются под структуры и непонятно кем написанные программы. К тому же дело отягощается непрозрачностью самого процесса. Откуда тот или иной «институт» взялся? Почему именно он признан лучшим на этом направлении без объективной экспертизы авторитетного научного сообщества? Финансы нередко получают вообще никому не понятные и неизвестно откуда взявшиеся «общества с ограниченной ответственностью».
– Объективная экспертиза – значит международная?
– В том числе и международная. Вот Финляндия – не самая была великая в научном отношении страна. Но в последнее время многого добилась, заняв позицию одного из мировых лидеров перехода к обществу знания. Там не было на момент принятия решения о выращивании Nokia в национального чемпиона мирового уровня достаточной научной базы в сфере информационных технологий. Поэтому ни один научно-технический проект не запускается без экспертизы научных светил из разных стран – тех людей, которым под дурачка липовый проект не подложишь.
– Но согласитесь, что в последнее время в нашей стране меняется отношение к науке как к таковой, ее роли. А то ведь в 90-е годы от занимающихся фундаментальной наукой ученых требовали выпускать сковородки с чудесным покрытием, вечные лампочки…
– Сегодня этого не требуют, но по-прежнему заглядывают в карман: «Сколько вы получаете и какая от вас реальная отдача?» При том, что во все времена задача ученого-фундаменталиста – это поиск истины, производство новых знаний. Нет у науки задачи – зарабатывать деньги. Наука – это умение превращать деньги в знания. А для превращения знаний в деньги имеются другие институты и люди. Если бизнес и государство не умеют превращать знания в деньги – это их проблема. Не нужно делать из хороших ученых плохих бизнесменов.
Умеют ли российские ученые превращать деньги в знания? Безусловно! Иначе их не приглашали бы в ведущие институты и университеты мира. Обратный процесс – не их забота. Пусть государство и бизнес не требует от ученых зарабатывать деньги, а сами учатся этому.
– То есть ученому это неинтересно?
– Это, повторяю, не его проблема. По определению. Если у нас чиновник не понимает этого, а бизнес не дорос до осмысления сей абсолютно простой мысли, надо спрашивать с них. Иногда больно слушать, когда чиновники и бизнесмены вопиют: а к чему нам такая наука нужна (в том смысле, что не дает прибыли)? Готов задать встречный вопрос: а зачем, простите, ученым такой госсектор и бизнес, который не может превращать добываемые ими качественные знания в эффективные проекты и деньги?
Сегодня, к счастью, засадить ученых в «шарашки» уже не получится. Значит, хватит относиться к ним чуть ли не как к социальным иждивенцам.
И еще надо спуститься с научных высот на производственный фундамент…
– А какие здесь проблемы?
– Создавая госкорпорации в сфере высоких технологий, мы не в полной мере отдаем себе отчет в особенностях технологической конкуренции. По традиции обращаем взор на основные фонды, оборудование и кадры материального производства. Но не в этом пространстве происходит сегодня фронт конкурентной борьбы. Перевод процессов разработки, производства и обслуживания высокотехнологичной продукции в цифровой формат перевел конкуренцию в информационное пространство. Так, в общей структуре лидера американского судостроения материальное производство составляет 17 процентов, а информационные технологии – 34. Перевод сферы высоких технологий (авиация, судостроение, ракетостроение) в цифровой формат позволил в 5-7 раз сократить сроки разработки новых образцов, более чем вдвое снизить затраты на НИОКР. На этой основе организуется компьютерное управление всеми этапами жизненного цикла изделия, материальное производство размещается по всему миру (в зависимости от стоимости рабочей силы и рынка сбыта) и соединяется в единой точке сборки с помощью цифровой модели изделия.
Если мы не перешли на цифровые форматы разработки и производства изделий, то мы изначально проигрываем в конкуренции по срокам в разы! Но разработки и производство – еще не вся проблема. В цифровой формат страны-лидеры перевели сегодня логистику и послепродажное обслуживание сложной техники.
– В США, насколько я знаю, сегодня вообще не в цифровом формате нельзя что-либо выпускать?
– Правильно. Это все равно что писать клинописью на камнях в эпоху книгопечатания. Даже гениальные мысли в клинописном формате вряд ли кто (кроме археологов) будет приобретать. То же происходит сегодня в сфере высоких технологий. Техническую документацию в виде бумажных чертежей сегодня мир уже перестает воспринимать. Технические решения не в цифровом формате выпадают из глобального информационного пространства обмена знаниями и технологиями. Если у конечного пользователя нет дистанционного доступа к исходной документации в режиме онлайн, он вряд ли будет приобретать сегодня саму технику. Тем более что в ряде стран уже введены запреты, а предоставление технической документации в цифровом формате превратилось в рутинное требование к поставщикам высокотехнологичной продукции.
– А в России?
– У нас переход на цифровой формат осуществляется локально и не по всем этапам жизненного цикла изделия. Но много ли толку от того, что конструкторское бюро создало документацию в цифровом формате, а предприятие-изготовитель такую документацию не воспринимает?! Это все равно что строить железную дорогу кусками и с разной шириной колеи. Даже при создании нашего новейшего самолета «Суперджета-100» в цифровой формат переведена только техническая документация без логистики и послепродажного обслуживания. По этой причине мы выпадаем из глобального технологического пространства и нагружаем покупателей наших самолетов, кораблей и другой сложной техники целым комплексом проблем, от которых они избавлены при покупке аналогов у наших конкурентов.
Сегодня у нас во всех сферах командные высоты занимают МШПА – менеджеры широкого профиля со знанием английского. Им неважно, чем руководить. А профессионалы, которые могут осуществить прорыв в «умной экономике», к подготовке и принятию решений по вопросам модернизации привлекаются недостаточно. Напомню, этот полузабытый слой профессионалов прежде назывался инженерным корпусом. В чем, к примеру, одна из причин трагедии на Саяно-Шушенской ГЭС? В том, что все ее проблемы излагались и решались на языке бухгалтерских документов и финансовых показателей. А с инженерно-технической службой, специалистами по диагностике и лечению болезней техники никто не говорил и их позицию не учитывал. Сама же техника жаловаться пока не научилась. Есть поговорка: если кто-то очень хочет иметь деньги, то рано или поздно он сможет иметь деньги. Но ничего другого, кроме денег. Из техносферы мы научились извлекать деньги, но во многом потеряли способность ею управлять и ее развивать.
Мир держится на профессионалах. Особенно в наступившие времена сложных технических систем. Во всех областях. Это – аксиома. Снижается профессионализм – получается техногенная катастрофа.
– Выход из ситуации?
– Самый простой и одновременно самый сложный. Не губить престиж профессий, требующих многих знаний. И у него должен быть соответствующий социальный престиж. Шоуменов в стране знают все. А кто знает тех, на ком держится сегодня научно-технический фундамент страны?! Такое смещение ценностей в массовом сознании – это уже уровень духовного и душевного здоровья страны. Сможет ли оно своей информационной и кадровой политикой внушить обществу, что профессия инженера – нужная, престижная и достойная того, чтобы в нее шли многие? Если сможет – у тех, кто своими головами и руками проводит модернизацию, появится надежда. Не сможет – будем деградировать.
– Есть ли основания для оптимистичного взгляда в наше будущее?
Конечно, есть. Все большую ценность в мире приобретает универсальное знание. Оно сегодня – большая редкость. Всего пять стран в мире имеют фундаментальную науку, включая Россию. Москва и Санкт-Петербург входят в число 30 ведущих мировых центров. Это дает основание для оптимизма.
Беседовал
Александр ГУБАНОВ
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
