Только было бы всегда 21 июня…
День Победы – это «праздник со слезами на глазах». Мы уже просто привыкли к строчке из замечательной, ставшей по-настоящему народной песни. Привыкли к кинокадрам победного салюта, Знамени над поверженным Рейхстагом, маршалу Жукову на Красной площади, вражеским штандартам, летящим к подножию Кремлевской стены, всенародному ликованию и счастью. А ведь всего этого, выстраданного и оглушительного сорок пятого не было бы без сорок первого. Что знали о том годе, страшном, кровавом, растерянном, захлебывавшемся горем и отчаянием? Подвиг Брестской крепости? Да. Впрочем, и о нем страна узнала многие годы спустя после Победы. Оборона Одессы, Севастополя, Московская битва? Да, учили в школе. Но и об этом – как-то полушепотом, вполголоса, чтобы, не дай Бог, не открыть оборотной стороны медали.
День Победы – это «праздник со слезами на глазах». Мы уже просто привыкли к строчке из замечательной, ставшей по-настоящему народной песни. Привыкли к кинокадрам победного салюта, Знамени над поверженным Рейхстагом, маршалу Жукову на Красной площади, вражеским штандартам, летящим к подножию Кремлевской стены, всенародному ликованию и счастью. А ведь всего этого, выстраданного и оглушительного сорок пятого не было бы без сорок первого. Что знали о том годе, страшном, кровавом, растерянном, захлебывавшемся горем и отчаянием? Подвиг Брестской крепости? Да. Впрочем, и о нем страна узнала многие годы спустя после Победы. Оборона Одессы, Севастополя, Московская битва? Да, учили в школе. Но и об этом – как-то полушепотом, вполголоса, чтобы, не дай Бог, не открыть оборотной стороны медали. Год сорок первый – это не только опустошенность, ошеломленность, подавленность и панические метания. Было и это, было, конечно. Но сорок первый – это еще и мужество самой высшей, самой чистой пробы. Это время безвестных подвигов, за которые не воздавалось ни славой, ни наградами, время полузасыпанной траншеи, до которой сжималось огромное понятие «Родина», время жесточайшего экзамена, который каждый, взявший в руки оружие, сдавал самому себе.
Сегодня мы даем слово оттуда, из сорок первого, людям, которым этот экзамен верности, чести и мужества сдавать, наверное, было тяжелее всех. Людям, которые встретили рассвет 22 июня на западных рубежах с золотыми звездами в петлицах. Многим из них была уготована судьба стать просто землей и травой, а порой и еще горше – стать преданными, оболганными, проклятыми и забытыми. Власти предержащие сделали их, командиров дивизий, корпусов, командующих армиями и фронтами, заложниками собственной глупости, невежества и предвоенного шапкозакидательства.
Только за лето сорок первого года на фронтах разгоравшейся войны погибли двадцать семь советских генералов. Они пали смертью храбрых, как солдаты, как просто настоящие мужики, наконец. Мы просмотрели множество архивных материалов, боевых донесений, свидетельств очевидцев, показаний военнопленных, чтобы сегодня это утверждать твердо, чтобы сегодня они смогли сами рассказать о последних днях и часах своей жизни.
Говорят павшие летом сорок первого генералы Красной армии.
Слушайте…
– Я, генерал-майор Алябушев Филипп Федорович, на день начала войны командовал 87-й стрелковой дивизией. Сам я из крестьян и без того небогатой Вятской губернии – детство, словом, пирогами не баловало. А вот войны пришлось хлебнуть уже с юности – сражался солдатом на Первой мировой, был ранен. После революции – обычная в общем-то судьба крестьянского парня, ухватившегося за военную лямку: курсы краскомов, взводный, ротный, комбат, академия. К финской войне уже командовал дивизией, прогрызал линию Маннергейма. Говорили, неплохо: получил за ту войну ордена Красной Звезды и Ленина. И назначение на западную границу.
На рассвете 22-го, после первых же шквальных бомбежек, не имея связи с корпусом, на свой страх и риск ввел в действие план прикрытия государственной границы. 87-я стрелковая двумя полками рванулась к границе: наши связисты приняли крик о помощи пограничников Владимир-Волынского отряда, обливавшихся кровью. И ведь мы почти пробились! Пробились, расшвыряв мотоциклетную разведку врага и просочившуюся вражескую пехоту. Но гитлеровцы ввели в бой крупные силы. Сразу с трех направлений моим полкам пришлось отбивать атаки двух пехотных и одной танковой дивизии. Мы несли огромные потери, но держались, пока не захлопнулось кольцо окружения. На рассвете 25 июня я возглавил группу прорыва, взяв в руки винтовку. Мы почти прорвались к спасительному лесу, но… Автоматная очередь в упор. Мне было сорок семь лет…
– Я, генерал-майор танковых войск Пуганов Виктор Павлович, был командиром 22-й танковой дивизии 4-й армии Западного фронта. Мы стояли в Бресте, в двух километрах от границы, и первый бой приняли плечом к плечу с пограничниками. Подвиг Крепости начинался на моих глазах. В первые же часы войны, еще не до конца осознавая, что началась действительно война, мы понесли тяжелейшие потери, в основном от авиации противника, которая безраздельно господствовала в воздухе. Мы рвались к Крепости, к Бугу, но, увы, мало что могли сделать на легких Т-26, в которые и без того буквально по каплям сливали сохранившееся горючее. Через сутки от дивизии оставалось 450 человек и несколько танков. Чтобы избежать окружения, я отдал приказ отходить на Кобрин. Для меня, как для солдата и генерала, момент истины настал возле этого маленького белорусского городка 23 июня. Встречный бой. Мой танк пылал, но оставался на ходу. В танковых войсках есть такое правило: «Делай, как я». Этому я как комдив учил свои экипажи. Поэтому там, на обожженной стерне под Кобрином, наверное, не смог поступить иначе. Конечно, так хотелось дожить до нашей Победы, а ведь мне не было и сорока… Я сгорел, протаранив вражеский танк.
Говорят, после войны в Кобрине появился сквер генерала Пуганова. Спасибо, кобринцы, я воспринимаю это как дань уважения всей нашей дивизии. Знайте, внуки, 22-я танковая погибла, не срамясь…
– Я, генерал-лейтенант Петровский Леонид Григорьевич, командовал 63-м стрелковым корпусом 21-й армии Западного фронта. Знаете, наверное, я был счастливым человеком. Немцы не зря чуть ли даже не в официальных реляциях величали мой корпус «черным» – немало мы доставили им «головной боли». Мало кто знает, что были участки фронта, где уже в июле сорок первого Красная армия успешно… наступала! Именно тогда 63-й корпус уверенно отбил все атаки противника и перешел в решительное контрнаступление, отбросив гитлеровцев на 80-100 километров, вернув города Жлобин и Рогачев, дойдя до самой реки Птичь! В стане гитлеровцев началось настоящее смятение, против корпуса были переброшены превосходящие силы, и только отход соседей справа и слева заставил меня с тяжелым сердцем отдать приказ об отходе. Дивизии корпуса, уже познавшие вкус победы, отходили неохотно, огрызаясь губительными для наседавших немцев арьергардными боями. Северо-западнее Гомеля кольцо окружения замкнулось. Но корпус его разорвал. Отход основных сил корпуса прикрывала 154-я стрелковая дивизия. Ее командир настойчиво просил меня уходить вместе с корпусом. Я ответил генералу Фоканову, что 154-ю стрелковую никто из моего корпуса не забирал… А потом был страшный бой, где меня, вставшего с винтовкой в стрелковую цепь, и настигли пули.
Солдаты не бросили меня. Уже мертвого несли на себе семь километров и похоронили на высоком месте в деревне Старая Рудня Жлобинского района, что на Гомельщине. А когда могилу нашли немцы, то поставили на ней крест с короткой эпитафией: «Командиру Черного корпуса»…
– Я, генерал-лейтенант Качалов Владимир Яковлевич, был назначен командующим 28-й армией Западного фронта. В двадцатых числах июля возглавил специально созданную оперативную ударную группу из трех дивизий, которая нанесла успешный контрудар от Рославля и отбросила противника за реку Стометь, создав вырвавшимся вперед немецким частям реальную угрозу с тыла. Увы, фланги моей группы оказались не обеспечены, как это случалось в то проклятое лето на каждом шагу. Противник, перегруппировавшись и подтянув свежие силы, сумел нас окружить. Из этого «котла» вырваться к своим удалось немногим. Меня объявили сначала пропавшим без вести, а потом Ставка ВГК в приказе №270 обвинила меня в трусости, измене Родине и Присяге и добровольной сдаче в плен врагу. Семью тут же подвергли жестоким репрессиям, сослав и лишив пенсии и средств к существованию. Нет ничего страшнее, чем быть оклеветанным и проклятым после смерти…
…В том последнем бою я уничтожил на своей «тридцатьчетверке» два вражеских танка. И… сам того не заметил, как остался совсем один. Меня расстреляли в упор с нескольких точек. Раненый, в горящем комбинезоне, успел выброситься из пылающей машины. Добили меня уже на земле…
Мое доброе имя вернули уже после Победы. Колхозники, видевшие тот бой, после того, как все кончилось, украдкой подобрали меня и обнаружили под полусгоревшим комбинезоном знаки различия генерал-майора. Видимо, им запомнились необычные для погибшего в бою танкиста генеральские петлицы. Меня похоронили на окраине села Стодолище, что в Починковском районе Смоленщины. Реабилитирован с возвращением посмертно воинского звания и всех наград 23 декабря 1953 года.
– Я, генерал-майор Борисов Владимир Борисович, 22 июня встретил в должности командира 21-го стрелкового корпуса 13-й армии Западного фронта. Мой штаб дислоцировался в маленьком городке Лида, неподалеку от Гродно. Дивизии корпуса вступили в бой с первых минут войны, еще до наземных боестолкновений с противником понеся тяжелые потери от вражеской артиллерии и авиации. Связь с вышестоящими штабами была утеряна к исходу первого дня и поддерживалась с помощью редких офицеров-делегатов, прорывавшихся к нам с пакетами, в которых находились зачастую прямо противоположные приказы. Вскоре стало ясно, что управление потеряно сначала на уровне фронта, а потом и в армейском звене. В районе Ивье корпус попал в окружение. 29 июня я получил приказ на… «решительное наступление». К тому времени у нас почти закончились боеприпасы, в полках и дивизиях недоставало до половины личного состава. Кто и как отдавал такие приказы? Кем они реально подписывались? Не узнать уже никогда. Как и я не догадывался, что мой начальник штаба, генерал Закутный – шкура и сволочь, что в июле он добровольно сдастся в плен, а потом станет одним из главных подельников предателя Власова…
31 июня я возглавил прорыв из окружения всего, что оставалось от корпуса. Сам бежал в цепи, стрелял из винтовки. Меня скосила пулеметная очередь на окраине деревни Рубежевичи…
– Я, генерал-майор Павлов Василий Федотович, командовал 23-й стрелковой дивизией 11-й армии. Дивизия стояла в Литве, около самой границы и была поднята по тревоге около четырех утра 22 июня. А через несколько минут начали бомбить Каунас и утюжить наши приграничные позиции. Полки дивизии успели загодя занять оборону, но по чьему-то идиотскому приказу боеприпасы оставались на дивизионных складах и доставлять их в полки и батальоны пришлось уже под вражеским огнем.
Одну из наших опорных позиций, городок Алитус, немцы захватили без боя, въехав в город на наших грузовиках «ЗиС» и переодетыми в красноармейскую форму. По моему приказу части дивизии контратаковали и на нескольких участках отбросили врага обратно к границе. С кем воюем, поняли очень скоро. На КП дивизии вбежал командир разведбата: «Товарищ генерал, там, возле Алитуса, пионерский лагерь. Они… детей… танками!..» Повисло каменное молчание. Это были не люди, нет – нелюди! Майор беззвучно плакал…
Я собрал курсантов полковой школы младших командиров, свой последний резерв, и повел их в контратаку. Разрыв бомбы и – темнота. Меня не стало…
...Петр Ахлюстин, Николай Белов, Сергей Верзин, Николай Дедаев, Павел Егоров, Степан Еремин, Александр Журба, Андрей Зеленцов, Василий Иванов, Александр Казаков, Семен Кондрусев, Иван Михайлин, Тимофей Мишанин, Василий Неретин, Дмитрий Сафонов, Егор Солянкин, Александр Степанов, Георгий Федоров, Михаил Ханцкилевич, Владимир Чистяков… «Здесь нет ни одной персональной судьбы, все судьбы в единую слиты». И действительно, судьбы генералов лета сорок первого, павших за Родину, разнятся только последними записями в личных делах. «Погиб в бою в окружении». «Убит осколком, поднимая бойцов в атаку». «Героически погиб, совершив танковый таран». «Убит пулеметной очередью в контратаке». «Погиб в бою, лично поднимая в атаку залегшую цепь». «Будучи раненным, не желая попасть в плен, застрелился».
Давайте же в светлый праздник Победы затеплим свечи, поминая и их, воинов со звездами в петлицах из страшного лета сорок первого. Веривших в Победу и не доживших до нее.
Только было бы всегда двадцать первое июня, только б завтрашний день никогда не начался…
Александр ЧУДАКОВ
Сегодня мы даем слово оттуда, из сорок первого, людям, которым этот экзамен верности, чести и мужества сдавать, наверное, было тяжелее всех. Людям, которые встретили рассвет 22 июня на западных рубежах с золотыми звездами в петлицах. Многим из них была уготована судьба стать просто землей и травой, а порой и еще горше – стать преданными, оболганными, проклятыми и забытыми. Власти предержащие сделали их, командиров дивизий, корпусов, командующих армиями и фронтами, заложниками собственной глупости, невежества и предвоенного шапкозакидательства.
Только за лето сорок первого года на фронтах разгоравшейся войны погибли двадцать семь советских генералов. Они пали смертью храбрых, как солдаты, как просто настоящие мужики, наконец. Мы просмотрели множество архивных материалов, боевых донесений, свидетельств очевидцев, показаний военнопленных, чтобы сегодня это утверждать твердо, чтобы сегодня они смогли сами рассказать о последних днях и часах своей жизни.
Говорят павшие летом сорок первого генералы Красной армии.
Слушайте…
– Я, генерал-майор Алябушев Филипп Федорович, на день начала войны командовал 87-й стрелковой дивизией. Сам я из крестьян и без того небогатой Вятской губернии – детство, словом, пирогами не баловало. А вот войны пришлось хлебнуть уже с юности – сражался солдатом на Первой мировой, был ранен. После революции – обычная в общем-то судьба крестьянского парня, ухватившегося за военную лямку: курсы краскомов, взводный, ротный, комбат, академия. К финской войне уже командовал дивизией, прогрызал линию Маннергейма. Говорили, неплохо: получил за ту войну ордена Красной Звезды и Ленина. И назначение на западную границу.
На рассвете 22-го, после первых же шквальных бомбежек, не имея связи с корпусом, на свой страх и риск ввел в действие план прикрытия государственной границы. 87-я стрелковая двумя полками рванулась к границе: наши связисты приняли крик о помощи пограничников Владимир-Волынского отряда, обливавшихся кровью. И ведь мы почти пробились! Пробились, расшвыряв мотоциклетную разведку врага и просочившуюся вражескую пехоту. Но гитлеровцы ввели в бой крупные силы. Сразу с трех направлений моим полкам пришлось отбивать атаки двух пехотных и одной танковой дивизии. Мы несли огромные потери, но держались, пока не захлопнулось кольцо окружения. На рассвете 25 июня я возглавил группу прорыва, взяв в руки винтовку. Мы почти прорвались к спасительному лесу, но… Автоматная очередь в упор. Мне было сорок семь лет…
– Я, генерал-майор танковых войск Пуганов Виктор Павлович, был командиром 22-й танковой дивизии 4-й армии Западного фронта. Мы стояли в Бресте, в двух километрах от границы, и первый бой приняли плечом к плечу с пограничниками. Подвиг Крепости начинался на моих глазах. В первые же часы войны, еще не до конца осознавая, что началась действительно война, мы понесли тяжелейшие потери, в основном от авиации противника, которая безраздельно господствовала в воздухе. Мы рвались к Крепости, к Бугу, но, увы, мало что могли сделать на легких Т-26, в которые и без того буквально по каплям сливали сохранившееся горючее. Через сутки от дивизии оставалось 450 человек и несколько танков. Чтобы избежать окружения, я отдал приказ отходить на Кобрин. Для меня, как для солдата и генерала, момент истины настал возле этого маленького белорусского городка 23 июня. Встречный бой. Мой танк пылал, но оставался на ходу. В танковых войсках есть такое правило: «Делай, как я». Этому я как комдив учил свои экипажи. Поэтому там, на обожженной стерне под Кобрином, наверное, не смог поступить иначе. Конечно, так хотелось дожить до нашей Победы, а ведь мне не было и сорока… Я сгорел, протаранив вражеский танк.
Говорят, после войны в Кобрине появился сквер генерала Пуганова. Спасибо, кобринцы, я воспринимаю это как дань уважения всей нашей дивизии. Знайте, внуки, 22-я танковая погибла, не срамясь…
– Я, генерал-лейтенант Петровский Леонид Григорьевич, командовал 63-м стрелковым корпусом 21-й армии Западного фронта. Знаете, наверное, я был счастливым человеком. Немцы не зря чуть ли даже не в официальных реляциях величали мой корпус «черным» – немало мы доставили им «головной боли». Мало кто знает, что были участки фронта, где уже в июле сорок первого Красная армия успешно… наступала! Именно тогда 63-й корпус уверенно отбил все атаки противника и перешел в решительное контрнаступление, отбросив гитлеровцев на 80-100 километров, вернув города Жлобин и Рогачев, дойдя до самой реки Птичь! В стане гитлеровцев началось настоящее смятение, против корпуса были переброшены превосходящие силы, и только отход соседей справа и слева заставил меня с тяжелым сердцем отдать приказ об отходе. Дивизии корпуса, уже познавшие вкус победы, отходили неохотно, огрызаясь губительными для наседавших немцев арьергардными боями. Северо-западнее Гомеля кольцо окружения замкнулось. Но корпус его разорвал. Отход основных сил корпуса прикрывала 154-я стрелковая дивизия. Ее командир настойчиво просил меня уходить вместе с корпусом. Я ответил генералу Фоканову, что 154-ю стрелковую никто из моего корпуса не забирал… А потом был страшный бой, где меня, вставшего с винтовкой в стрелковую цепь, и настигли пули.
Солдаты не бросили меня. Уже мертвого несли на себе семь километров и похоронили на высоком месте в деревне Старая Рудня Жлобинского района, что на Гомельщине. А когда могилу нашли немцы, то поставили на ней крест с короткой эпитафией: «Командиру Черного корпуса»…
– Я, генерал-лейтенант Качалов Владимир Яковлевич, был назначен командующим 28-й армией Западного фронта. В двадцатых числах июля возглавил специально созданную оперативную ударную группу из трех дивизий, которая нанесла успешный контрудар от Рославля и отбросила противника за реку Стометь, создав вырвавшимся вперед немецким частям реальную угрозу с тыла. Увы, фланги моей группы оказались не обеспечены, как это случалось в то проклятое лето на каждом шагу. Противник, перегруппировавшись и подтянув свежие силы, сумел нас окружить. Из этого «котла» вырваться к своим удалось немногим. Меня объявили сначала пропавшим без вести, а потом Ставка ВГК в приказе №270 обвинила меня в трусости, измене Родине и Присяге и добровольной сдаче в плен врагу. Семью тут же подвергли жестоким репрессиям, сослав и лишив пенсии и средств к существованию. Нет ничего страшнее, чем быть оклеветанным и проклятым после смерти…
…В том последнем бою я уничтожил на своей «тридцатьчетверке» два вражеских танка. И… сам того не заметил, как остался совсем один. Меня расстреляли в упор с нескольких точек. Раненый, в горящем комбинезоне, успел выброситься из пылающей машины. Добили меня уже на земле…
Мое доброе имя вернули уже после Победы. Колхозники, видевшие тот бой, после того, как все кончилось, украдкой подобрали меня и обнаружили под полусгоревшим комбинезоном знаки различия генерал-майора. Видимо, им запомнились необычные для погибшего в бою танкиста генеральские петлицы. Меня похоронили на окраине села Стодолище, что в Починковском районе Смоленщины. Реабилитирован с возвращением посмертно воинского звания и всех наград 23 декабря 1953 года.
– Я, генерал-майор Борисов Владимир Борисович, 22 июня встретил в должности командира 21-го стрелкового корпуса 13-й армии Западного фронта. Мой штаб дислоцировался в маленьком городке Лида, неподалеку от Гродно. Дивизии корпуса вступили в бой с первых минут войны, еще до наземных боестолкновений с противником понеся тяжелые потери от вражеской артиллерии и авиации. Связь с вышестоящими штабами была утеряна к исходу первого дня и поддерживалась с помощью редких офицеров-делегатов, прорывавшихся к нам с пакетами, в которых находились зачастую прямо противоположные приказы. Вскоре стало ясно, что управление потеряно сначала на уровне фронта, а потом и в армейском звене. В районе Ивье корпус попал в окружение. 29 июня я получил приказ на… «решительное наступление». К тому времени у нас почти закончились боеприпасы, в полках и дивизиях недоставало до половины личного состава. Кто и как отдавал такие приказы? Кем они реально подписывались? Не узнать уже никогда. Как и я не догадывался, что мой начальник штаба, генерал Закутный – шкура и сволочь, что в июле он добровольно сдастся в плен, а потом станет одним из главных подельников предателя Власова…
31 июня я возглавил прорыв из окружения всего, что оставалось от корпуса. Сам бежал в цепи, стрелял из винтовки. Меня скосила пулеметная очередь на окраине деревни Рубежевичи…
– Я, генерал-майор Павлов Василий Федотович, командовал 23-й стрелковой дивизией 11-й армии. Дивизия стояла в Литве, около самой границы и была поднята по тревоге около четырех утра 22 июня. А через несколько минут начали бомбить Каунас и утюжить наши приграничные позиции. Полки дивизии успели загодя занять оборону, но по чьему-то идиотскому приказу боеприпасы оставались на дивизионных складах и доставлять их в полки и батальоны пришлось уже под вражеским огнем.
Одну из наших опорных позиций, городок Алитус, немцы захватили без боя, въехав в город на наших грузовиках «ЗиС» и переодетыми в красноармейскую форму. По моему приказу части дивизии контратаковали и на нескольких участках отбросили врага обратно к границе. С кем воюем, поняли очень скоро. На КП дивизии вбежал командир разведбата: «Товарищ генерал, там, возле Алитуса, пионерский лагерь. Они… детей… танками!..» Повисло каменное молчание. Это были не люди, нет – нелюди! Майор беззвучно плакал…
Я собрал курсантов полковой школы младших командиров, свой последний резерв, и повел их в контратаку. Разрыв бомбы и – темнота. Меня не стало…
...Петр Ахлюстин, Николай Белов, Сергей Верзин, Николай Дедаев, Павел Егоров, Степан Еремин, Александр Журба, Андрей Зеленцов, Василий Иванов, Александр Казаков, Семен Кондрусев, Иван Михайлин, Тимофей Мишанин, Василий Неретин, Дмитрий Сафонов, Егор Солянкин, Александр Степанов, Георгий Федоров, Михаил Ханцкилевич, Владимир Чистяков… «Здесь нет ни одной персональной судьбы, все судьбы в единую слиты». И действительно, судьбы генералов лета сорок первого, павших за Родину, разнятся только последними записями в личных делах. «Погиб в бою в окружении». «Убит осколком, поднимая бойцов в атаку». «Героически погиб, совершив танковый таран». «Убит пулеметной очередью в контратаке». «Погиб в бою, лично поднимая в атаку залегшую цепь». «Будучи раненным, не желая попасть в плен, застрелился».
Давайте же в светлый праздник Победы затеплим свечи, поминая и их, воинов со звездами в петлицах из страшного лета сорок первого. Веривших в Победу и не доживших до нее.
Только было бы всегда двадцать первое июня, только б завтрашний день никогда не начался…
Александр ЧУДАКОВ
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
