Дверью не хлопнешь
Страшнее психологической несовместимости на орбите может быть только пожар Вместе с Валентиной Терешковой и Светланой Савицкой ее имя вписано в историю освоения космоса. Но именно ей, Елене Кондаковой, принадлежит женский мировой рекорд по самому длительному пребыванию на орбитальной станции – 169 суток. Правда, мало кто знает, что для экипажа станции тот исторический полет мог закончиться трагически.
Страшнее психологической несовместимости на орбите может быть только пожар
Вместе с Валентиной Терешковой и Светланой Савицкой ее имя вписано в историю освоения космоса. Но именно ей, Елене Кондаковой, принадлежит женский мировой рекорд по самому длительному пребыванию на орбитальной станции – 169 суток. Правда, мало кто знает, что для экипажа станции тот исторический полет мог закончиться трагически. Случилось, наверное, самое страшное, что может произойти на орбите – в одном из отсеков космического дома вспыхнул пожар. Вместо трех по штату на станции в тот момент работали шесть человек. В таких случаях для нормальной жизнедеятельности космонавтов на борту жгут специальные кислородные шашки.
– Мы с ребятами собирались ужинать, – вспоминает Елена Кондакова. – Вдруг видим – в просвете люка полыхнуло зарево. Первым в горящий отсек «полетел» Валера Поляков. Я – за ним. Горел патрубок из парашютного шелка. По этому патрубку кислород, выделяемый шашкой, поступал в вентилятор. В отсеке ребята оставили сушиться свои вещи после физкультуры. Валера схватил первый подвернувшийся под руку спортивный костюм (как потом оказалось, Юры Маленченко) и стал сбивать пламя. Огонь удалось погасить. Но от костюма остались обгорелые лохмотья. В чем еще была опасность – как раз в этом месте с внешней стороны был пристыкован транспортный корабль. Если бы модуль выгорел, то спускаться на Землю нам было бы не на чем. К счастью, все обошлось.
– Мужчины и женщины на орбите равны? Или коллеги-космонавты все-таки делали вам какие-то послабления?
– Я летала как бортинженер. Но когда было нужно что-то привернуть-прибить, ребята брали это на себя. Мне вообще повезло с экипажем. Отлетали шесть месяцев и остались друг с другом в великолепных отношениях.
– И все же когда несколько месяцев подряд видишь перед собой одни и те же лица, да еще в условиях замкнутого пространства, невольно могут возникнуть конфликты…
– Это только так кажется. Хотя, конечно, случаи бывали разные. В одном экипаже ребята разругались настолько, что потом полгода не разговаривали. Так что психологический отбор на стадии подготовки полета вещь, конечно, важнейшая. Этим, кстати, занимается целая служба. Но самое смешное, что экипажи потом формируются по принципу равенства: один человек – гражданский, другой – военный. Соединяют – и вперед. Об их психологической стыковке никто в этот момент обычно не задумывается. Считается, что они притрутся во время тренировок. Но бывает, что не притираются. Помню, однажды между ребятами вспыхнул серьезный конфликт. Грубо говоря, они набили друг другу лица буквально накануне старта. Экипаж тут же расформировали. Вместо них полетели дублеры.
– Вы отработали две экспедиции на станции «Мир». До сих пор не утихают споры – надо было его топить или нет. Вы как считаете?
– Вопрос двоякий. Надо все же учитывать, что изначально «Мир» запускался в расчете на три года, но вместо этого отработал на орбите почти 15 лет. То есть в пять раз больше расчетного срока. И технологически, конечно, устарел. Да, на нем регулярно проводился ремонт, стоивший огромных денег, тем не менее время брало свое, и «Мир» морально устаревал. Это было неизбежно. К тому же на тот момент полным ходом шло создание МКС. При скудости финансирования Россия не могла участвовать одновременно в двух проектах. Поэтому «Миром» решили пожертвовать.
– Когда его топили, вы плакали?
– Плакала? Нет. Но на душе было очень тяжело, как будто уничтожали мой дом. Я была на «Мире» дважды. Второй раз пришла на него уже действительно как к себе домой. Знала, что где лежит, за какой панелью. Смешной был момент: полетел блок газоанализатора. Надо поменять деталь. Я ребятам говорю: «Если память мне не изменяет, нужная запчасть должна находиться в углу за 334-й панелью». Они полезли – и точно, деталь на месте. То есть каждый закуток там знали.
– Вы успели полетать и на американском шаттле. Как ощущения?
– Разные. Посадка нормальная. Но взлет, выведение – это что-то ужасное. Значительно тяжелее, чем на наших аппаратах. У нас под каждого космонавта делается специальный ложемент. То есть по рельефу твоей спины отливается специальная люлька. Перегрузка вдавливает тебя в эту люльку, ты лежишь – и ничего. Все нормально, никакого дискомфорта. А на шаттле вместо люльки – железная панель, совершенно гладкая. Лежишь на ней, а на тебе еще американский скафандр со всей системой жизнеобеспечения, во многом совершенно бесполезной, на мой взгляд. Когда перегрузка начинает давить, становится страшно тяжело. Мой муж потом тоже летал на шаттле. Ощущения остались те же, что и у меня: взлет, выведение – просто кошмар, дальше – нормально.
– Кстати, вы и ваш муж Валерий Рюмин – единственная в мире пара, в которой оба супруга – знаменитые космонавты.
– Когда я выходила замуж, то была простым советским инженером. Училась в Бауманском институте, после его окончания стала работать в Центре управления полетами. А все, кто там работает, рано или поздно начинают грезить полетами в космос. Тогда со стороны вообще никого не брали, только тех, кто имел соответствующую квалификацию. Такой возможностью грех было не воспользоваться. Вместе со мной медкомиссию проходило много девочек, но выдержали отбор единицы. Кто-то забеременел, другим мужья поставили условия: «Или семья – или космос». Если честно, муж всегда был против моих полетов, но говорил в итоге: «Ты же мне не простишь потом». И давал согласие.
– Приходилось слышать, что полеты в космос крайне негативно влияют на организм женщины.
– Все это – пустые россказни. Медики, наоборот, говорят, что на мужчин и женщин космос влияет примерно одинаково, все зависит от организма конкретного человека. Кто-то переносит невесомость лучше, кто-то хуже, но ничего фатального здесь нет. Другое дело, что психологически человек может здорово измениться. Сужу по себе: до полетов я была натурой вспыльчивой, раздражительной. Космос научил меня сдержанности. Как раз длительное пребывание в замкнутом пространстве, в маленьком коллективе, о чем мы говорили в самом начале, учит тебя считаться с теми, кто рядом. Это на земле можно, поругавшись, хлопнуть дверью и уйти. А там уходить некуда – если только в бездну. Поэтому свои эмоции приходится подавлять в интересах общего дела.
– В последние годы много говорят о полете на Марс. Насколько в принципе реален этот проект?
– Никаких технических проблем я не вижу. Все упирается в деньги. Экспедиция на Марс – затея страшно дорогая. Поэтому одна страна, будь то Россия или США, ее не осилит. Необходима международная кооперация. В конце концов все к этому придут и полет на Марс станет реальностью.
Беседовал
Михаил ЧЕРЕМУШКИН
Вместе с Валентиной Терешковой и Светланой Савицкой ее имя вписано в историю освоения космоса. Но именно ей, Елене Кондаковой, принадлежит женский мировой рекорд по самому длительному пребыванию на орбитальной станции – 169 суток. Правда, мало кто знает, что для экипажа станции тот исторический полет мог закончиться трагически. Случилось, наверное, самое страшное, что может произойти на орбите – в одном из отсеков космического дома вспыхнул пожар. Вместо трех по штату на станции в тот момент работали шесть человек. В таких случаях для нормальной жизнедеятельности космонавтов на борту жгут специальные кислородные шашки.
– Мы с ребятами собирались ужинать, – вспоминает Елена Кондакова. – Вдруг видим – в просвете люка полыхнуло зарево. Первым в горящий отсек «полетел» Валера Поляков. Я – за ним. Горел патрубок из парашютного шелка. По этому патрубку кислород, выделяемый шашкой, поступал в вентилятор. В отсеке ребята оставили сушиться свои вещи после физкультуры. Валера схватил первый подвернувшийся под руку спортивный костюм (как потом оказалось, Юры Маленченко) и стал сбивать пламя. Огонь удалось погасить. Но от костюма остались обгорелые лохмотья. В чем еще была опасность – как раз в этом месте с внешней стороны был пристыкован транспортный корабль. Если бы модуль выгорел, то спускаться на Землю нам было бы не на чем. К счастью, все обошлось.
– Мужчины и женщины на орбите равны? Или коллеги-космонавты все-таки делали вам какие-то послабления?
– Я летала как бортинженер. Но когда было нужно что-то привернуть-прибить, ребята брали это на себя. Мне вообще повезло с экипажем. Отлетали шесть месяцев и остались друг с другом в великолепных отношениях.
– И все же когда несколько месяцев подряд видишь перед собой одни и те же лица, да еще в условиях замкнутого пространства, невольно могут возникнуть конфликты…
– Это только так кажется. Хотя, конечно, случаи бывали разные. В одном экипаже ребята разругались настолько, что потом полгода не разговаривали. Так что психологический отбор на стадии подготовки полета вещь, конечно, важнейшая. Этим, кстати, занимается целая служба. Но самое смешное, что экипажи потом формируются по принципу равенства: один человек – гражданский, другой – военный. Соединяют – и вперед. Об их психологической стыковке никто в этот момент обычно не задумывается. Считается, что они притрутся во время тренировок. Но бывает, что не притираются. Помню, однажды между ребятами вспыхнул серьезный конфликт. Грубо говоря, они набили друг другу лица буквально накануне старта. Экипаж тут же расформировали. Вместо них полетели дублеры.
– Вы отработали две экспедиции на станции «Мир». До сих пор не утихают споры – надо было его топить или нет. Вы как считаете?
– Вопрос двоякий. Надо все же учитывать, что изначально «Мир» запускался в расчете на три года, но вместо этого отработал на орбите почти 15 лет. То есть в пять раз больше расчетного срока. И технологически, конечно, устарел. Да, на нем регулярно проводился ремонт, стоивший огромных денег, тем не менее время брало свое, и «Мир» морально устаревал. Это было неизбежно. К тому же на тот момент полным ходом шло создание МКС. При скудости финансирования Россия не могла участвовать одновременно в двух проектах. Поэтому «Миром» решили пожертвовать.
– Когда его топили, вы плакали?
– Плакала? Нет. Но на душе было очень тяжело, как будто уничтожали мой дом. Я была на «Мире» дважды. Второй раз пришла на него уже действительно как к себе домой. Знала, что где лежит, за какой панелью. Смешной был момент: полетел блок газоанализатора. Надо поменять деталь. Я ребятам говорю: «Если память мне не изменяет, нужная запчасть должна находиться в углу за 334-й панелью». Они полезли – и точно, деталь на месте. То есть каждый закуток там знали.
– Вы успели полетать и на американском шаттле. Как ощущения?
– Разные. Посадка нормальная. Но взлет, выведение – это что-то ужасное. Значительно тяжелее, чем на наших аппаратах. У нас под каждого космонавта делается специальный ложемент. То есть по рельефу твоей спины отливается специальная люлька. Перегрузка вдавливает тебя в эту люльку, ты лежишь – и ничего. Все нормально, никакого дискомфорта. А на шаттле вместо люльки – железная панель, совершенно гладкая. Лежишь на ней, а на тебе еще американский скафандр со всей системой жизнеобеспечения, во многом совершенно бесполезной, на мой взгляд. Когда перегрузка начинает давить, становится страшно тяжело. Мой муж потом тоже летал на шаттле. Ощущения остались те же, что и у меня: взлет, выведение – просто кошмар, дальше – нормально.
– Кстати, вы и ваш муж Валерий Рюмин – единственная в мире пара, в которой оба супруга – знаменитые космонавты.
– Когда я выходила замуж, то была простым советским инженером. Училась в Бауманском институте, после его окончания стала работать в Центре управления полетами. А все, кто там работает, рано или поздно начинают грезить полетами в космос. Тогда со стороны вообще никого не брали, только тех, кто имел соответствующую квалификацию. Такой возможностью грех было не воспользоваться. Вместе со мной медкомиссию проходило много девочек, но выдержали отбор единицы. Кто-то забеременел, другим мужья поставили условия: «Или семья – или космос». Если честно, муж всегда был против моих полетов, но говорил в итоге: «Ты же мне не простишь потом». И давал согласие.
– Приходилось слышать, что полеты в космос крайне негативно влияют на организм женщины.
– Все это – пустые россказни. Медики, наоборот, говорят, что на мужчин и женщин космос влияет примерно одинаково, все зависит от организма конкретного человека. Кто-то переносит невесомость лучше, кто-то хуже, но ничего фатального здесь нет. Другое дело, что психологически человек может здорово измениться. Сужу по себе: до полетов я была натурой вспыльчивой, раздражительной. Космос научил меня сдержанности. Как раз длительное пребывание в замкнутом пространстве, в маленьком коллективе, о чем мы говорили в самом начале, учит тебя считаться с теми, кто рядом. Это на земле можно, поругавшись, хлопнуть дверью и уйти. А там уходить некуда – если только в бездну. Поэтому свои эмоции приходится подавлять в интересах общего дела.
– В последние годы много говорят о полете на Марс. Насколько в принципе реален этот проект?
– Никаких технических проблем я не вижу. Все упирается в деньги. Экспедиция на Марс – затея страшно дорогая. Поэтому одна страна, будь то Россия или США, ее не осилит. Необходима международная кооперация. В конце концов все к этому придут и полет на Марс станет реальностью.
Беседовал
Михаил ЧЕРЕМУШКИН
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
