Бронзовые стихи
Трудно спорить с тем, что мы становимся сильнее, самостоятельнее, независимее. Из лихолетья девяностых поднимается, обретая былую мощь, наша армия. Возрождается, как птица Феникс из пепла. Тем, кто не наигрался в виртуальные компьютерные «стрелялки» и захотел острых ощущений в реальном режиме, нелишне вспомнить о незавидной участи войска Саакашвили в Южной Осетии, разнесенного ею вдребезги за несколько часов. Сейчас идет другая война – этническая, война против ушедшего в прошлое великого этноса – советского народа, война против самой памяти о нем. «На этнической войне убивают души, чтобы руки и сердца сами отнялись…»
Трудно спорить с тем, что мы становимся сильнее, самостоятельнее, независимее. Из лихолетья девяностых поднимается, обретая былую мощь, наша армия. Возрождается, как птица Феникс из пепла. Тем, кто не наигрался в виртуальные компьютерные «стрелялки» и захотел острых ощущений в реальном режиме, нелишне вспомнить о незавидной участи войска Саакашвили в Южной Осетии, разнесенного ею вдребезги за несколько часов. Сейчас идет другая война – этническая, война против ушедшего в прошлое великого этноса – советского народа, война против самой памяти о нем. «На этнической войне убивают души, чтобы руки и сердца сами отнялись…» Потемневшая от дождей и снега, тронутая неумолимым временем стела. Это единственное, что осталось от деревни. От темных лесов, обступающих со всех сторон лесную луговину, подползает к плоскому холму с памятником зыбкое болото. Да и от самой деревни остались лишь заросшие бурьянами фундаменты да пара черных крыш, опустившихся до самой земли с коньками, словно перебитыми палицей неведомого великана. Здесь давно нет людей. Остались только эти потускневшие, едва различимые бронзовые буквы. Орешников А.А., Орешников В.А., Орешников И.И… И так до самого низа стелы. Тридцать восемь Орешниковых, шагнувших в ту страшную войну отсюда, из ржевской деревушки Орешниково. Не вернулся никто. Не стало и деревни. Вечная им память. Вечная ей память.
Лежит упокоившееся Орешниково в лесной глуши, давно вокруг на многие версты ни души. И нет у лесной стелы иных недругов, кроме времени да лихих ветров. Памятники ставят люди. И разрушают тоже. Кто по равнодушию, а кто по злобе и ненависти. Чудны дела твои, Господи!..
Вот та же самая Польша. После крушения опереточно-декоративной ПНР здесь вдруг выяснилось, что шестьсот тысяч советских воинов, погибших при освобождении этой страны, были вовсе не освободителями, а оккупантами. И сейчас солдаты Войска Польского стоят в одном натовском строю с солдатами германского бундесвера, которые, по логике нынешних варшавских правителей, получается, оккупантами не были. И напрочь забыто спасение советскими солдатами от полного разрушения заминированного фашистами Кракова и многих других городов, оплаченных кровью наших пехотинцев: при их взятии советским командованием запрещалось применение авиации и тяжелого оружия. Хотя ведь можно было города просто сметать с лица земли, как не погнушались это сделать англичане с тем же самым Дрезденом.
Мы ушли из Восточной Европы. Оставили все – военные городки, аэродромы, разветвленную инфраструктуру. И еще оставили памятники. Беззащитные и растерянные. Оставили с надеждой на европейскую цивилизованность новых правителей. Увы…
Вспоминаю прочитанные как-то стихи, которые задели за живое. О тех, что еще не успели взорвать или разрушить. Ночная перекличка, «сквозь вьюги и просторы гранитных монументов разговоры, открытым текстом на простой волне».
– Ну как ты там томишься
возле Шпрее?
– А в Будапеште будто веселее?
– Глумленье черни, крики,
мокрый снег.
Мой постамент вчера облили
краской.
Хотел я по толпе шарахнуть
каской,
Да позабыл, что я не человек…
В немом крике отчаяния заходятся, кажется, бронза и гранит. Только это нужно услышать. Услышать и понять, что свои святыни, если они стали кому-то там ненавистны, нужно забирать с собой. Чтобы спасти от унижения и глумления. Знамена не бросают.
– Айда домой! – от Вислы до Дуная аж застонала вся земля сырая:
– Прощайтесь с теми, кто во
мне лежат!
– Уже навек простите нас,
ребята,
Коль в этом мире ничего не
свято,
Тогда – пошли! – А где же наш
сержант?
– Сержант в Берлине. Он
уйдет последним,
Он на руках с дитем
четырехлетним.
Я знаю, он не хочет слушать
нас.
Он брал Берлин…
Вот если б маршал Жуков,
Чтобы сержанту не стыдиться
внуков,
На отступленье дал ему
приказ…
Бронзовые и гранитные солдаты уже мешают в зарубежье не только «дальнем», но и «ближнем». На постсоветском пространстве исключение здесь, пожалуй, только Беларусь и Армения. А картинки в телевизоре сменяют одна другую. Вот окровавленные лица таллинских мальчишек из «Ночного дозора», пытавшихся спасти Бронзового солдата под улюлюканье полиции, и марши ветеранов эстонской дивизии СС. Вот памятник советскому солдату перед Музеем Вооруженных сил в Ташкенте, за одну ночь превратившийся в памятник солдату узбекскому. Под покровом ночи здесь куда-то исчезла с постаментов и вся советская военная техника. Узбекской, правда, не заменили – за неимением оной.
– А где Алеша? Кажется,
в Софии?
– Я в Пловдиве…
– Мы двинулись к России.
Ты Скобелева пригласи с собой…
– Мы мертвых выносили
с поля боя,
Нам здесь не будет вечного покоя,
Нам оставлять здесь никого
нельзя…
Видимо, действительно нельзя. Вот оседает в клубах дыма и гранитной крошки величественный монумент в Кутаиси. А ведь это уже не памятник «оккупантам». Это был памятник землякам. Триста тысяч воинов-грузин не вернулись с фронтов Великой Отечественной. С точки зрения нынешнего мракобеснического режима в Тбилиси, вся «вина» их состоит в том, что они были советскими солдатами. К чести российского правительства, принято решение о восстановлении кутаисского монумента в Москве, на Поклонной горе.
Весной сорок пятого в Восточной Пруссии погиб Иван Черняховский, 38-летний генерал армии, самый молодой и один из самых талантливых наших военачальников. Погиб, как солдат – в бою. В подчиненных ему войсках его боготворили все – от солдата до генерала. После Победы памятник Черняховскому установили в Вильнюсе. Новым литовским властям памятник тоже показался не ко двору. Правда, ни взрывать, ни ломать сразу не стали. Но публично объявили: мол, «если он никому не нужен, то мы демонтируем». И, зевнув, добавили: «Если кому надо – забирайте. Нам не жалко…»
…Врага утопишь ты в Дону,
Сожжешь в огне, в могилу
вгонишь!..
Боец! Спасая всю страну,
Ты должен
Отстоять
Воронеж!
В страшном сорок втором Воронеж обороняли бойцы 60-й армии в ту пору еще генерал-лейтенанта Черняховского. За Доном для них земли не было. Отстояли. Сдюжили. Весь город фашисты так и не смогли захватить – линия фронта поделила его пополам. И именно отсюда, от Воронежа, войска Черняховского начали свое победоносное шествие на Запад. Не забыли генерала воронежцы. Деньги на перевоз и установку собирали всем миром, по копеечке, по рублику. И встал украинец Иван Черняховский в русском городе Воронеже, на высоком берегу Дона, за который когда-то так и не пустил врага. Встал на этот раз навеки.
Но война с памятниками продолжается.
– Тридцатьчетверки и
сорокапятки
Пойдут за нами в боевом
порядке, –
Нам не пристало технику
бросать…
Я часто задумываюсь: откуда берется звериная ненависть у тех господ, что еще вчера клялись в вечной любви и дружбе? Наверное, в уровне внутренней культуры, который в большой степени влияет на общий индекс цивилизованности. Например, с той же самой Финляндией мы дважды страшно воевали в прошлом столетии. Однако финнам и в голову не пришло сносить памятник русскому царю Александру-Освободителю, стоящему в центре Хельсинки, или переименовывать одну из центральных столичных улиц, носящую его имя. Помню, как меня приятно поразило советское воинское кладбище в маленьком финском городке Лаппенранта: посыпанные чистым песочком дорожки, свежие цветы, ухоженные могилы. Что ж, «смерть уравнивает», как философски считали древние. Уровень культуры – это не только аккуратно закатанные в броские банки шпроты, это еще и многое другое. В том числе и отношение к жизни и смерти.
В сорок втором под Вязьмой героически погиб командующий 33-й армией генерал-лейтенант Михаил Ефремов. Будучи дважды раненным, он отстреливался от наседавших немцев до последнего патрона, последний пустил в себя. Приказ по Группе армий «Центр» гласил: «Похоронить с почестями германского генерала и тевтонского рыцаря». На могиле командарма немцы поставили чугунный крест с эпитафией: «Здесь лежит русский генерал Ефремов. Он выбрал смерть тогда, когда жизнь принесла бы ему бесчестье».
Это понимали честные солдаты врага. Не каратели, не убийцы, а именно солдаты. Как и то, что бесчестье – и война с памятниками и могилами. Чего не дано понять иным пожирателям галстуков и удаляющимся в эти дни за исторический горизонт в обнимку с новым «героем» Бандерой.
Александр ЧУДАКОВ
Лежит упокоившееся Орешниково в лесной глуши, давно вокруг на многие версты ни души. И нет у лесной стелы иных недругов, кроме времени да лихих ветров. Памятники ставят люди. И разрушают тоже. Кто по равнодушию, а кто по злобе и ненависти. Чудны дела твои, Господи!..
Вот та же самая Польша. После крушения опереточно-декоративной ПНР здесь вдруг выяснилось, что шестьсот тысяч советских воинов, погибших при освобождении этой страны, были вовсе не освободителями, а оккупантами. И сейчас солдаты Войска Польского стоят в одном натовском строю с солдатами германского бундесвера, которые, по логике нынешних варшавских правителей, получается, оккупантами не были. И напрочь забыто спасение советскими солдатами от полного разрушения заминированного фашистами Кракова и многих других городов, оплаченных кровью наших пехотинцев: при их взятии советским командованием запрещалось применение авиации и тяжелого оружия. Хотя ведь можно было города просто сметать с лица земли, как не погнушались это сделать англичане с тем же самым Дрезденом.
Мы ушли из Восточной Европы. Оставили все – военные городки, аэродромы, разветвленную инфраструктуру. И еще оставили памятники. Беззащитные и растерянные. Оставили с надеждой на европейскую цивилизованность новых правителей. Увы…
Вспоминаю прочитанные как-то стихи, которые задели за живое. О тех, что еще не успели взорвать или разрушить. Ночная перекличка, «сквозь вьюги и просторы гранитных монументов разговоры, открытым текстом на простой волне».
– Ну как ты там томишься
возле Шпрее?
– А в Будапеште будто веселее?
– Глумленье черни, крики,
мокрый снег.
Мой постамент вчера облили
краской.
Хотел я по толпе шарахнуть
каской,
Да позабыл, что я не человек…
В немом крике отчаяния заходятся, кажется, бронза и гранит. Только это нужно услышать. Услышать и понять, что свои святыни, если они стали кому-то там ненавистны, нужно забирать с собой. Чтобы спасти от унижения и глумления. Знамена не бросают.
– Айда домой! – от Вислы до Дуная аж застонала вся земля сырая:
– Прощайтесь с теми, кто во
мне лежат!
– Уже навек простите нас,
ребята,
Коль в этом мире ничего не
свято,
Тогда – пошли! – А где же наш
сержант?
– Сержант в Берлине. Он
уйдет последним,
Он на руках с дитем
четырехлетним.
Я знаю, он не хочет слушать
нас.
Он брал Берлин…
Вот если б маршал Жуков,
Чтобы сержанту не стыдиться
внуков,
На отступленье дал ему
приказ…
Бронзовые и гранитные солдаты уже мешают в зарубежье не только «дальнем», но и «ближнем». На постсоветском пространстве исключение здесь, пожалуй, только Беларусь и Армения. А картинки в телевизоре сменяют одна другую. Вот окровавленные лица таллинских мальчишек из «Ночного дозора», пытавшихся спасти Бронзового солдата под улюлюканье полиции, и марши ветеранов эстонской дивизии СС. Вот памятник советскому солдату перед Музеем Вооруженных сил в Ташкенте, за одну ночь превратившийся в памятник солдату узбекскому. Под покровом ночи здесь куда-то исчезла с постаментов и вся советская военная техника. Узбекской, правда, не заменили – за неимением оной.
– А где Алеша? Кажется,
в Софии?
– Я в Пловдиве…
– Мы двинулись к России.
Ты Скобелева пригласи с собой…
– Мы мертвых выносили
с поля боя,
Нам здесь не будет вечного покоя,
Нам оставлять здесь никого
нельзя…
Видимо, действительно нельзя. Вот оседает в клубах дыма и гранитной крошки величественный монумент в Кутаиси. А ведь это уже не памятник «оккупантам». Это был памятник землякам. Триста тысяч воинов-грузин не вернулись с фронтов Великой Отечественной. С точки зрения нынешнего мракобеснического режима в Тбилиси, вся «вина» их состоит в том, что они были советскими солдатами. К чести российского правительства, принято решение о восстановлении кутаисского монумента в Москве, на Поклонной горе.
Весной сорок пятого в Восточной Пруссии погиб Иван Черняховский, 38-летний генерал армии, самый молодой и один из самых талантливых наших военачальников. Погиб, как солдат – в бою. В подчиненных ему войсках его боготворили все – от солдата до генерала. После Победы памятник Черняховскому установили в Вильнюсе. Новым литовским властям памятник тоже показался не ко двору. Правда, ни взрывать, ни ломать сразу не стали. Но публично объявили: мол, «если он никому не нужен, то мы демонтируем». И, зевнув, добавили: «Если кому надо – забирайте. Нам не жалко…»
…Врага утопишь ты в Дону,
Сожжешь в огне, в могилу
вгонишь!..
Боец! Спасая всю страну,
Ты должен
Отстоять
Воронеж!
В страшном сорок втором Воронеж обороняли бойцы 60-й армии в ту пору еще генерал-лейтенанта Черняховского. За Доном для них земли не было. Отстояли. Сдюжили. Весь город фашисты так и не смогли захватить – линия фронта поделила его пополам. И именно отсюда, от Воронежа, войска Черняховского начали свое победоносное шествие на Запад. Не забыли генерала воронежцы. Деньги на перевоз и установку собирали всем миром, по копеечке, по рублику. И встал украинец Иван Черняховский в русском городе Воронеже, на высоком берегу Дона, за который когда-то так и не пустил врага. Встал на этот раз навеки.
Но война с памятниками продолжается.
– Тридцатьчетверки и
сорокапятки
Пойдут за нами в боевом
порядке, –
Нам не пристало технику
бросать…
Я часто задумываюсь: откуда берется звериная ненависть у тех господ, что еще вчера клялись в вечной любви и дружбе? Наверное, в уровне внутренней культуры, который в большой степени влияет на общий индекс цивилизованности. Например, с той же самой Финляндией мы дважды страшно воевали в прошлом столетии. Однако финнам и в голову не пришло сносить памятник русскому царю Александру-Освободителю, стоящему в центре Хельсинки, или переименовывать одну из центральных столичных улиц, носящую его имя. Помню, как меня приятно поразило советское воинское кладбище в маленьком финском городке Лаппенранта: посыпанные чистым песочком дорожки, свежие цветы, ухоженные могилы. Что ж, «смерть уравнивает», как философски считали древние. Уровень культуры – это не только аккуратно закатанные в броские банки шпроты, это еще и многое другое. В том числе и отношение к жизни и смерти.
В сорок втором под Вязьмой героически погиб командующий 33-й армией генерал-лейтенант Михаил Ефремов. Будучи дважды раненным, он отстреливался от наседавших немцев до последнего патрона, последний пустил в себя. Приказ по Группе армий «Центр» гласил: «Похоронить с почестями германского генерала и тевтонского рыцаря». На могиле командарма немцы поставили чугунный крест с эпитафией: «Здесь лежит русский генерал Ефремов. Он выбрал смерть тогда, когда жизнь принесла бы ему бесчестье».
Это понимали честные солдаты врага. Не каратели, не убийцы, а именно солдаты. Как и то, что бесчестье – и война с памятниками и могилами. Чего не дано понять иным пожирателям галстуков и удаляющимся в эти дни за исторический горизонт в обнимку с новым «героем» Бандерой.
Александр ЧУДАКОВ
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
