Война моего отца
Папа мой, Катаев Григорий Иванович, не дожил трех месяцев до 60-летия Великой Победы. Наверное, слишком бурно мы радовались, что почти дотянули до этой даты. Все-таки 87 лет, два года как перенес инсульт, но он держался молодцом, как всегда.
Папа мой, Катаев Григорий Иванович, не дожил трех месяцев до 60-летия Великой Победы. Наверное, слишком бурно мы радовались, что почти дотянули до этой даты. Все-таки 87 лет, два года как перенес инсульт, но он держался молодцом, как всегда. Отец был родом из села Катаи Пермской области, сейчас оно находится на дне Камского водохранилища, и только фамилии, разлетевшиеся по миру, напоминают о нем. После Пермского учительского института работал учителем русского языка и литературы в деревнях Пермской и Свердловской областей. Был человеком разносторонних интересов – играл на гармошке и мандолине, участвовал в любительских спектаклях, прекрасно рисовал, занимался фотографией, получал приглашение из ВГИКа с операторского факультета…
Из села Верхний Кондас Пермской области 15 мая 1942 года отец мой, будучи директором школы и командиром взвода ополчения, ушел на фронт. Обо всем этом он рассказал в своих фронтовых мемуарах, которые я нашла после его кончины в архивах.
Среди 15 наград моего отца – Орден Отечественной войны II степени, медали «За победу над Германией», «За победу над Японией», «За трудовое отличие», «Ветеран труда».
«До Перми ехали поездом. Уж не помню, в Исети или Сысерти стоял наш запасной полк. Там и формировалась 10-я отдельная противотанковая бригада, там я получил 5-зарядное ПТР. 15 июня отъезд на учения в Тюмень, на противотанковые бои – в касках, с боеприпасом 15 бронебойных патронов, одна противотанковая граната и две бутылки с зажигательной жидкостью. За успешное выполнение задачи мне присвоили звание ефрейтора. К этому времени я уже был редактором «Боевого листка» и командиром отделения.
И наконец, в полном боевом обмундировании эшелон двинулся на фронт. Проезжая мимо Москвы, видели горы искореженной военной техники – следы Московской битвы. 1 июня в Москве впервые увидел «Катюшу». Целый день ждали обещанных машин, на которых должна была передвигаться бригада по уставу. Не дождались и поехали в направлении Лисок (ныне город Георгиу-Деж в Воронежской области). Помню остановку в Апрелевке. Помню пляски под гармонь на каком-то полустанке… ( 2 июня из Москвы папа отправил своим родителям почтовую карточку: «Привет из Москвы! Здравствуйте, папа, мама, Толя, Валя и Фая! Ну вот я приближаюсь к месту назначения. Недалек тот день и час, когда наше подразделение вступит в бой с проклятыми фашистами, и я получу боевое крещение. Обязуюсь бить врага по-комсомольски, до Победы… Ну пока все. Будьте здоровы. Ждите следующее письмо. 2/VI-42 г. С приветом ваш Г. Катаев». – Н.К.)
Приближаемся к фронту. Бомбежки. Потеря Соловьева, детдомовца-добровольца, который сбежал, испугавшись бомбежки, за что я чуть не был расстрелян политруком бригады. Разбомбленная станция и перебитая кавалерийская часть, горы трупов – людей и лошадей. Одна отрада – письма от Тоси, полные любви и обещаний верности.
Выдвижение на 1-ю линию обороны, переправа под обстрелом через Дон вблизи города Картояк. Жуткие фронтовые картины. Младший лейтенант убит первым – из-за красивой фуражки и позы. При снайперском обстреле погибли сразу три человека. В их числе боец по фамилии Ястреб из моего первого отделения, которому все время не хватало пайка, и в карманах у него всегда было пшеничное зерно. Ястреб был убит при занятии позиции, когда перебегал дорогу. Он был самым высоким в отделении, да и в роте. Затем односельчанину Максиму оторвало голову. Он уронил в Дон каску, растерялся, надел немецкую, его за это ругали. Он погиб в ужасном бою – артобстрел, мины дистанционные, скатерть трассирующих пуль. Затем погибли еще несколько человек.
Окопались. Занимаем круговую оборону, мой окоп устроен у стены школы под забором. Я его строил недели две, получился полублиндаж, даже крышу соорудил из школьной двери. Сверху окоп был накрыт землей. Бью по танку, который, задымившись, отползает. В это время заградотряд гнал через окопы ПТР роту автоматчиков, ребят из Средней Азии. Они были встречены шквальным огнем немцев – бомбежка, артобстрел, пулеметы – и бросились назад. Офицеры из заградотряда, среди которых было немало пьяных, стреляли в отступающих на месте. Один из офицеров, приняв меня за автоматчика, засевшего в окопе-блиндаже, навел на меня курок, но не успел нажать на спуск, был убит миной на бруствере моего окопа.
Когда огонь приумолк, меня вызвали на командный пункт с документами. При мне были комсомольский и профсоюзный билеты, красноармейская книжка, в которой я значился сержантом. Меня отвели в противотанковый ров, на КП, где был фотограф. Командир роты спросил, действительно ли танк задымился и уполз после моего выстрела. Я ответил утвердительно. Тогда политрук сказал: «Твое заявление о вступлении в партию рассмотрено, надо сфотографироваться. Ты принят кандидатом в члены ВКП(б), через два дня придешь на КП». Я пришел, и меня поздравили с вступлением кандидатом в члены ВКП(б). Мне сказали: «Продолжайте выпускать «Боевой листок» и, по совместительству с командиром отделения, назначаем Вас замполитрука».
Нина (так, то Тосей, то Ниной, папа называет Тосю-Нину-Антонину, любимую девушку, оставшуюся в селе Верхний Кондас. – Н.К.) получила в те дни мое письмо, в котором я сообщал, что завтра тяжелый бой. В том бою я попал в плен, но меня посчитали погибшим и отправили похоронки родителям, в Белово Кемеровской области, и в Верхний Кондас. Через год Нина вышла замуж…
2/IХ-42 г. 10 ПТБ была разгромлена в бою у города Картояк.
Командир взвода лейтенант Грошев приглядел мой окоп-блиндаж и переместился в него. По его приказу выдвигаюсь вперед, на открытую местность и попадаю под артобстрел и минометный огонь. Шел очередной обстрел наших позиций, и особенно страшны были дистанционные мины немецкие, которые долбили наши окопы. Затем шквальный пулеметный и автоматный огонь трассирующими пулями. С той стороны Дона несколько залпов сорокапятимиллиметровых пушечек и один залп «Катюши», единственной и моментально умчавшейся.
Все стихло, казалось, и немцы в полный рост шли на наши позиции. Оглушительный взрыв немецкой гранаты, я падаю и встать не могу. Оглох, полный рот земли, правая нога мокрая от крови. Немцы шли уже где-то вблизи и сзади. Из окопа вылезти не успел, как два дюжих немца с засученными рукавами схватили меня и толкнули в колонну наших бедолаг. Почти все ранены или контужены, один умирал, поддерживаемый под руки товарищами по несчастью. К ним подошел немец и выстрелил в раненого, который с криком упал. Потом он сказал по-русски: «Будем стрелять во всех, кто попытается выйти из колонны хотя бы на шаг». Немец оказался поляком. Остановка. Конвоиры, приблизившись друг к другу, что-то между собой говорили. В этот миг все, кто был в состоянии, быстро зарыли свои документы и сорвали с петлиц знаки.
В пригороде г. Картояк завели всех пленных, – а нас насчитывалась уже не одна сотня, – в огромный сарай, который был огорожен колючкой в два ряда. Слева и справа были настроены нары в два этажа, на которых нас и разместили. Вокруг сарая на углах – будки с часовыми. Около колючей проволоки стояли женщины. Часовые не разрешали им подходить к проволоке и стреляли вверх.
Первая ночь в лагере была кошмаром. Огромные двухстворчатые ворота закрывались на ночь. Тех, кто пытался выйти за ворота по нужде, останавливали выстрелами. Одного пленного убили, двоих ранили. Наутро всех выстроили, и офицер-поляк объявил: «Юден и коммунисты, вон из строя!» Никто не вышел, тогда фриц вывел из строя трех чернявых солдат, объявил их евреями и увел с территории лагеря. В отдалении послышались выстрелы. Впоследствии мы узнали, что это были армяне.
Кормили один раз в день – давали бульон из конины, ничем не заправленный. Однажды был печальный случай с обедом. Вместо котелка у меня была литровая банка, которая с бульоном этим выпала из рук обожженных. Я был до глубины души огорчен и удручен этим...
Стали небольшими партиями брать на работу. Я попал в такую группу – рыли канаву. Женщины, с риском быть наказанными, бросали нам кто картошку вареную, кто кусок хлеба. Затем я оказался в ветеринарной части, с которой прошагал десятки километров по Украине и Бессарабии. Ухаживали мы за больными лошадьми, ночевали в конюшне, работали грузчиками, разнорабочими, позднее я попал в шорники. Питались жмыхом, которым кормили лошадей. Передвигались с колонной ветчасти в направлении Россоши, Нового Оскола. Двигаться приходилось в основном ночью, садиться на лошадей не разрешалось, но я изготовил нечто вроде седла с подпругой и тайком от немцев садился верхом. Охранники были в основном поляки, которые выслуживались перед немцами и издевались над нами как могли. Били за малейшую оплошность и без причины, показывая свою силу перед русскими. Заставляли поднимать непосильные тяжести, например, меня заставляли поднимать машину-молотилку.
В Россоши женщины с маслозавода нагрузили карманы наших шинелей поджаренными семечками. Около Сталино, в деревне, попали под бомбежку. Легкое ранение от своих мин с самолета, осколок впился мне в подбородок. Мелитополь… Под Винницей, при отходе немцев, раздобыл новенькую шинель, русскую гимнастерку, брюки и приготовился сбежать, но помешали казах и татарин, которые следили за каждым моим шагом и доносили унтер-офицеру. Они указали на зачинщиков побега, и тех расстреляли. Русские немцы встречали фашистов радостно, угощали вином и виноградом. Один из них – Вилли Франк Фриц – играл на мандолине «Интернационал».
Среди пленных были донские казаки, которые гордо заявляли, что их отцы рубили русских красных... Мы продолжали работать грузчиками и чернорабочими, после пяти часов вечера отдыхали, но иногда ночами грузили хлеб и кукурузу на пути к Севастополю. Перекоп. Джанкой. Помню страшную бомбежку и виноградник, заваленный трупами.
В Севастополе под натиском Красной армии началась паника среди немцев. Отступая, они уничтожали лошадей и стреляли «опасных» пленных. Все жгли и взрывали. Взорвали скалу, под обломками которой оказались погребены сотни гражданских беженцев, женщин и детей. Однажды на бухту Южная, где скопились составы с боеприпасами, упала зажигательная бомба, и целый состав со снарядами, минами, ракетами загорелся и начал взрываться. Летели куски вагонов, колеса, буфера. Фронт от ужасной силы взрывов затих. Я смотрел, как летели наши самолеты краснозвездные и осуществляли возмездие. При разрывах бомб – радость. В это время шли сильные воздушные бои. Я видел падающий самолет, взрывы на скалах. Однажды наш летчик, летевший с парашютом над бухтой Южной, был зацеплен падающим самолетом и утащен живьем в морскую пучину.
Немцы вместе с пленными погружались на транспортные суда с оружием. Под обстрелом, в штормовую погоду, отступали в сторону Румынии. Держали путь на Констанцу и в порт Виктория. Был сильнейший шторм, многих рвало, пленные с ужасом переживали это «путешествие». При налете нашей авиации были потоплены два немецких катера, тот, на котором находился я, уцелел и прошел, обдаваемый столбами морской воды от взрывов. Ветеринарная часть задержалась и передвинулась в Бессарабию. Вскоре мы оказались в Кишиневе.
У немцев траур по разгромленной армии «Южная Украина», в которую входила и ветеринарная часть. Красная армия подходит к Кишиневу. Немцы бегут из города. Ночная бомбежка, обстрел с самолетов. Решаю перейти линию фронта. Бросив пару лошадей, на которой передвигался первоначально, ринулся в сторону нейтральной полосы. В панике бегут немцы, бегут русские девки, которые жили с немцами. В руках у многих пакеты с румынскими капроновыми чулками, которые кучами пачек валяются в лесу. Без еды сутки шел около реки Прут. Чудом нашел размокший хлеб. Встреча с немецким танком. Страх. Бронетранспортер вроде шел на меня, но остановился, замер, и я из-под самого танка пошел в густую траву, творя молитву...
Затем ползком и бегом в ту сторону, откуда слышалась стрельба и доносились крики «Ура!». К Пруту подошли наши танки. Немцы купались и не ждали их. Кто в чем был, бросились в Прут, но все были перебиты в воде. Те, кто не успел прыгнуть в воду, бросили оружие и сдались.
Встреча с родной Красной армией и портретом Сталина в погонах. Освобожденных пленных у реки Прут набралось сотни три. Два молоденьких автоматчика очень строго вели колонну освобожденных в тыл, крича: «При попытке сбежать стреляем без предупреждения!» Так были убиты два бессараба. Пеший марш в режиме арестантов до города Белая Церковь. Через Особый отдел прошли быстро. Всем нам вернули звания. Я как замполит должен был получить старшину, но, поскольку замполитов уже не было, стал я сержантом. И тут же был командирован в Бельцы – надо было набрать на службу в Красную армию тысячу молдаван…
Снова отправка на фронт – из города Николаева. Под духовой оркестр ночью погрузились в «телячьи» вагоны и помчались. Направление – 3-й Белорусский фронт. Подъезжая к Белоруссии, я захворал тифом и воспалением легких. С температурой 40 градусов меня сняли с поезда и положили в прифронтовой госпиталь в г. Осиповичи. У меня бред, кровать вместе со мной проходит сквозь стену. Но когда через месяц я прихожу в себя, сквозь потолок вижу небо, это дыра от снаряда. Мой багаж состоял из небольшого кошелька с деньгами разных стран, там были немецкие марки, франк, пфенниг, русские серебряные монеты – для коллекции. По выздоровлении меня назначили в охрану поездов, затем заменили приказ – положен месячный отпуск.
И вот я дома. Бедные родители, жившие в мазанке-корзинке, были рады, что одна похоронка оказалась фальшивой. Я прибыл в новом обмундировании – полушубке, костюме, сапогах. Отец где-то раздобыл спиртишко. Выпили, закусили чем Бог послал в суровом 1944 году. Месяц пролетел незаметно. Кемеровская комиссия признала, что необходимо лечить остеомиелит. С такой же болезнью нашелся еще один парень. Выписали нам на двоих один документ и один продаттестат. Но по пути в Красноярский госпиталь мой напарник сбежал с документами. Начальник госпиталя по фамилии Гольштейн отказался принять без направления, с маршевой ротой я был отправлен в Омск. И вновь на фронт. В Тернополе 8 мая 1945 года ночью стояли, опасаясь бандеровцев, и вдруг – стрельба. Оказалось, Победа. Все встали и веселились, кричали «Ура!», салютовали из всех видов оружия.
Так мы доехали до города Бенешев под Прагой. И оказались в запасном полку 2-го Украинского фронта. А оттуда повезли нас, как мы вскоре догадались, на восток. Менялись паровозы, и мы мчались через весь СССР, до Байкала и дальше, к границе с Монголией, к станции Отпор. В городе Чойбалсан разгрузка – так в составе 570-го полка 227-й дивизии я попал в Монголию, где мы узнали о том, что СССР объявил войну Японии.
Пеший марш по пустыне Гоби до Большого Хингана. Очень плохо с питьем, воды не было, и дожди не шли. Пили понемногу, доставая лентой мизерное количество воды из глубочайшего колодца. Вдобавок ко всему, сбежала с обедом монголка, усиленный сухой паек.
Через 23 дня интенсивных, прекрасно подготовленных наступательных боев японцы капитулировали. Салют Победы над Японией. Каждому разрешено было выстрелить по 18 патронов. Парад Победы в пустыне Гоби. Войска наши от Большого Хингана возвращались на погрузку в СССР. Огромное число пленных японцев, которых везли в глубину Сибири работать.
С осложнением болезни ноги я направлен в госпиталь, в Красноярск. Дождался своей части. Демобилизован как учитель в первую очередь.
С января 1946 года – работа в гороно, инспектор ШРМ. С 1948 года – работа в ж/д школах г. Белова Кемеровской области, учитель, завуч, директор ШРМ».
Папа! Ты никогда не говорил о войне, но, как стало ясно, когда я прочитала твои записки, она жила в тебе до последнего мига. Конечно, в последние десятилетия ты не просыпался по ночам с криком, как было в нашем детстве. Я тогда со страхом спрашивала, почему кричал папа. И мама отвечала: «Ему снилась война». А еще я помню дорожки из капель крови на полу по ночам – это открывалась твоя рана на ноге, та самая, которую тебе не вылечили вовремя, не приняв без бумажки в Красноярском госпитале. Когда рана открывалась, ты делал перевязки сам. По сути, ты был инвалидом войны, но из-за плена справки, подтверждающей ранение под Картояком, не имел. Рана эта мучила тебя до последнего времени...
Публикация
Нины Катаевой
Из села Верхний Кондас Пермской области 15 мая 1942 года отец мой, будучи директором школы и командиром взвода ополчения, ушел на фронт. Обо всем этом он рассказал в своих фронтовых мемуарах, которые я нашла после его кончины в архивах.
Среди 15 наград моего отца – Орден Отечественной войны II степени, медали «За победу над Германией», «За победу над Японией», «За трудовое отличие», «Ветеран труда».
«До Перми ехали поездом. Уж не помню, в Исети или Сысерти стоял наш запасной полк. Там и формировалась 10-я отдельная противотанковая бригада, там я получил 5-зарядное ПТР. 15 июня отъезд на учения в Тюмень, на противотанковые бои – в касках, с боеприпасом 15 бронебойных патронов, одна противотанковая граната и две бутылки с зажигательной жидкостью. За успешное выполнение задачи мне присвоили звание ефрейтора. К этому времени я уже был редактором «Боевого листка» и командиром отделения.
И наконец, в полном боевом обмундировании эшелон двинулся на фронт. Проезжая мимо Москвы, видели горы искореженной военной техники – следы Московской битвы. 1 июня в Москве впервые увидел «Катюшу». Целый день ждали обещанных машин, на которых должна была передвигаться бригада по уставу. Не дождались и поехали в направлении Лисок (ныне город Георгиу-Деж в Воронежской области). Помню остановку в Апрелевке. Помню пляски под гармонь на каком-то полустанке… ( 2 июня из Москвы папа отправил своим родителям почтовую карточку: «Привет из Москвы! Здравствуйте, папа, мама, Толя, Валя и Фая! Ну вот я приближаюсь к месту назначения. Недалек тот день и час, когда наше подразделение вступит в бой с проклятыми фашистами, и я получу боевое крещение. Обязуюсь бить врага по-комсомольски, до Победы… Ну пока все. Будьте здоровы. Ждите следующее письмо. 2/VI-42 г. С приветом ваш Г. Катаев». – Н.К.)
Приближаемся к фронту. Бомбежки. Потеря Соловьева, детдомовца-добровольца, который сбежал, испугавшись бомбежки, за что я чуть не был расстрелян политруком бригады. Разбомбленная станция и перебитая кавалерийская часть, горы трупов – людей и лошадей. Одна отрада – письма от Тоси, полные любви и обещаний верности.
Выдвижение на 1-ю линию обороны, переправа под обстрелом через Дон вблизи города Картояк. Жуткие фронтовые картины. Младший лейтенант убит первым – из-за красивой фуражки и позы. При снайперском обстреле погибли сразу три человека. В их числе боец по фамилии Ястреб из моего первого отделения, которому все время не хватало пайка, и в карманах у него всегда было пшеничное зерно. Ястреб был убит при занятии позиции, когда перебегал дорогу. Он был самым высоким в отделении, да и в роте. Затем односельчанину Максиму оторвало голову. Он уронил в Дон каску, растерялся, надел немецкую, его за это ругали. Он погиб в ужасном бою – артобстрел, мины дистанционные, скатерть трассирующих пуль. Затем погибли еще несколько человек.
Окопались. Занимаем круговую оборону, мой окоп устроен у стены школы под забором. Я его строил недели две, получился полублиндаж, даже крышу соорудил из школьной двери. Сверху окоп был накрыт землей. Бью по танку, который, задымившись, отползает. В это время заградотряд гнал через окопы ПТР роту автоматчиков, ребят из Средней Азии. Они были встречены шквальным огнем немцев – бомбежка, артобстрел, пулеметы – и бросились назад. Офицеры из заградотряда, среди которых было немало пьяных, стреляли в отступающих на месте. Один из офицеров, приняв меня за автоматчика, засевшего в окопе-блиндаже, навел на меня курок, но не успел нажать на спуск, был убит миной на бруствере моего окопа.
Когда огонь приумолк, меня вызвали на командный пункт с документами. При мне были комсомольский и профсоюзный билеты, красноармейская книжка, в которой я значился сержантом. Меня отвели в противотанковый ров, на КП, где был фотограф. Командир роты спросил, действительно ли танк задымился и уполз после моего выстрела. Я ответил утвердительно. Тогда политрук сказал: «Твое заявление о вступлении в партию рассмотрено, надо сфотографироваться. Ты принят кандидатом в члены ВКП(б), через два дня придешь на КП». Я пришел, и меня поздравили с вступлением кандидатом в члены ВКП(б). Мне сказали: «Продолжайте выпускать «Боевой листок» и, по совместительству с командиром отделения, назначаем Вас замполитрука».
Нина (так, то Тосей, то Ниной, папа называет Тосю-Нину-Антонину, любимую девушку, оставшуюся в селе Верхний Кондас. – Н.К.) получила в те дни мое письмо, в котором я сообщал, что завтра тяжелый бой. В том бою я попал в плен, но меня посчитали погибшим и отправили похоронки родителям, в Белово Кемеровской области, и в Верхний Кондас. Через год Нина вышла замуж…
2/IХ-42 г. 10 ПТБ была разгромлена в бою у города Картояк.
Командир взвода лейтенант Грошев приглядел мой окоп-блиндаж и переместился в него. По его приказу выдвигаюсь вперед, на открытую местность и попадаю под артобстрел и минометный огонь. Шел очередной обстрел наших позиций, и особенно страшны были дистанционные мины немецкие, которые долбили наши окопы. Затем шквальный пулеметный и автоматный огонь трассирующими пулями. С той стороны Дона несколько залпов сорокапятимиллиметровых пушечек и один залп «Катюши», единственной и моментально умчавшейся.
Все стихло, казалось, и немцы в полный рост шли на наши позиции. Оглушительный взрыв немецкой гранаты, я падаю и встать не могу. Оглох, полный рот земли, правая нога мокрая от крови. Немцы шли уже где-то вблизи и сзади. Из окопа вылезти не успел, как два дюжих немца с засученными рукавами схватили меня и толкнули в колонну наших бедолаг. Почти все ранены или контужены, один умирал, поддерживаемый под руки товарищами по несчастью. К ним подошел немец и выстрелил в раненого, который с криком упал. Потом он сказал по-русски: «Будем стрелять во всех, кто попытается выйти из колонны хотя бы на шаг». Немец оказался поляком. Остановка. Конвоиры, приблизившись друг к другу, что-то между собой говорили. В этот миг все, кто был в состоянии, быстро зарыли свои документы и сорвали с петлиц знаки.
В пригороде г. Картояк завели всех пленных, – а нас насчитывалась уже не одна сотня, – в огромный сарай, который был огорожен колючкой в два ряда. Слева и справа были настроены нары в два этажа, на которых нас и разместили. Вокруг сарая на углах – будки с часовыми. Около колючей проволоки стояли женщины. Часовые не разрешали им подходить к проволоке и стреляли вверх.
Первая ночь в лагере была кошмаром. Огромные двухстворчатые ворота закрывались на ночь. Тех, кто пытался выйти за ворота по нужде, останавливали выстрелами. Одного пленного убили, двоих ранили. Наутро всех выстроили, и офицер-поляк объявил: «Юден и коммунисты, вон из строя!» Никто не вышел, тогда фриц вывел из строя трех чернявых солдат, объявил их евреями и увел с территории лагеря. В отдалении послышались выстрелы. Впоследствии мы узнали, что это были армяне.
Кормили один раз в день – давали бульон из конины, ничем не заправленный. Однажды был печальный случай с обедом. Вместо котелка у меня была литровая банка, которая с бульоном этим выпала из рук обожженных. Я был до глубины души огорчен и удручен этим...
Стали небольшими партиями брать на работу. Я попал в такую группу – рыли канаву. Женщины, с риском быть наказанными, бросали нам кто картошку вареную, кто кусок хлеба. Затем я оказался в ветеринарной части, с которой прошагал десятки километров по Украине и Бессарабии. Ухаживали мы за больными лошадьми, ночевали в конюшне, работали грузчиками, разнорабочими, позднее я попал в шорники. Питались жмыхом, которым кормили лошадей. Передвигались с колонной ветчасти в направлении Россоши, Нового Оскола. Двигаться приходилось в основном ночью, садиться на лошадей не разрешалось, но я изготовил нечто вроде седла с подпругой и тайком от немцев садился верхом. Охранники были в основном поляки, которые выслуживались перед немцами и издевались над нами как могли. Били за малейшую оплошность и без причины, показывая свою силу перед русскими. Заставляли поднимать непосильные тяжести, например, меня заставляли поднимать машину-молотилку.
В Россоши женщины с маслозавода нагрузили карманы наших шинелей поджаренными семечками. Около Сталино, в деревне, попали под бомбежку. Легкое ранение от своих мин с самолета, осколок впился мне в подбородок. Мелитополь… Под Винницей, при отходе немцев, раздобыл новенькую шинель, русскую гимнастерку, брюки и приготовился сбежать, но помешали казах и татарин, которые следили за каждым моим шагом и доносили унтер-офицеру. Они указали на зачинщиков побега, и тех расстреляли. Русские немцы встречали фашистов радостно, угощали вином и виноградом. Один из них – Вилли Франк Фриц – играл на мандолине «Интернационал».
Среди пленных были донские казаки, которые гордо заявляли, что их отцы рубили русских красных... Мы продолжали работать грузчиками и чернорабочими, после пяти часов вечера отдыхали, но иногда ночами грузили хлеб и кукурузу на пути к Севастополю. Перекоп. Джанкой. Помню страшную бомбежку и виноградник, заваленный трупами.
В Севастополе под натиском Красной армии началась паника среди немцев. Отступая, они уничтожали лошадей и стреляли «опасных» пленных. Все жгли и взрывали. Взорвали скалу, под обломками которой оказались погребены сотни гражданских беженцев, женщин и детей. Однажды на бухту Южная, где скопились составы с боеприпасами, упала зажигательная бомба, и целый состав со снарядами, минами, ракетами загорелся и начал взрываться. Летели куски вагонов, колеса, буфера. Фронт от ужасной силы взрывов затих. Я смотрел, как летели наши самолеты краснозвездные и осуществляли возмездие. При разрывах бомб – радость. В это время шли сильные воздушные бои. Я видел падающий самолет, взрывы на скалах. Однажды наш летчик, летевший с парашютом над бухтой Южной, был зацеплен падающим самолетом и утащен живьем в морскую пучину.
Немцы вместе с пленными погружались на транспортные суда с оружием. Под обстрелом, в штормовую погоду, отступали в сторону Румынии. Держали путь на Констанцу и в порт Виктория. Был сильнейший шторм, многих рвало, пленные с ужасом переживали это «путешествие». При налете нашей авиации были потоплены два немецких катера, тот, на котором находился я, уцелел и прошел, обдаваемый столбами морской воды от взрывов. Ветеринарная часть задержалась и передвинулась в Бессарабию. Вскоре мы оказались в Кишиневе.
У немцев траур по разгромленной армии «Южная Украина», в которую входила и ветеринарная часть. Красная армия подходит к Кишиневу. Немцы бегут из города. Ночная бомбежка, обстрел с самолетов. Решаю перейти линию фронта. Бросив пару лошадей, на которой передвигался первоначально, ринулся в сторону нейтральной полосы. В панике бегут немцы, бегут русские девки, которые жили с немцами. В руках у многих пакеты с румынскими капроновыми чулками, которые кучами пачек валяются в лесу. Без еды сутки шел около реки Прут. Чудом нашел размокший хлеб. Встреча с немецким танком. Страх. Бронетранспортер вроде шел на меня, но остановился, замер, и я из-под самого танка пошел в густую траву, творя молитву...
Затем ползком и бегом в ту сторону, откуда слышалась стрельба и доносились крики «Ура!». К Пруту подошли наши танки. Немцы купались и не ждали их. Кто в чем был, бросились в Прут, но все были перебиты в воде. Те, кто не успел прыгнуть в воду, бросили оружие и сдались.
Встреча с родной Красной армией и портретом Сталина в погонах. Освобожденных пленных у реки Прут набралось сотни три. Два молоденьких автоматчика очень строго вели колонну освобожденных в тыл, крича: «При попытке сбежать стреляем без предупреждения!» Так были убиты два бессараба. Пеший марш в режиме арестантов до города Белая Церковь. Через Особый отдел прошли быстро. Всем нам вернули звания. Я как замполит должен был получить старшину, но, поскольку замполитов уже не было, стал я сержантом. И тут же был командирован в Бельцы – надо было набрать на службу в Красную армию тысячу молдаван…
Снова отправка на фронт – из города Николаева. Под духовой оркестр ночью погрузились в «телячьи» вагоны и помчались. Направление – 3-й Белорусский фронт. Подъезжая к Белоруссии, я захворал тифом и воспалением легких. С температурой 40 градусов меня сняли с поезда и положили в прифронтовой госпиталь в г. Осиповичи. У меня бред, кровать вместе со мной проходит сквозь стену. Но когда через месяц я прихожу в себя, сквозь потолок вижу небо, это дыра от снаряда. Мой багаж состоял из небольшого кошелька с деньгами разных стран, там были немецкие марки, франк, пфенниг, русские серебряные монеты – для коллекции. По выздоровлении меня назначили в охрану поездов, затем заменили приказ – положен месячный отпуск.
И вот я дома. Бедные родители, жившие в мазанке-корзинке, были рады, что одна похоронка оказалась фальшивой. Я прибыл в новом обмундировании – полушубке, костюме, сапогах. Отец где-то раздобыл спиртишко. Выпили, закусили чем Бог послал в суровом 1944 году. Месяц пролетел незаметно. Кемеровская комиссия признала, что необходимо лечить остеомиелит. С такой же болезнью нашелся еще один парень. Выписали нам на двоих один документ и один продаттестат. Но по пути в Красноярский госпиталь мой напарник сбежал с документами. Начальник госпиталя по фамилии Гольштейн отказался принять без направления, с маршевой ротой я был отправлен в Омск. И вновь на фронт. В Тернополе 8 мая 1945 года ночью стояли, опасаясь бандеровцев, и вдруг – стрельба. Оказалось, Победа. Все встали и веселились, кричали «Ура!», салютовали из всех видов оружия.
Так мы доехали до города Бенешев под Прагой. И оказались в запасном полку 2-го Украинского фронта. А оттуда повезли нас, как мы вскоре догадались, на восток. Менялись паровозы, и мы мчались через весь СССР, до Байкала и дальше, к границе с Монголией, к станции Отпор. В городе Чойбалсан разгрузка – так в составе 570-го полка 227-й дивизии я попал в Монголию, где мы узнали о том, что СССР объявил войну Японии.
Пеший марш по пустыне Гоби до Большого Хингана. Очень плохо с питьем, воды не было, и дожди не шли. Пили понемногу, доставая лентой мизерное количество воды из глубочайшего колодца. Вдобавок ко всему, сбежала с обедом монголка, усиленный сухой паек.
Через 23 дня интенсивных, прекрасно подготовленных наступательных боев японцы капитулировали. Салют Победы над Японией. Каждому разрешено было выстрелить по 18 патронов. Парад Победы в пустыне Гоби. Войска наши от Большого Хингана возвращались на погрузку в СССР. Огромное число пленных японцев, которых везли в глубину Сибири работать.
С осложнением болезни ноги я направлен в госпиталь, в Красноярск. Дождался своей части. Демобилизован как учитель в первую очередь.
С января 1946 года – работа в гороно, инспектор ШРМ. С 1948 года – работа в ж/д школах г. Белова Кемеровской области, учитель, завуч, директор ШРМ».
Папа! Ты никогда не говорил о войне, но, как стало ясно, когда я прочитала твои записки, она жила в тебе до последнего мига. Конечно, в последние десятилетия ты не просыпался по ночам с криком, как было в нашем детстве. Я тогда со страхом спрашивала, почему кричал папа. И мама отвечала: «Ему снилась война». А еще я помню дорожки из капель крови на полу по ночам – это открывалась твоя рана на ноге, та самая, которую тебе не вылечили вовремя, не приняв без бумажки в Красноярском госпитале. Когда рана открывалась, ты делал перевязки сам. По сути, ты был инвалидом войны, но из-за плена справки, подтверждающей ранение под Картояком, не имел. Рана эта мучила тебя до последнего времени...
Публикация
Нины Катаевой
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
