Комендант
Кажется, что мы знаем все о Второй мировой. Но жизнь продолжает подбрасывать новые и новые темы и ситуации. Конец войны. Лагерь союзнических военнопленных. И наш капитан Шатуновский, волей судеб оказавшийся покровителем лагерного интернационала. Так мы знакомились с миром и мир узнавал нас – пришедших в Европу из другого мира.
Кажется, что мы знаем все о Второй мировой. Но жизнь продолжает подбрасывать новые и новые темы и ситуации. Конец войны. Лагерь союзнических военнопленных. И наш капитан Шатуновский, волей судеб оказавшийся покровителем лагерного интернационала. Так мы знакомились с миром и мир узнавал нас – пришедших в Европу из другого мира. С творчеством драматурга и журналиста Евгения Шатуновского в СССР были знакомы практически все, хотя имя литератора было известно далеко не каждому. Такова уж судьба либреттиста. Оперетта «Поцелуй Чаниты», в работе над которой он принимал участие, десятилетиями не сходила со сцен музыкальных театров, без конца звучала по радио. А в годы Великой Отечественной войны Шатуновский командовал батальоном и незадолго до последних ее залпов после тяжелого ранения был откомандирован для прохождения службы в одну из комендатур по репатриации «союзных» военнопленных близ города Хохенштейн. Эти земли поляки сейчас считают своими, а тогда они были практически ничьи. Немцы бежали, и возле опустевшего города остался только лагерь, в бараках которого обитало несколько тысяч итальянцев, англичан, французов, югославов и датчан.
Гитлеровцы за лагерь сражаться не стали, предпочли отступить. К тому же речь шла не о «фабрике смерти» с незаметаемыми следами военных преступлений, за которые можно было поплатиться без суда и следствия. В Хохенштейне располагалась, так сказать, зона «облегченного режима», никоим образом не сравнимого с теми жуткими условиями, в которых содержались советские военнопленные. Наши танкисты, обнаружив это пристанище узников разных народов, сразу же смели вышки, повалили колючую проволоку и ринулись дальше на запад.
Смену должности и деятельности капитан Шатуновский воспринимал как истинную трагедию. Со своим батальоном он не расставался с сорок второго года. Каждого солдата знал по имени, их лица различил бы в любой толпе. Но пока что вокруг была не сутолока гражданской жизни, а тишина, обезлюдевшие �земли, а вместо привычных фронтовых дел приходилось заниматься бытом тысяч военнопленных, за каждого из которых Шатуновский отвечал буквально головой.
Гвардии капитана назначили в Хохенштейн заместителем коменданта, но чуть ли не сразу после его приезда в лагерь нагрянул с инспекционной проверкой генерал Ревякин. Нрава он был сурового. Достаточно сказать, что в конце 1941 года генерал служил военным комендантом Москвы. Шатуновский до ухода на фронт работал на московском радио и хорошо помнил, как генерал приезжал в студию зачитать приказ о введении в столице осадного положения. Рефрен его предупреждений москвичам был простым и суровым. Любые нарушения жестких норм прифронтовой Москвы карались расстрелом. Один из таких приказов Ревякин отдал сразу после выступления, когда с ним срочно связались подчиненные по телефону, не решавшиеся с непривычки сами ставить к стенке.
Когда генерал без предупреждения появился на территории лагеря, Шатуновский со своими солдатами и добровольными помощниками из военнопленных завершал ремонт бани. Эту сферу деятельности проверяющий вполне одобрил и потребовал к себе начальника. Увы, приказ сразу выполнить не удалось. Начальник комендатуры не отличался строгим поведением и умудрился в день проверки изрядно заложить за воротничок. С напитками проблем не было. Его посланцы успешно «прошлись» по ближайшему городку, который поляки разграбить еще не успели, и достаточно запаслись спиртным. Немецкие же беженцы прихватили в дорогу не то, что пьется, а то, что подороже.
…Не успевший очухаться начальник тут же лишился должности и отбыл с проверяющими, получив заверения, что трибунал по нему соскучился. Обязанности отстраненного Ревякин немедленно возложил на Шатуновского.
«Я выстроил всех и заявил, что узники Хохенштейна будут отныне получать довольствие на правах бойцов Красной армии, – рассказывал мне Шатуновский, – это все встретили восторженно. Услышав, что входит в рацион, многие впали в недоумение – зачем столько хлеба! Да и мяса немцы давали пленным гораздо больше, чем мы. К тому же все они получали посылки от Международного Красного Креста. «Моим» �военнопленным в лагере жилось несравненно лучше, чем многим нашим соотечественникам на воле».
Через три десятка лет на русский язык перевели роман Курта Воннегута «Бойня номер 5». Автор тоже хлебнул горестей плена, угодив в подобный Хохенштейну лагерь под Дрезденом, а поэтому писал с натуры. Воннегутовское описание лагерного быта англичан, с которыми его столкнула судьба, при всей его шаржированности напомнило Шатуновскому собственные наблюдения: «Англичане были аккуратные, жизнерадостные, очень порядочные и крепкие… Все эти годы они пели хором каждый день. Кроме того, все эти годы выжимали гири и делали гимнастику. Животы у них походили на стиральные доски. Мускулы… походили на пушечные ядра. Кроме того, они стали мастерами по шахматам и шашкам, криббеджу, домино, анаграммам, шарадам, пинг-понгу и бильярду… Что же касается запасов еды, то они были самыми богатыми людьми в Европе… Немцы их обожали, считая, что они именно такие, какими должны быть англичане. Воевать с такими людьми было шикарно, разумно и интересно!» В ядовитых пассажах Воннегута Шатуновский не соглашался разве что с описанием продовольственных запасов. В лагерь, куда угодил Воннегут, по ошибке приходило… в десять раз больше посылок, чем полагалось бы по численности заключенных. Англичане и завели настоящий провиантский склад... В Хохенштейне пленным жилось достаточно сытно, но с посылками было поскромнее…
Лагерь состоял из отдельных блоков, изолированных один от другого и обнесенных общей оградой. Немцы группировали пленных по национальностям. Общение между блоками было почти исключено. Но и после освобождения единения не получилось. Начальника комендатуры поначалу немало изумляла неприязнь между обитателями разных блоков. Иллюзии сорок первого года, когда в СССР очень уповали на интернационализм, давно развеялись, но странно было наблюдать аллергию, которую вызывали одни узники у других.
Англичане после освобождения сразу же заявили, что не хотят никаких дел иметь с итальянцами. Подданные Британской короны попали в плен еще в 1940 году после разгрома их экспедиционного корпуса под Дюнкерком. Сходный лагерный стаж был и у французов, сдавшихся после обхода немцами �«линии Мажино» и последующего разгрома. Во всяком случае, именно тогда был пленен старший из них по званию – капитан Луи Бежар. Итальянцы же оказались «под охраной» лишь после свержения Муссолини в 1944 году. Но если французы с соседями по Европе вполне ладили, то англичане до последних своих дней в Хохенштейне считали итальянцев врагами.
Для неприязни имелись и чисто бытовые причины. Итальянский генерал коротал месяцы неволи в обществе наложницы-польки – единственной женщины в лагере. Их альянс или роман начался еще с тех дней, когда немцы разоружили бывших союзников и загнали за колючую проволоку. Из уважения к высокому чину этой «паненке» дозволили пребывать в лагерных генеральских «апартаментах», тем более что ее воле это ничуть не противоречило. Она не расставалась с генералом до самой репатриации и явно была не прочь уехать с ним в Италию.
А вот американец в лагере был только один, и оказался он не военнопленным, а интернированным. Этот бизнесмен по каким-то торговым делам приехал в Германию незадолго до вступления США в войну, а сесть на последний американский пароход, уходивший из Гамбурга в Нью-Йорк, не успел. Соотечественников у него в заточении не было, и заокеанский узник угодил на нары в один барак с англичанами.
Всех тянуло домой, но по-разному. Югославы рвались воевать и добились своего. Из штаба фронта прибыли сопровождающие, сформировали небольшую воинскую колонну и увели пешим маршем к ближайшей железнодорожной станции. Подписывая документы, посланцы упомянули, что югославов по воздуху перебросят к Тито.
…Комендатура просуществовала до глубокой осени. Поначалу об этом и задумываться никто не хотел. Шатуновский вспоминал, с каким недоумением встретили его приказ приступить к посадке картошки: мол, зачем зря стараться, скоро домой. Но большинство из них успели насладиться плодами своих рук на международном огороде. Большинство пленных отправляли на родину из черноморских портов, но железные дороги были забиты военными эшелонами, �а причалы разрушены. Так что последние узники Хохенштейна вернулись к своим только к зиме сорок пятого.
Увы, не все. Один из итальянцев нашел свою могилу близ польского города Торунь. Война вроде бы закончилась, но не все вокруг с этим были согласны. Польская Армия Крайова еще недавно сражалась с немцами, а потом повернула автоматы против советских войск. �Очевидно, что «аковцы» охотились за кем-то другим, но жертвой их стал именно Марио по прозвищу Мачисто. Свою кличку всеобщий любимец, весельчак и неплохой певец получил в честь героя известной на его родине киноленты о громких подвигах итальянского собрата нашего героического казака Козьмы Крючкова во время Первой мировой войны. Итальянцы тяжело перенесли его гибель. Он умел ладить с лошадьми, а потому часто и охотно отправлялся куда-либо по лагерным делам с вожжами в руках. �В день гибели Марио-Мачисто вез припасы для столовой. Труп итальянца нашли потом на дороге, опустошенную телегу – в соседнем перелеске, а лошадей поляки увели с собой.
Через десяток лет, когда Шатуновский работал над либретто нашумевшей в пятидесятые годы музыкальной комедии «Поцелуй Чаниты», автор музыки Юрий Милютин услышал его рассказ о службе в лагере и поинтересовался, а не осталось ли в памяти каких-либо итальянских мелодий. Услышав некоторые из запомнившихся Шатуновскому песен, �тут же записал их и сказал, что непременно использует их в оперетте. Итальянские распевы, правда, заметно отличаются от латиноамериканских, но родство музыкальных традиций все же есть. Да и типажи неунывающих героев оказались во многом навеяны �наблюдениями за хохенштейнскими пленными.
Прощались все обитатели лагеря с начальником комендатуры сердечно, но ни одной весточки от них Евгений Шатуновский не получил. Это и немудрено. Мир сменился холодной войной. �Письма из-за границы нередко попадали не к адресатам, а в органы госбезопасности, которые и без того не могли не заинтересоваться Шатуновским из-за его долгого, пусть даже и вынужденного общения с иностранцами. Был и дополнительный повод не сетовать на отсутствие вестей от бывших лагерников. Один из родственников Евгения Евгеньевича еще в двадцатые годы написал письмо лично �Сталину, выразив несогласие с некоторыми тезисами одной из речей стремительно набиравшего силу вождя. В те времена еще не обходилось без игр в партийную демократию и �в гуманное отношение к оппонентам. Сталин не только отозвался на возражения личным посланием, но и включил его текст в собрание сочинений. Этот самый «Ответ тов. Шатуновскому» впоследствии мог и спасти, мог и погубить. Письмо с французской или итальянской маркой неведомо для отправителя вполне могло дать на Лубянке лишний повод присмотреться к капитану запаса. Были и другие причины для ночных звонков в дверь. Отец Шатуновского был издателем весьма известной до 1917 года газеты «Копейка» и удостоился редкостной возможности дважды интервьюировать Николая II. Такого рода журналистское везение по нравам послевоенных лет запросто оценили бы по-своему с примеркой биографии на какой-нибудь пункт пресловутой пятьдесят восьмой статьи… Как бы то ни было, а все обошлось. Он ушел из жизни в 2002 году в возрасте 95 лет.
Олег ДЗЮБА
Гитлеровцы за лагерь сражаться не стали, предпочли отступить. К тому же речь шла не о «фабрике смерти» с незаметаемыми следами военных преступлений, за которые можно было поплатиться без суда и следствия. В Хохенштейне располагалась, так сказать, зона «облегченного режима», никоим образом не сравнимого с теми жуткими условиями, в которых содержались советские военнопленные. Наши танкисты, обнаружив это пристанище узников разных народов, сразу же смели вышки, повалили колючую проволоку и ринулись дальше на запад.
Смену должности и деятельности капитан Шатуновский воспринимал как истинную трагедию. Со своим батальоном он не расставался с сорок второго года. Каждого солдата знал по имени, их лица различил бы в любой толпе. Но пока что вокруг была не сутолока гражданской жизни, а тишина, обезлюдевшие �земли, а вместо привычных фронтовых дел приходилось заниматься бытом тысяч военнопленных, за каждого из которых Шатуновский отвечал буквально головой.
Гвардии капитана назначили в Хохенштейн заместителем коменданта, но чуть ли не сразу после его приезда в лагерь нагрянул с инспекционной проверкой генерал Ревякин. Нрава он был сурового. Достаточно сказать, что в конце 1941 года генерал служил военным комендантом Москвы. Шатуновский до ухода на фронт работал на московском радио и хорошо помнил, как генерал приезжал в студию зачитать приказ о введении в столице осадного положения. Рефрен его предупреждений москвичам был простым и суровым. Любые нарушения жестких норм прифронтовой Москвы карались расстрелом. Один из таких приказов Ревякин отдал сразу после выступления, когда с ним срочно связались подчиненные по телефону, не решавшиеся с непривычки сами ставить к стенке.
Когда генерал без предупреждения появился на территории лагеря, Шатуновский со своими солдатами и добровольными помощниками из военнопленных завершал ремонт бани. Эту сферу деятельности проверяющий вполне одобрил и потребовал к себе начальника. Увы, приказ сразу выполнить не удалось. Начальник комендатуры не отличался строгим поведением и умудрился в день проверки изрядно заложить за воротничок. С напитками проблем не было. Его посланцы успешно «прошлись» по ближайшему городку, который поляки разграбить еще не успели, и достаточно запаслись спиртным. Немецкие же беженцы прихватили в дорогу не то, что пьется, а то, что подороже.
…Не успевший очухаться начальник тут же лишился должности и отбыл с проверяющими, получив заверения, что трибунал по нему соскучился. Обязанности отстраненного Ревякин немедленно возложил на Шатуновского.
«Я выстроил всех и заявил, что узники Хохенштейна будут отныне получать довольствие на правах бойцов Красной армии, – рассказывал мне Шатуновский, – это все встретили восторженно. Услышав, что входит в рацион, многие впали в недоумение – зачем столько хлеба! Да и мяса немцы давали пленным гораздо больше, чем мы. К тому же все они получали посылки от Международного Красного Креста. «Моим» �военнопленным в лагере жилось несравненно лучше, чем многим нашим соотечественникам на воле».
Через три десятка лет на русский язык перевели роман Курта Воннегута «Бойня номер 5». Автор тоже хлебнул горестей плена, угодив в подобный Хохенштейну лагерь под Дрезденом, а поэтому писал с натуры. Воннегутовское описание лагерного быта англичан, с которыми его столкнула судьба, при всей его шаржированности напомнило Шатуновскому собственные наблюдения: «Англичане были аккуратные, жизнерадостные, очень порядочные и крепкие… Все эти годы они пели хором каждый день. Кроме того, все эти годы выжимали гири и делали гимнастику. Животы у них походили на стиральные доски. Мускулы… походили на пушечные ядра. Кроме того, они стали мастерами по шахматам и шашкам, криббеджу, домино, анаграммам, шарадам, пинг-понгу и бильярду… Что же касается запасов еды, то они были самыми богатыми людьми в Европе… Немцы их обожали, считая, что они именно такие, какими должны быть англичане. Воевать с такими людьми было шикарно, разумно и интересно!» В ядовитых пассажах Воннегута Шатуновский не соглашался разве что с описанием продовольственных запасов. В лагерь, куда угодил Воннегут, по ошибке приходило… в десять раз больше посылок, чем полагалось бы по численности заключенных. Англичане и завели настоящий провиантский склад... В Хохенштейне пленным жилось достаточно сытно, но с посылками было поскромнее…
Лагерь состоял из отдельных блоков, изолированных один от другого и обнесенных общей оградой. Немцы группировали пленных по национальностям. Общение между блоками было почти исключено. Но и после освобождения единения не получилось. Начальника комендатуры поначалу немало изумляла неприязнь между обитателями разных блоков. Иллюзии сорок первого года, когда в СССР очень уповали на интернационализм, давно развеялись, но странно было наблюдать аллергию, которую вызывали одни узники у других.
Англичане после освобождения сразу же заявили, что не хотят никаких дел иметь с итальянцами. Подданные Британской короны попали в плен еще в 1940 году после разгрома их экспедиционного корпуса под Дюнкерком. Сходный лагерный стаж был и у французов, сдавшихся после обхода немцами �«линии Мажино» и последующего разгрома. Во всяком случае, именно тогда был пленен старший из них по званию – капитан Луи Бежар. Итальянцы же оказались «под охраной» лишь после свержения Муссолини в 1944 году. Но если французы с соседями по Европе вполне ладили, то англичане до последних своих дней в Хохенштейне считали итальянцев врагами.
Для неприязни имелись и чисто бытовые причины. Итальянский генерал коротал месяцы неволи в обществе наложницы-польки – единственной женщины в лагере. Их альянс или роман начался еще с тех дней, когда немцы разоружили бывших союзников и загнали за колючую проволоку. Из уважения к высокому чину этой «паненке» дозволили пребывать в лагерных генеральских «апартаментах», тем более что ее воле это ничуть не противоречило. Она не расставалась с генералом до самой репатриации и явно была не прочь уехать с ним в Италию.
А вот американец в лагере был только один, и оказался он не военнопленным, а интернированным. Этот бизнесмен по каким-то торговым делам приехал в Германию незадолго до вступления США в войну, а сесть на последний американский пароход, уходивший из Гамбурга в Нью-Йорк, не успел. Соотечественников у него в заточении не было, и заокеанский узник угодил на нары в один барак с англичанами.
Всех тянуло домой, но по-разному. Югославы рвались воевать и добились своего. Из штаба фронта прибыли сопровождающие, сформировали небольшую воинскую колонну и увели пешим маршем к ближайшей железнодорожной станции. Подписывая документы, посланцы упомянули, что югославов по воздуху перебросят к Тито.
…Комендатура просуществовала до глубокой осени. Поначалу об этом и задумываться никто не хотел. Шатуновский вспоминал, с каким недоумением встретили его приказ приступить к посадке картошки: мол, зачем зря стараться, скоро домой. Но большинство из них успели насладиться плодами своих рук на международном огороде. Большинство пленных отправляли на родину из черноморских портов, но железные дороги были забиты военными эшелонами, �а причалы разрушены. Так что последние узники Хохенштейна вернулись к своим только к зиме сорок пятого.
Увы, не все. Один из итальянцев нашел свою могилу близ польского города Торунь. Война вроде бы закончилась, но не все вокруг с этим были согласны. Польская Армия Крайова еще недавно сражалась с немцами, а потом повернула автоматы против советских войск. �Очевидно, что «аковцы» охотились за кем-то другим, но жертвой их стал именно Марио по прозвищу Мачисто. Свою кличку всеобщий любимец, весельчак и неплохой певец получил в честь героя известной на его родине киноленты о громких подвигах итальянского собрата нашего героического казака Козьмы Крючкова во время Первой мировой войны. Итальянцы тяжело перенесли его гибель. Он умел ладить с лошадьми, а потому часто и охотно отправлялся куда-либо по лагерным делам с вожжами в руках. �В день гибели Марио-Мачисто вез припасы для столовой. Труп итальянца нашли потом на дороге, опустошенную телегу – в соседнем перелеске, а лошадей поляки увели с собой.
Через десяток лет, когда Шатуновский работал над либретто нашумевшей в пятидесятые годы музыкальной комедии «Поцелуй Чаниты», автор музыки Юрий Милютин услышал его рассказ о службе в лагере и поинтересовался, а не осталось ли в памяти каких-либо итальянских мелодий. Услышав некоторые из запомнившихся Шатуновскому песен, �тут же записал их и сказал, что непременно использует их в оперетте. Итальянские распевы, правда, заметно отличаются от латиноамериканских, но родство музыкальных традиций все же есть. Да и типажи неунывающих героев оказались во многом навеяны �наблюдениями за хохенштейнскими пленными.
Прощались все обитатели лагеря с начальником комендатуры сердечно, но ни одной весточки от них Евгений Шатуновский не получил. Это и немудрено. Мир сменился холодной войной. �Письма из-за границы нередко попадали не к адресатам, а в органы госбезопасности, которые и без того не могли не заинтересоваться Шатуновским из-за его долгого, пусть даже и вынужденного общения с иностранцами. Был и дополнительный повод не сетовать на отсутствие вестей от бывших лагерников. Один из родственников Евгения Евгеньевича еще в двадцатые годы написал письмо лично �Сталину, выразив несогласие с некоторыми тезисами одной из речей стремительно набиравшего силу вождя. В те времена еще не обходилось без игр в партийную демократию и �в гуманное отношение к оппонентам. Сталин не только отозвался на возражения личным посланием, но и включил его текст в собрание сочинений. Этот самый «Ответ тов. Шатуновскому» впоследствии мог и спасти, мог и погубить. Письмо с французской или итальянской маркой неведомо для отправителя вполне могло дать на Лубянке лишний повод присмотреться к капитану запаса. Были и другие причины для ночных звонков в дверь. Отец Шатуновского был издателем весьма известной до 1917 года газеты «Копейка» и удостоился редкостной возможности дважды интервьюировать Николая II. Такого рода журналистское везение по нравам послевоенных лет запросто оценили бы по-своему с примеркой биографии на какой-нибудь пункт пресловутой пятьдесят восьмой статьи… Как бы то ни было, а все обошлось. Он ушел из жизни в 2002 году в возрасте 95 лет.
Олег ДЗЮБА
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
