«Мы вчера ворвались в Молодечно…»
Его знает и обожает вся округа. Когда он с палочкой бредет по улице, с ним раскланиваются молодые мамы, здороваются крутые мужики и даже местная шпана, пригладив пятернями лохмы, почтительно спрашивает: «Дед Сереж, может, в магазин надо сходить? Или в гараже подсобить чем?» Вообще-то, это и неудивительно. Не зря в народе говорят, что относиться к людям надо так, как ты бы хотел, чтобы люди относились к тебе.
Его знает и обожает вся округа. Когда он с палочкой бредет по улице, с ним раскланиваются молодые мамы, здороваются крутые мужики и даже местная шпана, пригладив пятернями лохмы, почтительно спрашивает: «Дед Сереж, может, в магазин надо сходить? Или в гараже подсобить чем?» Вообще-то, это и неудивительно. Не зря в народе говорят, что относиться к людям надо так, как ты бы хотел, чтобы люди относились к тебе. Дед Сережа, а официально – Сергей Анатольевич Николевич – людей действительно любит, и они ему платят тем же. Между тем мало кто знает, что он четыре раза выбрасывался из горящих танков, мало кто видел его парадный пиджак с «иконостасом», достойным иного генерала. Не любит дед сверкать на солнце своими регалиями. И о войне говорить не любит. Даже на 9 Мая надевает пиджак с простыми орденскими планочками. Я просто не мог не написать об этом удивительном и замечательном человеке. К тому же в канун годовщины освобождения Беларуси. Почему? Сейчас поймете.
Дед Сережа – белорус. И родился в Беларуси, в Могилевской области в таком уже теперь далеком 1922 году. Совсем маленьким вместе с родителями переехал в Горький, нынешний Нижний Новгород. Отца, инженера-механика, пригласили на доводку Горьковского автозавода. Рос маленький Сережа в Заволжье, в дымном и чумазом Автозаводском районе со всеми его прелестями и обычаями: игра «в пристеночек», проходочки по волжскому дебаркадеру «руки в брюки», потасовки улица на улицу. И еще особый горьковский шик: на глазах у лузгающих семечки на берегу девчонок переплыть Волгу под перевернутой лодкой. Ох и доставалось за это от отца «березовой каши», когда проведывал!..
В тридцать девятом поступил в политех. Осенью отца призвали в Красную армию. А через несколько месяцев в дом пришла первая беда. Сергей, вернувшийся с мартовского морозца домой, окаменело застыл в дверном проеме, глядя на вздрагивающие плечи отвернувшейся к окну мамы. На круглом обеденном столе лежала желтая казенная бумага. Строчки запрыгали перед глазами. «Уважаемая Евдокия Даниловна… С глубоким прискорбием извещаем Вас… Ваш муж, старший лейтенант-воентехник Николевич Анатолий Трофимович… Верный воинской Присяге… Проявив геройство и мужество, пал смертью храбрых 12 марта 1940 года в боях за город Выборг…»
Такова, видимо, юдоль нашего народа: чуть больше чем через год сын занял в армейском строю место погибшего отца.
Страшное лето сорок первого. Горький, напрягая все силы, давал фронту все: грузовики, пушки, самоходные орудия. И еще тысячи и тысячи своих парней. Одним из них был и юный Сережа Николевич, не знавший еще тогда, что фронтовые дороги приведут его в родную Беларусь.
Горьковское танковое училище, ускоренный трехмесячный курс – и в петлицах рубиновые кубики младшего лейтенанта.
– Танки, новенькие «тридцатьчетверочки» из Челябинска, принимали глубокой ночью где-то на запасных путях в Сормово, – вспоминает Сергей Анатольевич. – А в каждой машине, кстати, были коробки с махоркой, теплыми вязаными носками, салом, сушеной воблой. И листочки бумаги: «Дорогим бойцам Красной армии! Будьте мужественны и громите фашистскую сволочь, чтобы духу от нее не осталось! Ваши сестры с Урала».
Разве можно после такого отступать?!
Эшелон пошел в героическую, обложенную с трех сторон Тулу. Танки нужны были обливавшейся кровью 50-й армии и тульским рабочим полкам как хлеб, как воздух. Разгружались опять же ночью где-то на пригородной станции. Бойцы с уважением посматривали на юного младшего лейтенанта: на его гимнастерке поблескивала медаль «За боевые заслуги». Видимо, принимали за уже побывавшего в боях. Однако награда досталась Сергею еще в Горьком, в курсантскую бытность. Будучи в патруле, он скрутил двух бандитов, пытавшихся грабить продовольственный магазин.
– На соседних путях стояли эшелоны, тоже только что прибывшие. Пехота. Но какая! Мы такой дотоле не видывали. Парни как на подбор – рослые, широкоплечие, краснощекие, не в шинелишках, а в полушубках, с новенькими, еще в смазке, автоматами ППШ. Спрашиваем: «Откуда вы, ребята?» «Из Красноярска, сибирская стрелковая дивизия. У нас почти все из охотничьих артелей». Представляешь, это ж целая дивизия снайперов, немцам такого и не снилось!..
А еще с тех пор Сергей Анатольевич начал писать стихи. Почему? Он и сам не знает. Пробрало, да и все тут. Затертый блокнотик с неровными строчками, написанными химическим карандашом, пролежал в его планшете всю войну. Где-то наивные, где-то корявые, не отвечающие законам ямба или амфибрахия, но всегда – честные, искренние и пропущенные через самое сердце. Может быть, прозвучит несколько пафосно, но все же скажу: армию, где танковые младшие лейтенанты писали стихи, победить было нельзя. Ни «Викингам», ни «Мертвым головам», ни прочей нечисти.
«Мама, мы уходим ненадолго -
Разгромить проклятого врага.
Нас послала в эту битву Волга
И ее крутые берега».
«Тридцатьчетверки» даже не съезжали, а спрыгивали с железнодорожных платформ.
– Прибежал комбат и приказал принять на броню сибирскую пехоту, ту самую, что разгружалась на соседних путях. Мы только заправиться успели. Я из башни высунулся, оглянулся – сзади белые полушубки. Крикнул им: «Держись крепче, Енисей!» Мне в ответ хохотнули: «Полегче на поворотах, Волга!»
Танкисты и пехота. Словно две великие русские реки, слившись в едином потоке, ринулись навстречу врагу, заслоняя собой Город Мастеров. Бригаде поставили задачу: отбить Плавск, город, который лежит между Тулой и Орлом. Мало кто из тех, что едут из Москвы ныне в поезде на крымские курорты, проезжая эту маленькую станцию, знают, какая в войну там была бойня…
…«Тридцатьчетверки» разбросали по придорожным канавам, смяли, раздавили мотоциклетную разведку немцев и вскоре столкнулись с передовыми частями танковой армии Гудериана. Того самого «быстроного Гейнца», который в своих послевоенных мемуарах хвастался тем, что ночевал в кровати Льва Толстого в Ясной Поляне.
Пехота посыпалась с брони, разворачиваясь в цепи. Грохнуло могучее сибирское «ура!».
– Мы тоже развернулись в боевой порядок. Шли на нас Т-IV. Машина в принципе неплохая, но с нашей не сравнить.
Страшная штука – встречный танковый бой! Рев моторов, выстрелы танковых пушек в упор, страшные рукопашные выбросившихся из горящих машин экипажей…
Из письма младшего лейтенанта Николевича: «Дорогая мамуся! Я жив и здоров. Мы вчера взяли Плавск, первый советский город! Мама, мы наступаем! Мама, что эти сволочи сделали с Плавском! Дымящиеся руины… И еще, мамуль, говорю об этом только тебе, как самому родному на земле человеку. Когда мы шли через город, нас встречали жители, вылезавшие из полуразрушенных подвалов. И меня впервые обняла и поцеловала девушка. Ее зовут Женя. Мам, мне кажется, что я влюбился».
Кто бы мог подумать, что та плавская девчушка через несколько лет станет его судьбой на всю оставшуюся жизнь. Они тогда просидели всю ночь в сенях, пахнувших сосной и свежим сеном. Просто просидели, без всяких обниманий и даже поцелуев. Только – глаза в глаза, ладонь в ладонь. Но все уже было ясно. Женя сказала: «Сережа, я буду тебя ждать. Честно-честно! Только ты вернись, обещаешь?» Он пообещал…
А потом был страшный бой. Немцы попытались вернуть Плавск. На 55-ю танковую бригаду навалилась целая эсэсовская танковая дивизия.
В этой схватке экипаж Сергея Николевича подбил два вражеских танка. Только вот как залепили в борт ему, помнит с трудом. Что называется, «на автомате» откинул крышку башенного люка и вытащил из дыма наводчика. Затем снова полез в башню, снял клин-затвор орудия (так положено по боевому уставу танковых войск), а потом… А потом очнулся в госпитале в Туле.
Новые машины получали уже в Воронеже, где бригада влилась в состав 5-й Гвардейской танковой армии.
Лето сорок третьего. Легендарная танковая битва под Прохоровкой, безвестной до того белгородской деревушкой. После того дня она войдет в историю как Третье ратное поле России, после Куликова и Бородина.
Страшный это был день. Страшный и великий. День, в который наши танкисты и пехотинцы перемололи лучшие, элитные танковые дивизии немцев. Пятая танковая армия, которую планировали для наступления, была вынуждена парировать попытку прорыва на Обоянь элитных танковых дивизий СС обергруппенфюрера Хауссера.
– Наша армия вступала в сражение частями, прямо с марша, – вспоминает Сергей Анатольевич. – Времени на группирование просто не было. У немцев в передовых боевых порядках шли «Тигры» с 85-миллиметровыми дальнобойными пушками. Они доставали нас с двух километров, когда мы в ответ ничего не могли поделать. Две танковые бригады сгорели за каких-то пятнадцать минут. Но «тридцатьчетверка» обладала великолепной скоростью и маневром, в отличие от хоть и могучего, но неповоротливого «Тигра». Дымина, гарь до небес, ничего не видно. Мы с немцами перемешались как галушки в супе. Подбил кого? Не знаю, но успели расстрелять почти весь боекомплект. Хотя точно могу сказать: одну «Пантеру» шибанули в борт, считай, в упор, метров с тридцати. Она сразу задымила и встала. Ну а потом и сами получили, я даже не понял, как и откуда. Наводчик мой, Коля Вешенцев, кричит: «Командир, горим!» А там есть такие бочажки, не то пруды, не то озерца. Туда и скатывались горящие машины, если на ходу, и наши, и немецкие. Вот там такая резня и пальба начиналась! Это же в основном эсэс были, «идейные» сволочи!.. Вот в той свалке мне финку под лопатку и засадили.
Снова госпиталь. А потом – переформирование и на 1-й Белорусский фронт. 25-я танковая бригада.
Именно в ее составе Сергей Анатольевич принял участие в освобождении родной Белоруссии.
– Главная идея знаменитой операции «Багратион» была в том, чтобы ударить оттуда, откуда нас никто не ждал, – рассказывает Сергей Анатольевич, – а именно через глухие леса и казавшиеся немцам непроходимыми болота. Говорили, это все Черняховский придумал, наш командующий фронтом. Ну, саперы сползали вместе с разведчиками, прощупали, понюхали и сказали: «Да вообще-то можно попробовать». Настелили гати из бревен прямо по болотам. Первыми для пробы пошли несколько легких Т-70. Ничего, проскочили. А потом уж и мы двинулись. Дистанция – пятьдесят метров, самое главное – не переключаться, идти плавно, на одной скорости. Деревяшки эти качает, машина плывет, как корабль по морю. Малейшая ошибка механика-водителя – и ты в болоте. По бокам гатей, часто по пояс в воде стояли саперы с флажками. Вот действительно героические хлопцы были!..
Позже авторитетнейший немецкий знаток танковых войск немецкий генерал Мелентин скажет: «Русский Т-34 – это не танк, а элегантная девочка, способная танцевать вальс на болоте…» Что ж, вот и станцевали. Рота за ротой, батальон за батальоном, бригада вываливалась из лесных гиблых болотных топей прямо на головы ошалевших немцев. Обороны здесь у них практически не было: в педантичных немецких военных учебниках говорилось, что в такой местности не сможет пройти даже пехота. Забыли, что русский солдат не укладывается в рамки учебников, забыли и последние слова Бисмарка, произнесенные на смертном одре: «Никогда не воюйте с Россией».
За что и получили. Советские танки, говоря военным языком, вырвались на оперативный простор. Сергей Анатольевич, смахивая рукой закипающие слезы, рассказывал о том, как они проезжали первые белорусские деревни, полусожженные, с вырубленными немцами садами, как выбегавшие навстречу женщины несли в чугунках бульбу и крестили уходившие дальше машины, как в качестве пехоты принимали на броню белорусских партизан. Танкисты разжились у пехоты банкой краски и на коротких остановках писали на снарядах с веселой яростью, смешанной с болью. Каждый о своем, по личному счету. «За Мозырь!», «За Калинковичи!», «За Полоцк!». И этот тяжелый свинец раз за разом улетал на головы тех, кто пришел на эту землю, чтобы оставить на ней «не более пятнадцати процентов населения славян», как было предусмотрено планом Розенберга OST.
Была поставлена новая боевая задача: обходить Минск с севера и овладеть городами Вилейка и Молодечно. Что сказать? Сорок четвертый – не сорок первый, научились наши воевать. И побеждать тоже научились. В том числе «арийских сверхчеловеков». В Молодечно танкисты ворвались опять же там, где их не ждали рассудительные немцы, – по железнодорожным путям. И был бой. И была победа. И новые строчки в потертом блокноте уже гвардии капитана Сергея Николевича.
«В этом мире зло не бесконечно.
Не грусти, не жалуйся, не трусь!..
Мы вчера ворвались в Молодечно,
Потерпи совсем немного, Беларусь!..»
– Я часто думаю: какая же это страшная штука – война. До чего же она ожесточает людей, создавая для каждого какой-то свой особый счет к врагу. Вот уже за Вилейкой мы были на марше. Шли по центру дороги, обгоняя двигавшиеся по обочине «катюши». Навстречу – колонна пленных немцев. И вдруг впереди меня шедший танк резко принимает влево и – прямо на эту колонну! Конвоиры только отскочить успели. Сколько он там их передавил, не знаю. Выяснилось потом, что у механика-водителя где-то в деревне под Минском немцы заживо спалили мать и двух сестренок. Вот так-то, Сашок…
…Я смотрю на извлеченный из шкафа старенький пиджак. Орден Александра Невского, две Красных Звезды, Боевого Красного Знамени, Отечественной войны обеих степеней, медали. Действительно, целый иконостас.
– Дед Сереж, а почему вы их не надеваете? Этим же гордиться нужно, ведь не бирюльки ж с рынка?
– Перед кем гордиться, Сашок? Вообще, гордыня – это грех. Так и в Писании сказано. Таких, как я, много. Я ж не Гагарин, в космос не летал.
Он смеется, сняв свой знаменитый на всю округу берет, и ветер ласкает его поредевшие седые волосы.
Да, дед Сереж, ты в космос не летал. Но ты взял Молодечно…
Александр ЧУДАКОВ
Фото Александр МАТЮШКИН
Дед Сережа – белорус. И родился в Беларуси, в Могилевской области в таком уже теперь далеком 1922 году. Совсем маленьким вместе с родителями переехал в Горький, нынешний Нижний Новгород. Отца, инженера-механика, пригласили на доводку Горьковского автозавода. Рос маленький Сережа в Заволжье, в дымном и чумазом Автозаводском районе со всеми его прелестями и обычаями: игра «в пристеночек», проходочки по волжскому дебаркадеру «руки в брюки», потасовки улица на улицу. И еще особый горьковский шик: на глазах у лузгающих семечки на берегу девчонок переплыть Волгу под перевернутой лодкой. Ох и доставалось за это от отца «березовой каши», когда проведывал!..
В тридцать девятом поступил в политех. Осенью отца призвали в Красную армию. А через несколько месяцев в дом пришла первая беда. Сергей, вернувшийся с мартовского морозца домой, окаменело застыл в дверном проеме, глядя на вздрагивающие плечи отвернувшейся к окну мамы. На круглом обеденном столе лежала желтая казенная бумага. Строчки запрыгали перед глазами. «Уважаемая Евдокия Даниловна… С глубоким прискорбием извещаем Вас… Ваш муж, старший лейтенант-воентехник Николевич Анатолий Трофимович… Верный воинской Присяге… Проявив геройство и мужество, пал смертью храбрых 12 марта 1940 года в боях за город Выборг…»
Такова, видимо, юдоль нашего народа: чуть больше чем через год сын занял в армейском строю место погибшего отца.
Страшное лето сорок первого. Горький, напрягая все силы, давал фронту все: грузовики, пушки, самоходные орудия. И еще тысячи и тысячи своих парней. Одним из них был и юный Сережа Николевич, не знавший еще тогда, что фронтовые дороги приведут его в родную Беларусь.
Горьковское танковое училище, ускоренный трехмесячный курс – и в петлицах рубиновые кубики младшего лейтенанта.
– Танки, новенькие «тридцатьчетверочки» из Челябинска, принимали глубокой ночью где-то на запасных путях в Сормово, – вспоминает Сергей Анатольевич. – А в каждой машине, кстати, были коробки с махоркой, теплыми вязаными носками, салом, сушеной воблой. И листочки бумаги: «Дорогим бойцам Красной армии! Будьте мужественны и громите фашистскую сволочь, чтобы духу от нее не осталось! Ваши сестры с Урала».
Разве можно после такого отступать?!
Эшелон пошел в героическую, обложенную с трех сторон Тулу. Танки нужны были обливавшейся кровью 50-й армии и тульским рабочим полкам как хлеб, как воздух. Разгружались опять же ночью где-то на пригородной станции. Бойцы с уважением посматривали на юного младшего лейтенанта: на его гимнастерке поблескивала медаль «За боевые заслуги». Видимо, принимали за уже побывавшего в боях. Однако награда досталась Сергею еще в Горьком, в курсантскую бытность. Будучи в патруле, он скрутил двух бандитов, пытавшихся грабить продовольственный магазин.
– На соседних путях стояли эшелоны, тоже только что прибывшие. Пехота. Но какая! Мы такой дотоле не видывали. Парни как на подбор – рослые, широкоплечие, краснощекие, не в шинелишках, а в полушубках, с новенькими, еще в смазке, автоматами ППШ. Спрашиваем: «Откуда вы, ребята?» «Из Красноярска, сибирская стрелковая дивизия. У нас почти все из охотничьих артелей». Представляешь, это ж целая дивизия снайперов, немцам такого и не снилось!..
А еще с тех пор Сергей Анатольевич начал писать стихи. Почему? Он и сам не знает. Пробрало, да и все тут. Затертый блокнотик с неровными строчками, написанными химическим карандашом, пролежал в его планшете всю войну. Где-то наивные, где-то корявые, не отвечающие законам ямба или амфибрахия, но всегда – честные, искренние и пропущенные через самое сердце. Может быть, прозвучит несколько пафосно, но все же скажу: армию, где танковые младшие лейтенанты писали стихи, победить было нельзя. Ни «Викингам», ни «Мертвым головам», ни прочей нечисти.
«Мама, мы уходим ненадолго -
Разгромить проклятого врага.
Нас послала в эту битву Волга
И ее крутые берега».
«Тридцатьчетверки» даже не съезжали, а спрыгивали с железнодорожных платформ.
– Прибежал комбат и приказал принять на броню сибирскую пехоту, ту самую, что разгружалась на соседних путях. Мы только заправиться успели. Я из башни высунулся, оглянулся – сзади белые полушубки. Крикнул им: «Держись крепче, Енисей!» Мне в ответ хохотнули: «Полегче на поворотах, Волга!»
Танкисты и пехота. Словно две великие русские реки, слившись в едином потоке, ринулись навстречу врагу, заслоняя собой Город Мастеров. Бригаде поставили задачу: отбить Плавск, город, который лежит между Тулой и Орлом. Мало кто из тех, что едут из Москвы ныне в поезде на крымские курорты, проезжая эту маленькую станцию, знают, какая в войну там была бойня…
…«Тридцатьчетверки» разбросали по придорожным канавам, смяли, раздавили мотоциклетную разведку немцев и вскоре столкнулись с передовыми частями танковой армии Гудериана. Того самого «быстроного Гейнца», который в своих послевоенных мемуарах хвастался тем, что ночевал в кровати Льва Толстого в Ясной Поляне.
Пехота посыпалась с брони, разворачиваясь в цепи. Грохнуло могучее сибирское «ура!».
– Мы тоже развернулись в боевой порядок. Шли на нас Т-IV. Машина в принципе неплохая, но с нашей не сравнить.
Страшная штука – встречный танковый бой! Рев моторов, выстрелы танковых пушек в упор, страшные рукопашные выбросившихся из горящих машин экипажей…
Из письма младшего лейтенанта Николевича: «Дорогая мамуся! Я жив и здоров. Мы вчера взяли Плавск, первый советский город! Мама, мы наступаем! Мама, что эти сволочи сделали с Плавском! Дымящиеся руины… И еще, мамуль, говорю об этом только тебе, как самому родному на земле человеку. Когда мы шли через город, нас встречали жители, вылезавшие из полуразрушенных подвалов. И меня впервые обняла и поцеловала девушка. Ее зовут Женя. Мам, мне кажется, что я влюбился».
Кто бы мог подумать, что та плавская девчушка через несколько лет станет его судьбой на всю оставшуюся жизнь. Они тогда просидели всю ночь в сенях, пахнувших сосной и свежим сеном. Просто просидели, без всяких обниманий и даже поцелуев. Только – глаза в глаза, ладонь в ладонь. Но все уже было ясно. Женя сказала: «Сережа, я буду тебя ждать. Честно-честно! Только ты вернись, обещаешь?» Он пообещал…
А потом был страшный бой. Немцы попытались вернуть Плавск. На 55-ю танковую бригаду навалилась целая эсэсовская танковая дивизия.
В этой схватке экипаж Сергея Николевича подбил два вражеских танка. Только вот как залепили в борт ему, помнит с трудом. Что называется, «на автомате» откинул крышку башенного люка и вытащил из дыма наводчика. Затем снова полез в башню, снял клин-затвор орудия (так положено по боевому уставу танковых войск), а потом… А потом очнулся в госпитале в Туле.
Новые машины получали уже в Воронеже, где бригада влилась в состав 5-й Гвардейской танковой армии.
Лето сорок третьего. Легендарная танковая битва под Прохоровкой, безвестной до того белгородской деревушкой. После того дня она войдет в историю как Третье ратное поле России, после Куликова и Бородина.
Страшный это был день. Страшный и великий. День, в который наши танкисты и пехотинцы перемололи лучшие, элитные танковые дивизии немцев. Пятая танковая армия, которую планировали для наступления, была вынуждена парировать попытку прорыва на Обоянь элитных танковых дивизий СС обергруппенфюрера Хауссера.
– Наша армия вступала в сражение частями, прямо с марша, – вспоминает Сергей Анатольевич. – Времени на группирование просто не было. У немцев в передовых боевых порядках шли «Тигры» с 85-миллиметровыми дальнобойными пушками. Они доставали нас с двух километров, когда мы в ответ ничего не могли поделать. Две танковые бригады сгорели за каких-то пятнадцать минут. Но «тридцатьчетверка» обладала великолепной скоростью и маневром, в отличие от хоть и могучего, но неповоротливого «Тигра». Дымина, гарь до небес, ничего не видно. Мы с немцами перемешались как галушки в супе. Подбил кого? Не знаю, но успели расстрелять почти весь боекомплект. Хотя точно могу сказать: одну «Пантеру» шибанули в борт, считай, в упор, метров с тридцати. Она сразу задымила и встала. Ну а потом и сами получили, я даже не понял, как и откуда. Наводчик мой, Коля Вешенцев, кричит: «Командир, горим!» А там есть такие бочажки, не то пруды, не то озерца. Туда и скатывались горящие машины, если на ходу, и наши, и немецкие. Вот там такая резня и пальба начиналась! Это же в основном эсэс были, «идейные» сволочи!.. Вот в той свалке мне финку под лопатку и засадили.
Снова госпиталь. А потом – переформирование и на 1-й Белорусский фронт. 25-я танковая бригада.
Именно в ее составе Сергей Анатольевич принял участие в освобождении родной Белоруссии.
– Главная идея знаменитой операции «Багратион» была в том, чтобы ударить оттуда, откуда нас никто не ждал, – рассказывает Сергей Анатольевич, – а именно через глухие леса и казавшиеся немцам непроходимыми болота. Говорили, это все Черняховский придумал, наш командующий фронтом. Ну, саперы сползали вместе с разведчиками, прощупали, понюхали и сказали: «Да вообще-то можно попробовать». Настелили гати из бревен прямо по болотам. Первыми для пробы пошли несколько легких Т-70. Ничего, проскочили. А потом уж и мы двинулись. Дистанция – пятьдесят метров, самое главное – не переключаться, идти плавно, на одной скорости. Деревяшки эти качает, машина плывет, как корабль по морю. Малейшая ошибка механика-водителя – и ты в болоте. По бокам гатей, часто по пояс в воде стояли саперы с флажками. Вот действительно героические хлопцы были!..
Позже авторитетнейший немецкий знаток танковых войск немецкий генерал Мелентин скажет: «Русский Т-34 – это не танк, а элегантная девочка, способная танцевать вальс на болоте…» Что ж, вот и станцевали. Рота за ротой, батальон за батальоном, бригада вываливалась из лесных гиблых болотных топей прямо на головы ошалевших немцев. Обороны здесь у них практически не было: в педантичных немецких военных учебниках говорилось, что в такой местности не сможет пройти даже пехота. Забыли, что русский солдат не укладывается в рамки учебников, забыли и последние слова Бисмарка, произнесенные на смертном одре: «Никогда не воюйте с Россией».
За что и получили. Советские танки, говоря военным языком, вырвались на оперативный простор. Сергей Анатольевич, смахивая рукой закипающие слезы, рассказывал о том, как они проезжали первые белорусские деревни, полусожженные, с вырубленными немцами садами, как выбегавшие навстречу женщины несли в чугунках бульбу и крестили уходившие дальше машины, как в качестве пехоты принимали на броню белорусских партизан. Танкисты разжились у пехоты банкой краски и на коротких остановках писали на снарядах с веселой яростью, смешанной с болью. Каждый о своем, по личному счету. «За Мозырь!», «За Калинковичи!», «За Полоцк!». И этот тяжелый свинец раз за разом улетал на головы тех, кто пришел на эту землю, чтобы оставить на ней «не более пятнадцати процентов населения славян», как было предусмотрено планом Розенберга OST.
Была поставлена новая боевая задача: обходить Минск с севера и овладеть городами Вилейка и Молодечно. Что сказать? Сорок четвертый – не сорок первый, научились наши воевать. И побеждать тоже научились. В том числе «арийских сверхчеловеков». В Молодечно танкисты ворвались опять же там, где их не ждали рассудительные немцы, – по железнодорожным путям. И был бой. И была победа. И новые строчки в потертом блокноте уже гвардии капитана Сергея Николевича.
«В этом мире зло не бесконечно.
Не грусти, не жалуйся, не трусь!..
Мы вчера ворвались в Молодечно,
Потерпи совсем немного, Беларусь!..»
– Я часто думаю: какая же это страшная штука – война. До чего же она ожесточает людей, создавая для каждого какой-то свой особый счет к врагу. Вот уже за Вилейкой мы были на марше. Шли по центру дороги, обгоняя двигавшиеся по обочине «катюши». Навстречу – колонна пленных немцев. И вдруг впереди меня шедший танк резко принимает влево и – прямо на эту колонну! Конвоиры только отскочить успели. Сколько он там их передавил, не знаю. Выяснилось потом, что у механика-водителя где-то в деревне под Минском немцы заживо спалили мать и двух сестренок. Вот так-то, Сашок…
…Я смотрю на извлеченный из шкафа старенький пиджак. Орден Александра Невского, две Красных Звезды, Боевого Красного Знамени, Отечественной войны обеих степеней, медали. Действительно, целый иконостас.
– Дед Сереж, а почему вы их не надеваете? Этим же гордиться нужно, ведь не бирюльки ж с рынка?
– Перед кем гордиться, Сашок? Вообще, гордыня – это грех. Так и в Писании сказано. Таких, как я, много. Я ж не Гагарин, в космос не летал.
Он смеется, сняв свой знаменитый на всю округу берет, и ветер ласкает его поредевшие седые волосы.
Да, дед Сереж, ты в космос не летал. Но ты взял Молодечно…
Александр ЧУДАКОВ
Фото Александр МАТЮШКИН
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
