Жил-был Сашка...
Не так давно на телеэкраны вышел ставший моментально скандальным фильм «Сволочи». В основу сюжета лихого боевика легла байка о том, как злобные энкавэдэшники формировали из малолетних уголовников специальные диверсионные группы смертников для заброски с заведомо гибельными заданиями в немецкие тылы. Тогда, правда, автора сценария приперли к стенке, и он вынужден был признать, что все показанное – выдумка. Апофеозом же скандала стал эпизод, когда известный актер Владимир Меньшов перед камерами гневно отказался вручать какую-то премию фильму «Сволочи» как «позорящему мою страну». Сегодня речь пойдет о других сволочах. Реальных, современных и анонимных. Как водится…
Не так давно на телеэкраны вышел ставший моментально скандальным фильм «Сволочи». В основу сюжета лихого боевика легла байка о том, как злобные энкавэдэшники формировали из малолетних уголовников специальные диверсионные группы смертников для заброски с заведомо гибельными заданиями в немецкие тылы. Тогда, правда, автора сценария приперли к стенке, и он вынужден был признать, что все показанное – выдумка. Апофеозом же скандала стал эпизод, когда известный актер Владимир Меньшов перед камерами гневно отказался вручать какую-то премию фильму «Сволочи» как «позорящему мою страну».
Сегодня речь пойдет о других сволочах. Реальных, современных и анонимных. Как водится… Жил-был Сашка.
Обычный такой мальчишка: ухи-ноги-руки-голова. Родился сероглазый малыш в семьдесят шестом, в самом что ни на есть обычном московском роддоме. Только вот что там греха таить – с родителями юному москвичу повезло, скажем так, не шибко. Мальцу не было и двух лет, когда умер отец. Мать начала пить. Страшно, по-черному. Допилась в итоге до того, что ее лишили родительских прав и выслали по тогдашнему обыкновению за 101-й километр. 101-м километром в случае с Сашкиной матерью стал выезд на историческую родину – в Марийскую АССР, нынешнюю Марий Эл. Больше матушка судьбой родной кровинушки не интересовалась.
Шли годы, и маленький Сашка познавал мир через детдомовскую призму. И очень много поначалу возникало наивных «почему». Почему, например, нельзя, как мальчишки из соседнего детского садика, пить летом парное молоко из глиняной крынки в деревне у бабушки? Почему нельзя в воскресенье пойти с мамой смотреть слонов в зоопарк? Почему на ночь никто не почитает на ушко сказку?.. Шли годы, и этих «почему» становилось все больше, а ответами становились всевозрастающая горечь и обида.
Настало время учить пацанов рабочим профессиям. Александру Званцеву выпало стать жестянщиком по проводке вентиляции. Тут и восемнадцатилетие приспело. Надо сказать, что детдомовские – едва ли не единственная категория, которая не только не косит, но, напротив, идет в армию с охотой. Объясняется это, наверное, чисто психологически: где еще можно уравняться в правах с пацанами из нормальных семей, как не в армии?
– Больше всего боялся попасть в стройбат, – попыхивает сигареткой Сашка, – как-то не привлекал бесплатный труд на свежем воздухе…
Впрочем, в стройбат спортивного, подтянутого, рослого парня никто и не метил. Для него были приготовлены совсем иные стежки-дорожки. Тем более что как раз тогда начиналась так называемая «первая чеченская». Так детдомовец Сашка превратился в гвардии рядового Званцева славной десантно-штурмовой бригады. «Расплескалась синева, расплескалась, по петлицам протекла, по погонам, я хочу, чтоб моя жизнь продолжалась по суровым по десантным законам…» Да вот только законы эти оказались для гвардии рядового Званцева и ему подобных куда суровее, нежели даже в суровой десантной песне. Впрочем, об этом чуть ниже.
Служить Сашке выпала честь в подразделении совершенно особом даже для видавших виды десантников. В разведроте. В задачу которой входили зачистки населенных пунктов после кровопролитных боев и штурмы особо укрепленных позиций боевиков. Словом, как поется в невеселой песне: «Обычная пехота не хочет погибать!.. Штрафная рота, встать! Вперед, штрафная рота!..»
Да по сути, Сашкино подразделение и было самой настоящей штрафной ротой, подразделением смертников. Краткий исторический экскурс. Штрафроты и штрафбаты в Красной армии появились в сорок втором году. Комплектовались они бойцами и командирами, тем или иным себя запятнавшими. То ли трусость в бою, то ли серьезные дисциплинарные нарушения, то ли отход с позиций без приказа. Были и уголовники, добровольно выказавшие желание «смыть вину перед Родиной с оружием в руках». К слову, любое, даже самое легкое ранение рассматривалось тогда как «искупление кровью» и являлось основанием для перевода штрафника в обычную стрелковую часть.
Здесь же картина была совсем другая: ни о каком искуплении речи не велось, ибо что искупать? Сиротское детство? Папину-мамину веселую жизнь? Нет, речь шла об обычном воинском долге. Вот только исполнение этого долга, по сути, гарантировало в итоге потерю собственной головы в силу специфики упоминавшихся выше задач. Так вот, штурмовое подразделение десантников было укомплектовано исключительно из вчерашних мальчишек-детдомовцев.
Фактически это была та же самая штрафная рота. Простите мне резкость, но додуматься до формирования такого подразделения, руководствуясь принципом безотцовщины, могли только отпетые сволочи. И, естественно, анонимные, ни имен, ни званий которых мы никогда не узнаем. Сволочи умеют прятаться. И «благородный» мотив у них всегда имеется.
В данном случае принцип комплектования штурмового подразделения исключительно мальчишками-детдомовцами объясняли официально тем, что, мол, в случае гибели солдата не прольется материнских и отцовских слез, оплакивать-де просто некому. Ну а если неофициально, то вступали в силу чисто экономические факторы, в данном случае в самом зверином, бесчеловечном виде: дело в том, что в случае гибели военнослужащего при исполнении служебных обязанностей его родственникам надлежит выплатить ну очень кругленькую сумму.
А здесь платить никому не надо. Зарыли убитого в воронке, воткнули сверху наспех сколоченный крестик, хлебнули над могилкой из фляжки по глотку поминальному друзья-горемыки, пальнули в воздух, и все. Нет проблем…
Свой первый бой Сашка помнит как сквозь дымку. Рота зачищала какой-то квартал на окраине Грозного после тяжелого боя, когда в развалинах вдруг ожил «духовский» пулемет. Сашка распластался на больно врезавшихся в щеку осколках битого кирпича, инстинктивно прикрыв голову руками. Именно в этом первом бою он впервые увидел смерть на войне.
Бегущему рядом солдату очередью перерубило обе ноги. Последнее слово, которое крикнул мальчишка-детдомовец, было «мама!». Следующая пуля пробила висок. Даже умирая, они поминали своих безвестных матерей… Потом – взрывы «лимонок», и пулемет затих. В том бою не досчитались двоих. Похоронили здесь же в горах. Тогда-то он впервые и увидел тот скорбный ритуал: каменистая могила, косой крест, мятая фляжка по кругу и короткие очереди в воздух, многократно усиленные горным эхом.
В эту смешливую девчонку с льняным хвостиком был тайно влюблен весь батальон. Да санинструктора Валечку из медсанбата просто нельзя, наверное, было не любить. Причем там, на войне, никто и в мыслях не держал сделать ее походно-полевой женой или что-то в этом роде. На это было негласное табу. Валюшка была тем самым лучиком света, солнечным зайчиком в мире грязи, крови и лязгающего железа, который отогревал сердца солдат, вселял надежду, помогал людям оставаться людьми.
– Было Вале двадцать лет, – вспоминает Сашка, – курносенькая такая, веснушчатая, светловолосая. Ну точно как солнышко. Родом откуда-то из Рязанской области. Мечта у нее была – стать доктором. А тогда она у себя дома медучилище окончила. У нее в роду вообще все медики были. Еще прадед земским врачом в царские времена служил, представляешь?.. Хотела Валя в мединститут сразу поступать, но туда ведь такие бабки сейчас платить надо! А откуда их взять матери – сельскому фельдшеру?
Однако уже другие сволочи и здесь подсуетились, дали девочке дельный совет: вербуйся, мол, в армию, в медсанбат, но чтобы обязательно в «горячую точку». Перекантуешься там с полгодика, а дальше зеленый свет и исполнение всех девичьих мечтаний: поступление в медицинский на льготных условиях, причем на бюджетное отделение. Поверила девочка сволочам, повелась, как говорится.
– Отважная была девчонка, сколько народу с того света под огнем вытащила! Сидим как-то ночью у костра, тесно, бушлат к бушлату, так теплее. И Валя с нами. Палочкой золу ворошит и говорит: «Знаете, мальчишки, вот кончится война, приезжайте ко мне в деревню. И работу найдем, и дома всем миром поднимем, и невест на всех хватит – у нас знаете, девчата какие, глаза разбегутся!»
И по-детски оробевшая, грубая безбашенная десантура зачарованно внимала этой маленькой солнечной богине.
…Валюшка погибла за два месяца до окончания своего проклятого контракта.
Поползла под огнем перевязывать громко стонавшего раненого солдата. Добралась. А когда стала переворачивать бойца, из-под него выскочила мина-«лягушка». Боевики часто практиковали такое: минировать тела тяжелораненых и убитых наших солдат.
Прогремел взрыв, и Вали не стало. Вместе с ней словно ушла целая вселенная: ее озорная улыбка, льняной хвостик из-под берета, румяные яблоки, налившиеся на ветках над рязанской речушкой. А на одной из бээмдэшек появилась рубленная большими белыми буквами яростная надпись: «За Валю!»
Вот и все, что осталось от Валюшки…
Вскоре после этой трагедии, уже перед самым дембелем, Сашкин БТР в бою подорвался на фугасе. Его снесло с брони как осенний лист порывом ветра. Пуля разворотила бедро, осколок прошелся по голове – хорошо, каска спасла. Почему-то даже не потерял сознание: что-то кому-то орал, куда-то стрелял (это называется «по вспышкам»). За тот бой Александр Званцев получил свою первую солдатскую награду – медаль «За Отвагу».
После армии Сашке, как сироте-детдомовцу, предоставили жилье – дали комнату в коммуналке. Пригласили на работу в милицию, сделали сержантом. Кажется, вот тебе и широкая столбовая дорога – «чеченец», с ранениями, награжденный государственной наградой. Однако отчего-то душа у Званцева к этой службе не лежала: не его это, да и все тут!
Да и с личной жизнью как-то не складывалось. Женился – развелся. Снова женился, появился сынишка, да вот беда – снова в дому лада нет. «Очень требовательные дамы попались, – криво усмехается Сашка. – Одной сразу же норковую шубу подавай, другой вообще – «Мерседес». Что у одной, что у другой представления одни и те же – мол, раз ты мент, то «упакован» должен быть с ног до головы».
Но «упаковываться» с ног до головы что-то исподволь мешало, претило. Может быть, даже Валюшка с небес.
Жизнь же в стране между тем текла своим чередом. Рушились финансовые пирамиды, пухли от «зелени» инвестиционные фонды, начинали «строить отношения» племенные жеребцы и откормленные кобылицы в Ксюшином «Доме-2». Ныне покойный генерал Лебедь подписал в дагестанском Хасавюрте «похабный мир» с боевиками, после которого вся Чечня с неделю радостно палила в воздух из всех стволов и танцевала воинственный «зикр», празднуя победу над неверными.
Чечня де-факто вышла из-под юрисдикции Российской Федерации. Россия фактически стала выплачивать Чеченской республике Ичкерии позорную контрибуцию. По Грозному покатились рейсовые автобусы, разделенные на две части фанерными перегородками – для мужчин и женщин по отдельности. Свирепствовали шариатские суды – публичные расстрелы людей на площадях стали повседневной обыденностью. На излете двадцатого века над недавно цветущей советской республикой повисла мрачная тень исламского средневековья.
А в августе девяносто девятого Басаев с Черным Хаттабом совершили роковую для себя ошибку: чеченские банды, обильно разбавленные наемниками всех мастей, вломились в Ботлихский и Агвалинский районы соседнего Дагестана. По горским обычаям-адатам, айдинцам, а именно они населяют эти земли, было нанесено страшное оскорбление: ведь в первую чеченскую жители местных сел приняли сотни чеченских беженцев, предоставив им кров и хлеб. И вот теперь в те же самые села чужаки пришли грабить, убивать, принесли мракобесие ваххабизма. Неудивительно, что только в первый день агрессии в народное ополчение записалось в Дагестане 25 тысяч мужчин. Начиналась вторая чеченская…
Конец Сашкиным метаниям и сомнениям однажды утром положил серый листок, извлеченный из почтового ящика. Военкоматовская повестка.
– Думал, просто так вызывают, перерегистрация там какая или еще что. Оказалось, нет. Прямо с порога спросили: «Хочешь опять туда поехать? Пройдешь полугодичные курсы – получишь лейтенанта». Я тогда коротко ответил: «Да».
Полгода учебки – и вот на плечах уже заблестели по две новеньких лейтенантских звездочки.
Накануне отправки предупредили, чтобы не опаздывали, всем быть в условленном месте в восемь утра. «Икарус» отвез новоиспеченных лейтенантов на один из подмосковных военных аэродромов, откуда их с несколькими дозаправками по пути переправили на вертолетах в дагестанский Буйнакск. От этого небольшого городка в сторону гор начиналось ваххабистское гнездо Дагестана, по оперативным документам «Кодорская зона» – села Чабанмахи, Карамахи и другие.
Снова потянулась череда беспросветных военных будней – зачистки, засады, короткие яростные рукопашные схватки, стык в стык, глаза в глаза. Но это была уже другая война. Я сам помню, как на окраине Тавдо местные женщины приносили лепешки и воду на позиции артиллерийской батареи. «Сыночки, – указывала одна из них рукой, – видите два дома на окраине аула? Один из них – мой, а рядом – Патимат. Там засели эти шакалы короткоштанные с пулеметами. Бейте по нашим домам! Бейте, не жалейте, нам все равно там уже не жить, они осквернены!»
А такой вот случай произошел с Сашкой.
– Как-то раз в лесу случайно наткнулся на их снайпершу. Я уже тогда ходить по лесу бесшумно, как зверь, научился. Подобрался почти в упор. Она спиной ко мне стоит, в ручье умывается, а винтовка рядом на камне лежит, снайперская. Тут самое главное – не кричать, чтоб не психанула от неожиданности. Ну вот я почти шепотом говорю: «Э, подруга, ну-ка поворачивайся медленно и без глупостей, у меня палец на спуске…»
Она медленно разворачивается, стреляет глазами на свою винтовку, на мой автомат, понимает, что не успеет. Знаешь, красивая очень, явно прибалтка, скорее всего латышка. «Ну что ж не стреляешь, лейтенант, – глазами прям буравит, – твоя взяла, стреляй…»
– И что, стрельнул?
– Не-а. Не знаю, что нашло, жалко почему-то стало. Хотя если бы Валю в тот момент вспомнил, то точно стрельнул бы. «Иди, говорю, дура, отсюда и побыстрее, следующий раз попадешься – точно пришибу. А винтовочку-то не трогай, здесь на камушке и оставь». Она ушла вся обалдевшая, на каких-то негнущихся ногах. Я винтовку взял за ствол, пару раз от души хрястнул об бук да и в ручей кинул. Все. Ничего не было. Ни снайперши, ни винтовки. А через несколько дней сидим возле костра, на огне большую банку тушенки разогреваем. Вдруг – хлопок, и банку как сдуло. Мы все врассыпную за валуны попадали, замерли. Но больше – ни звука, тишина. Я так думаю, не иначе как от нее привет был. Что стрелять по банке-то, когда мы, человек семь, – как на ладони.
А закончилась война для Александра Званцева очередным ранением. Нелепым и неожиданным.
– Во время очередной зачистки захожу в один двор. Смотрю – возле забора пацаненок сидит, трясется весь и… смеется как-то по-идиотски. В обнимку «калаш» держит. «Дядя, дядя!..» – и ручонкой мне машет. «Иди домой, дурак, – говорю, – и брось ствол». Тут мне какой-то шум сзади послышался, резко повернулся, два шага вперед – и тут же выстрел в спину. Представляешь, пальнул в меня «мой» дурачок…
Пуля нырнула под бронежилет, над правой лопаткой. Очнулся в госпитале.
– Первое, что спросил: что, мол, с тем сопляком. Жив, отвечают ребята, скрутили мы его, в комендатуру сдали. А я знаешь, тогда хотел его с собой взять, усыновить.
– ?!
– Ага. Все б одной безотцовщины меньше стало. Глядишь, и человеком стал бы, а не волком. Но не дали, посмотрели как на полоумного. А через месяц меня комиссовали вчистую со второй группой инвалидности и вдруг развившимся сахарным диабетом. А что ты хочешь, все на нервах, к тому же питание – сухари да консервы, что нам с «вертушек» сбрасывали.
И еще за вторую чеченскую на Сашкином камуфляже появилась еще одна государственная награда – орден Мужества.
Нежданно-негаданно пришло письмо от матери из Марий Эл. «Представляешь, вспомнила, что где-то там у нее сын имеется! А я ведь долго-долго ждал, не терял надежды, что вот мама моя приедет, заберет из детдома. Фигушки, даже к дню рождения ни разу открытки не прислала. Мне ведь никто в жизни на день рождения подарков не дарил, знаешь, как я об этом мечтал, во сне снилось! А теперь вот уму-разуму решила учить: «Женись, пишет, сынок, пусть даже женщина старше тебя будет, пусть с ребенком, и в гости приезжайте…»
Знаешь, я теперь как-нибудь без ее советов обойдусь».
* * *
Из девяноста восьми мальчишек-детдомовцев, воевавших вместе с Сашей Званцевым в чеченской мясорубке, домой вернулись только тридцать шесть…
И вот случилась Южная Осетия. Где мы впервые, наверное, за многие годы адекватно и решительно отреагировали на демарш марионеточного агрессора.
Но почему-то в головных колоннах 58-й армии, спешивших на помощь гибнувшему Цхинвалу, снова оказались молодые российские солдаты, в том числе и срочники. Они и погибали, не дослужив каких-то два месяца до вожделенного осеннего дембеля.
Части же, состоявшие из настоящих бойцов-профессионалов, вроде чеченского батальона «Восток», «мудрым» решением командования почему-то первоначально оказались во втором эшелоне. Потом, конечно, все встало на свои места: профессионалы пошли вперед, противник бежал, оставляя сказочные трофеи и разрушенный город.
А в сожженных боевых машинах из маршевых колонн опять остались мальчишки…
Александр ЧУДАКОВ
Сегодня речь пойдет о других сволочах. Реальных, современных и анонимных. Как водится… Жил-был Сашка.
Обычный такой мальчишка: ухи-ноги-руки-голова. Родился сероглазый малыш в семьдесят шестом, в самом что ни на есть обычном московском роддоме. Только вот что там греха таить – с родителями юному москвичу повезло, скажем так, не шибко. Мальцу не было и двух лет, когда умер отец. Мать начала пить. Страшно, по-черному. Допилась в итоге до того, что ее лишили родительских прав и выслали по тогдашнему обыкновению за 101-й километр. 101-м километром в случае с Сашкиной матерью стал выезд на историческую родину – в Марийскую АССР, нынешнюю Марий Эл. Больше матушка судьбой родной кровинушки не интересовалась.
Шли годы, и маленький Сашка познавал мир через детдомовскую призму. И очень много поначалу возникало наивных «почему». Почему, например, нельзя, как мальчишки из соседнего детского садика, пить летом парное молоко из глиняной крынки в деревне у бабушки? Почему нельзя в воскресенье пойти с мамой смотреть слонов в зоопарк? Почему на ночь никто не почитает на ушко сказку?.. Шли годы, и этих «почему» становилось все больше, а ответами становились всевозрастающая горечь и обида.
Настало время учить пацанов рабочим профессиям. Александру Званцеву выпало стать жестянщиком по проводке вентиляции. Тут и восемнадцатилетие приспело. Надо сказать, что детдомовские – едва ли не единственная категория, которая не только не косит, но, напротив, идет в армию с охотой. Объясняется это, наверное, чисто психологически: где еще можно уравняться в правах с пацанами из нормальных семей, как не в армии?
– Больше всего боялся попасть в стройбат, – попыхивает сигареткой Сашка, – как-то не привлекал бесплатный труд на свежем воздухе…
Впрочем, в стройбат спортивного, подтянутого, рослого парня никто и не метил. Для него были приготовлены совсем иные стежки-дорожки. Тем более что как раз тогда начиналась так называемая «первая чеченская». Так детдомовец Сашка превратился в гвардии рядового Званцева славной десантно-штурмовой бригады. «Расплескалась синева, расплескалась, по петлицам протекла, по погонам, я хочу, чтоб моя жизнь продолжалась по суровым по десантным законам…» Да вот только законы эти оказались для гвардии рядового Званцева и ему подобных куда суровее, нежели даже в суровой десантной песне. Впрочем, об этом чуть ниже.
Служить Сашке выпала честь в подразделении совершенно особом даже для видавших виды десантников. В разведроте. В задачу которой входили зачистки населенных пунктов после кровопролитных боев и штурмы особо укрепленных позиций боевиков. Словом, как поется в невеселой песне: «Обычная пехота не хочет погибать!.. Штрафная рота, встать! Вперед, штрафная рота!..»
Да по сути, Сашкино подразделение и было самой настоящей штрафной ротой, подразделением смертников. Краткий исторический экскурс. Штрафроты и штрафбаты в Красной армии появились в сорок втором году. Комплектовались они бойцами и командирами, тем или иным себя запятнавшими. То ли трусость в бою, то ли серьезные дисциплинарные нарушения, то ли отход с позиций без приказа. Были и уголовники, добровольно выказавшие желание «смыть вину перед Родиной с оружием в руках». К слову, любое, даже самое легкое ранение рассматривалось тогда как «искупление кровью» и являлось основанием для перевода штрафника в обычную стрелковую часть.
Здесь же картина была совсем другая: ни о каком искуплении речи не велось, ибо что искупать? Сиротское детство? Папину-мамину веселую жизнь? Нет, речь шла об обычном воинском долге. Вот только исполнение этого долга, по сути, гарантировало в итоге потерю собственной головы в силу специфики упоминавшихся выше задач. Так вот, штурмовое подразделение десантников было укомплектовано исключительно из вчерашних мальчишек-детдомовцев.
Фактически это была та же самая штрафная рота. Простите мне резкость, но додуматься до формирования такого подразделения, руководствуясь принципом безотцовщины, могли только отпетые сволочи. И, естественно, анонимные, ни имен, ни званий которых мы никогда не узнаем. Сволочи умеют прятаться. И «благородный» мотив у них всегда имеется.
В данном случае принцип комплектования штурмового подразделения исключительно мальчишками-детдомовцами объясняли официально тем, что, мол, в случае гибели солдата не прольется материнских и отцовских слез, оплакивать-де просто некому. Ну а если неофициально, то вступали в силу чисто экономические факторы, в данном случае в самом зверином, бесчеловечном виде: дело в том, что в случае гибели военнослужащего при исполнении служебных обязанностей его родственникам надлежит выплатить ну очень кругленькую сумму.
А здесь платить никому не надо. Зарыли убитого в воронке, воткнули сверху наспех сколоченный крестик, хлебнули над могилкой из фляжки по глотку поминальному друзья-горемыки, пальнули в воздух, и все. Нет проблем…
Свой первый бой Сашка помнит как сквозь дымку. Рота зачищала какой-то квартал на окраине Грозного после тяжелого боя, когда в развалинах вдруг ожил «духовский» пулемет. Сашка распластался на больно врезавшихся в щеку осколках битого кирпича, инстинктивно прикрыв голову руками. Именно в этом первом бою он впервые увидел смерть на войне.
Бегущему рядом солдату очередью перерубило обе ноги. Последнее слово, которое крикнул мальчишка-детдомовец, было «мама!». Следующая пуля пробила висок. Даже умирая, они поминали своих безвестных матерей… Потом – взрывы «лимонок», и пулемет затих. В том бою не досчитались двоих. Похоронили здесь же в горах. Тогда-то он впервые и увидел тот скорбный ритуал: каменистая могила, косой крест, мятая фляжка по кругу и короткие очереди в воздух, многократно усиленные горным эхом.
В эту смешливую девчонку с льняным хвостиком был тайно влюблен весь батальон. Да санинструктора Валечку из медсанбата просто нельзя, наверное, было не любить. Причем там, на войне, никто и в мыслях не держал сделать ее походно-полевой женой или что-то в этом роде. На это было негласное табу. Валюшка была тем самым лучиком света, солнечным зайчиком в мире грязи, крови и лязгающего железа, который отогревал сердца солдат, вселял надежду, помогал людям оставаться людьми.
– Было Вале двадцать лет, – вспоминает Сашка, – курносенькая такая, веснушчатая, светловолосая. Ну точно как солнышко. Родом откуда-то из Рязанской области. Мечта у нее была – стать доктором. А тогда она у себя дома медучилище окончила. У нее в роду вообще все медики были. Еще прадед земским врачом в царские времена служил, представляешь?.. Хотела Валя в мединститут сразу поступать, но туда ведь такие бабки сейчас платить надо! А откуда их взять матери – сельскому фельдшеру?
Однако уже другие сволочи и здесь подсуетились, дали девочке дельный совет: вербуйся, мол, в армию, в медсанбат, но чтобы обязательно в «горячую точку». Перекантуешься там с полгодика, а дальше зеленый свет и исполнение всех девичьих мечтаний: поступление в медицинский на льготных условиях, причем на бюджетное отделение. Поверила девочка сволочам, повелась, как говорится.
– Отважная была девчонка, сколько народу с того света под огнем вытащила! Сидим как-то ночью у костра, тесно, бушлат к бушлату, так теплее. И Валя с нами. Палочкой золу ворошит и говорит: «Знаете, мальчишки, вот кончится война, приезжайте ко мне в деревню. И работу найдем, и дома всем миром поднимем, и невест на всех хватит – у нас знаете, девчата какие, глаза разбегутся!»
И по-детски оробевшая, грубая безбашенная десантура зачарованно внимала этой маленькой солнечной богине.
…Валюшка погибла за два месяца до окончания своего проклятого контракта.
Поползла под огнем перевязывать громко стонавшего раненого солдата. Добралась. А когда стала переворачивать бойца, из-под него выскочила мина-«лягушка». Боевики часто практиковали такое: минировать тела тяжелораненых и убитых наших солдат.
Прогремел взрыв, и Вали не стало. Вместе с ней словно ушла целая вселенная: ее озорная улыбка, льняной хвостик из-под берета, румяные яблоки, налившиеся на ветках над рязанской речушкой. А на одной из бээмдэшек появилась рубленная большими белыми буквами яростная надпись: «За Валю!»
Вот и все, что осталось от Валюшки…
Вскоре после этой трагедии, уже перед самым дембелем, Сашкин БТР в бою подорвался на фугасе. Его снесло с брони как осенний лист порывом ветра. Пуля разворотила бедро, осколок прошелся по голове – хорошо, каска спасла. Почему-то даже не потерял сознание: что-то кому-то орал, куда-то стрелял (это называется «по вспышкам»). За тот бой Александр Званцев получил свою первую солдатскую награду – медаль «За Отвагу».
После армии Сашке, как сироте-детдомовцу, предоставили жилье – дали комнату в коммуналке. Пригласили на работу в милицию, сделали сержантом. Кажется, вот тебе и широкая столбовая дорога – «чеченец», с ранениями, награжденный государственной наградой. Однако отчего-то душа у Званцева к этой службе не лежала: не его это, да и все тут!
Да и с личной жизнью как-то не складывалось. Женился – развелся. Снова женился, появился сынишка, да вот беда – снова в дому лада нет. «Очень требовательные дамы попались, – криво усмехается Сашка. – Одной сразу же норковую шубу подавай, другой вообще – «Мерседес». Что у одной, что у другой представления одни и те же – мол, раз ты мент, то «упакован» должен быть с ног до головы».
Но «упаковываться» с ног до головы что-то исподволь мешало, претило. Может быть, даже Валюшка с небес.
Жизнь же в стране между тем текла своим чередом. Рушились финансовые пирамиды, пухли от «зелени» инвестиционные фонды, начинали «строить отношения» племенные жеребцы и откормленные кобылицы в Ксюшином «Доме-2». Ныне покойный генерал Лебедь подписал в дагестанском Хасавюрте «похабный мир» с боевиками, после которого вся Чечня с неделю радостно палила в воздух из всех стволов и танцевала воинственный «зикр», празднуя победу над неверными.
Чечня де-факто вышла из-под юрисдикции Российской Федерации. Россия фактически стала выплачивать Чеченской республике Ичкерии позорную контрибуцию. По Грозному покатились рейсовые автобусы, разделенные на две части фанерными перегородками – для мужчин и женщин по отдельности. Свирепствовали шариатские суды – публичные расстрелы людей на площадях стали повседневной обыденностью. На излете двадцатого века над недавно цветущей советской республикой повисла мрачная тень исламского средневековья.
А в августе девяносто девятого Басаев с Черным Хаттабом совершили роковую для себя ошибку: чеченские банды, обильно разбавленные наемниками всех мастей, вломились в Ботлихский и Агвалинский районы соседнего Дагестана. По горским обычаям-адатам, айдинцам, а именно они населяют эти земли, было нанесено страшное оскорбление: ведь в первую чеченскую жители местных сел приняли сотни чеченских беженцев, предоставив им кров и хлеб. И вот теперь в те же самые села чужаки пришли грабить, убивать, принесли мракобесие ваххабизма. Неудивительно, что только в первый день агрессии в народное ополчение записалось в Дагестане 25 тысяч мужчин. Начиналась вторая чеченская…
Конец Сашкиным метаниям и сомнениям однажды утром положил серый листок, извлеченный из почтового ящика. Военкоматовская повестка.
– Думал, просто так вызывают, перерегистрация там какая или еще что. Оказалось, нет. Прямо с порога спросили: «Хочешь опять туда поехать? Пройдешь полугодичные курсы – получишь лейтенанта». Я тогда коротко ответил: «Да».
Полгода учебки – и вот на плечах уже заблестели по две новеньких лейтенантских звездочки.
Накануне отправки предупредили, чтобы не опаздывали, всем быть в условленном месте в восемь утра. «Икарус» отвез новоиспеченных лейтенантов на один из подмосковных военных аэродромов, откуда их с несколькими дозаправками по пути переправили на вертолетах в дагестанский Буйнакск. От этого небольшого городка в сторону гор начиналось ваххабистское гнездо Дагестана, по оперативным документам «Кодорская зона» – села Чабанмахи, Карамахи и другие.
Снова потянулась череда беспросветных военных будней – зачистки, засады, короткие яростные рукопашные схватки, стык в стык, глаза в глаза. Но это была уже другая война. Я сам помню, как на окраине Тавдо местные женщины приносили лепешки и воду на позиции артиллерийской батареи. «Сыночки, – указывала одна из них рукой, – видите два дома на окраине аула? Один из них – мой, а рядом – Патимат. Там засели эти шакалы короткоштанные с пулеметами. Бейте по нашим домам! Бейте, не жалейте, нам все равно там уже не жить, они осквернены!»
А такой вот случай произошел с Сашкой.
– Как-то раз в лесу случайно наткнулся на их снайпершу. Я уже тогда ходить по лесу бесшумно, как зверь, научился. Подобрался почти в упор. Она спиной ко мне стоит, в ручье умывается, а винтовка рядом на камне лежит, снайперская. Тут самое главное – не кричать, чтоб не психанула от неожиданности. Ну вот я почти шепотом говорю: «Э, подруга, ну-ка поворачивайся медленно и без глупостей, у меня палец на спуске…»
Она медленно разворачивается, стреляет глазами на свою винтовку, на мой автомат, понимает, что не успеет. Знаешь, красивая очень, явно прибалтка, скорее всего латышка. «Ну что ж не стреляешь, лейтенант, – глазами прям буравит, – твоя взяла, стреляй…»
– И что, стрельнул?
– Не-а. Не знаю, что нашло, жалко почему-то стало. Хотя если бы Валю в тот момент вспомнил, то точно стрельнул бы. «Иди, говорю, дура, отсюда и побыстрее, следующий раз попадешься – точно пришибу. А винтовочку-то не трогай, здесь на камушке и оставь». Она ушла вся обалдевшая, на каких-то негнущихся ногах. Я винтовку взял за ствол, пару раз от души хрястнул об бук да и в ручей кинул. Все. Ничего не было. Ни снайперши, ни винтовки. А через несколько дней сидим возле костра, на огне большую банку тушенки разогреваем. Вдруг – хлопок, и банку как сдуло. Мы все врассыпную за валуны попадали, замерли. Но больше – ни звука, тишина. Я так думаю, не иначе как от нее привет был. Что стрелять по банке-то, когда мы, человек семь, – как на ладони.
А закончилась война для Александра Званцева очередным ранением. Нелепым и неожиданным.
– Во время очередной зачистки захожу в один двор. Смотрю – возле забора пацаненок сидит, трясется весь и… смеется как-то по-идиотски. В обнимку «калаш» держит. «Дядя, дядя!..» – и ручонкой мне машет. «Иди домой, дурак, – говорю, – и брось ствол». Тут мне какой-то шум сзади послышался, резко повернулся, два шага вперед – и тут же выстрел в спину. Представляешь, пальнул в меня «мой» дурачок…
Пуля нырнула под бронежилет, над правой лопаткой. Очнулся в госпитале.
– Первое, что спросил: что, мол, с тем сопляком. Жив, отвечают ребята, скрутили мы его, в комендатуру сдали. А я знаешь, тогда хотел его с собой взять, усыновить.
– ?!
– Ага. Все б одной безотцовщины меньше стало. Глядишь, и человеком стал бы, а не волком. Но не дали, посмотрели как на полоумного. А через месяц меня комиссовали вчистую со второй группой инвалидности и вдруг развившимся сахарным диабетом. А что ты хочешь, все на нервах, к тому же питание – сухари да консервы, что нам с «вертушек» сбрасывали.
И еще за вторую чеченскую на Сашкином камуфляже появилась еще одна государственная награда – орден Мужества.
Нежданно-негаданно пришло письмо от матери из Марий Эл. «Представляешь, вспомнила, что где-то там у нее сын имеется! А я ведь долго-долго ждал, не терял надежды, что вот мама моя приедет, заберет из детдома. Фигушки, даже к дню рождения ни разу открытки не прислала. Мне ведь никто в жизни на день рождения подарков не дарил, знаешь, как я об этом мечтал, во сне снилось! А теперь вот уму-разуму решила учить: «Женись, пишет, сынок, пусть даже женщина старше тебя будет, пусть с ребенком, и в гости приезжайте…»
Знаешь, я теперь как-нибудь без ее советов обойдусь».
* * *
Из девяноста восьми мальчишек-детдомовцев, воевавших вместе с Сашей Званцевым в чеченской мясорубке, домой вернулись только тридцать шесть…
И вот случилась Южная Осетия. Где мы впервые, наверное, за многие годы адекватно и решительно отреагировали на демарш марионеточного агрессора.
Но почему-то в головных колоннах 58-й армии, спешивших на помощь гибнувшему Цхинвалу, снова оказались молодые российские солдаты, в том числе и срочники. Они и погибали, не дослужив каких-то два месяца до вожделенного осеннего дембеля.
Части же, состоявшие из настоящих бойцов-профессионалов, вроде чеченского батальона «Восток», «мудрым» решением командования почему-то первоначально оказались во втором эшелоне. Потом, конечно, все встало на свои места: профессионалы пошли вперед, противник бежал, оставляя сказочные трофеи и разрушенный город.
А в сожженных боевых машинах из маршевых колонн опять остались мальчишки…
Александр ЧУДАКОВ
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
