[50] Дромоман
Не падает процент рецидива правонарушений среди подростков. Малолетних бродяжек (читай – без пяти минут правонарушителей) не становится меньше… Одна из «тонких» причин этого – несовершенство судебной системы. В России преступивших закон детей до сих пор судят по нормам и меркам взрослых.
Впрочем, в России еще в 1910 году детей-правонарушителей судили не так, как взрослых. Деликатнее, что ли, если уместно это слово по отношению к судопроизводству.
«Наркоман»… «Меломан»… А вот еще одно слово из этого фонетического ряда – «дромоман»… Знакомо? Нет. И я столкнулся с ним недавно, хотя понятие существует давно. Словарь толкует его так: дромоман – «человек, склонный к перемещению, бродяга, бомж»…
До недавнего времени существовал закон, наказывающий за бродяжничество. По статистике, две трети бродяг ранее судимы за различные преступления. Причем более половины из них - два и более раз. Большинство осужденных за бродяжничество – хронические алкоголики (до 80 процентов). Возраст достаточно молод: каждый третий бомж – от 18 до 29 лет.
Безнадзорные взрослые – проблема проблем, безнадзорные дети – позор и трагедия общества, самая горькая пена непродуманных реформ.
Когда распадается семья, победителей не бывает. Бывают только побежденные. А семьи в России распадаются с ускорением, прямо пропорциональным скорости распада старого. Еще вчера не было, например, такой проблемы: мать, добровольно сдающая родных детей в приемник. Этот случай, происшедший в приемнике-распределителе для несовершеннолетних ГУВД Москвы, потряс меня и видавших виды воспитателей: пятерых милых девочек из Сибири привела на контрольно-пропускной пункт приемника мать: «Одна не прокормлю. Пусть о них позаботится государство».
Это тоже показательно для времени, в которое мы живем.
Еще вчера не было больших проблем, как, на какие деньги отправить беглеца, путешествующего по огромной матушке-России, на его малую Родину, к остывшему, а чаще разоренному семейному очагу. Железнодорожный билет до Владивостока стоит более пяти тысяч рублей – на какие, извините, шиши доставить заблудшую душу в отчий дом? Какой городской бюджет выдержит такие расходы?
Кто они и куда бегут, эти 11-12-летние дети с глазами старцев? От кого? В поисках какой истины? Какой судьбы, какой земли, какой справедливости? От себя бегут или от ремня? И к кому? К тем, кто поймет и накормит? Или к тем, кто накормит, обогреет и… сделает орудием преступлений в поганых своих руках?
Статистика, говорят, знает все. Вот цифры, которые мне дали в Министерстве внутренних дел Российской Федерации: в 1990 году в приемники-распределители России попало 58 340 подростков. Через год беглецов стало больше – 64 тысячи. К середине текущего года эта цифра утроилась. А сколько еще неучтенных бродяжек?!
Приплюсуйте сюда 24 тысячи состоящих на учете в инспекциях по делам несовершеннолетних и 106 тысяч доставленных в органы милиции. Армия неблагополучных, «трудных» детей!
Бродяжничество маленьких дромоманов – школа для начинающих воришек, грабителей, насильников… Да что школа. Университет! Именно в этой среде учатся блатному жаргону, блатным привычкам, совершают первые, пусть «безобидные», но преступления. Здесь познают грязь извращенной «любви». Здесь наносится первая татуировка. Здесь на сердце ложится пятно, а душу поражает раковая опухоль равнодушия и злобы.
Здесь подросток встает на первую ступень лестницы, ведущей вниз.
Более 70 процентов беглецов попадают в исправительно-трудовые колонии. Ребенок становится зэком… Это значит – мы проиграли его. Мы отдали его «зоне». Свою единственную, свою неповторимую жизнь он рискует прожить на тюремных нарах. А другой жизни уже может и не быть…
До сих пор вижу их лица и слышу их голоса – ребят, с которыми познакомился за высоким забором детприемника. Игорь Крутов (фамилий подростков, по Закону о СМИ, сообщать нельзя, а потому я их изменил), в один час решивший стать взрослым, покинувший родительское гнездо, исколесивший всю страну, познавший все «прелести» блатной романтики… В приемник его привезли постаревшим. Я не ошибся в выборе слова – именно постаревшим. И – сломленным, униженным, раздавленным грузом грязи, с которой он столкнулся в скитаниях…
Роман Князев. Худенький злой мальчик с прозвищем, подаренным ему его фамилией, - Князь. Его скольжение вниз началось с кражи. Раджа Лашас, Санька Шереметов, Колька Носков… Они поразительно похожи друг на друга – беглецы. Будто с одной грядки. Они дети с глазами взрослых. Похожими их делает короткая, «под нуль», стрижка, темно-синяя роба, тяжелые ботинки…
Или Степан Бойко, в свои неполные 16 лет побывавший настоящим маленьким рабом на самой настоящей плантации. Это уже совершенно новое явление для нашего времени – дети в лапах теневой экономики.
Подростки бегут, как правило, от беды. Бегут с собственной территории – с территории детства, уже от рождения подаренной им судьбой…
Вот строчки из «объяснительной» подростка. Таких в папках детприемника тысячи.
«Возвращаюсь из школы – мать лежит пьяная, в луже… Терпел до последнего. Трезвый ее видел только раза два-три… Вечные грязь и бутылки… Пьяные мужики… Терпел до последнего, но когда появилась лужа… Как я могу ее хоть капельку уважать теперь? Она проснется – как ей в глаза смотреть?»
Простите автора за натурализм, но из жизни, как и из песни, слова не выкинешь. Вот он – предел. Ребенок терпел сколько мог. Так заложено природой, генами, материнским молоком вскормлено: самая опустившаяся женщина для родного ребенка – все равно самая лучшая в мире мать. И это святое заблуждение спасло уже многие души, многие судьбы… А вот тут предел. Все! «Она проснется – как ей в глаза смотреть?»
Он убежал. И возвратился в надежде, что встретит другую мать на родном пороге – прибранную, трезвую, улыбчивую, нежную… В комнате будет вкусно пахнуть борщом… Он обнимет ее, прижмется к ней и никогда, никогда в жизни не вспомнит, что видел ее другой…
Он убегал и возвращался с надеждой.
Но все было, как прежде.
И он убегал снова…
Беглец начинается тогда, когда взрослые разоряют территорию его детства, когда рухнула его последняя надежда, когда последняя иллюзия развеялась, как дым…
Папки, папки, папки… Их в кабинете директора тысячи. Все на одно лицо – серо-коричневые, с цветными шнурочками. В картонном теле папки – судьба… Мои первые выводы, кажется, подтвердились: подросток бежит тогда, когда на его острове детства появляются пираты в личинах опустившейся матери, спившегося отца, деспотичного учителя… Да, «трудных» детей больше там, где больше «трудных» родителей.
Впрочем, в России еще в 1910 году детей-правонарушителей судили не так, как взрослых. Деликатнее, что ли, если уместно это слово по отношению к судопроизводству.
«Наркоман»… «Меломан»… А вот еще одно слово из этого фонетического ряда – «дромоман»… Знакомо? Нет. И я столкнулся с ним недавно, хотя понятие существует давно. Словарь толкует его так: дромоман – «человек, склонный к перемещению, бродяга, бомж»…
До недавнего времени существовал закон, наказывающий за бродяжничество. По статистике, две трети бродяг ранее судимы за различные преступления. Причем более половины из них - два и более раз. Большинство осужденных за бродяжничество – хронические алкоголики (до 80 процентов). Возраст достаточно молод: каждый третий бомж – от 18 до 29 лет.
Безнадзорные взрослые – проблема проблем, безнадзорные дети – позор и трагедия общества, самая горькая пена непродуманных реформ.
Когда распадается семья, победителей не бывает. Бывают только побежденные. А семьи в России распадаются с ускорением, прямо пропорциональным скорости распада старого. Еще вчера не было, например, такой проблемы: мать, добровольно сдающая родных детей в приемник. Этот случай, происшедший в приемнике-распределителе для несовершеннолетних ГУВД Москвы, потряс меня и видавших виды воспитателей: пятерых милых девочек из Сибири привела на контрольно-пропускной пункт приемника мать: «Одна не прокормлю. Пусть о них позаботится государство».
Это тоже показательно для времени, в которое мы живем.
Еще вчера не было больших проблем, как, на какие деньги отправить беглеца, путешествующего по огромной матушке-России, на его малую Родину, к остывшему, а чаще разоренному семейному очагу. Железнодорожный билет до Владивостока стоит более пяти тысяч рублей – на какие, извините, шиши доставить заблудшую душу в отчий дом? Какой городской бюджет выдержит такие расходы?
Кто они и куда бегут, эти 11-12-летние дети с глазами старцев? От кого? В поисках какой истины? Какой судьбы, какой земли, какой справедливости? От себя бегут или от ремня? И к кому? К тем, кто поймет и накормит? Или к тем, кто накормит, обогреет и… сделает орудием преступлений в поганых своих руках?
Статистика, говорят, знает все. Вот цифры, которые мне дали в Министерстве внутренних дел Российской Федерации: в 1990 году в приемники-распределители России попало 58 340 подростков. Через год беглецов стало больше – 64 тысячи. К середине текущего года эта цифра утроилась. А сколько еще неучтенных бродяжек?!
Приплюсуйте сюда 24 тысячи состоящих на учете в инспекциях по делам несовершеннолетних и 106 тысяч доставленных в органы милиции. Армия неблагополучных, «трудных» детей!
Бродяжничество маленьких дромоманов – школа для начинающих воришек, грабителей, насильников… Да что школа. Университет! Именно в этой среде учатся блатному жаргону, блатным привычкам, совершают первые, пусть «безобидные», но преступления. Здесь познают грязь извращенной «любви». Здесь наносится первая татуировка. Здесь на сердце ложится пятно, а душу поражает раковая опухоль равнодушия и злобы.
Здесь подросток встает на первую ступень лестницы, ведущей вниз.
Более 70 процентов беглецов попадают в исправительно-трудовые колонии. Ребенок становится зэком… Это значит – мы проиграли его. Мы отдали его «зоне». Свою единственную, свою неповторимую жизнь он рискует прожить на тюремных нарах. А другой жизни уже может и не быть…
До сих пор вижу их лица и слышу их голоса – ребят, с которыми познакомился за высоким забором детприемника. Игорь Крутов (фамилий подростков, по Закону о СМИ, сообщать нельзя, а потому я их изменил), в один час решивший стать взрослым, покинувший родительское гнездо, исколесивший всю страну, познавший все «прелести» блатной романтики… В приемник его привезли постаревшим. Я не ошибся в выборе слова – именно постаревшим. И – сломленным, униженным, раздавленным грузом грязи, с которой он столкнулся в скитаниях…
Роман Князев. Худенький злой мальчик с прозвищем, подаренным ему его фамилией, - Князь. Его скольжение вниз началось с кражи. Раджа Лашас, Санька Шереметов, Колька Носков… Они поразительно похожи друг на друга – беглецы. Будто с одной грядки. Они дети с глазами взрослых. Похожими их делает короткая, «под нуль», стрижка, темно-синяя роба, тяжелые ботинки…
Или Степан Бойко, в свои неполные 16 лет побывавший настоящим маленьким рабом на самой настоящей плантации. Это уже совершенно новое явление для нашего времени – дети в лапах теневой экономики.
Подростки бегут, как правило, от беды. Бегут с собственной территории – с территории детства, уже от рождения подаренной им судьбой…
Вот строчки из «объяснительной» подростка. Таких в папках детприемника тысячи.
«Возвращаюсь из школы – мать лежит пьяная, в луже… Терпел до последнего. Трезвый ее видел только раза два-три… Вечные грязь и бутылки… Пьяные мужики… Терпел до последнего, но когда появилась лужа… Как я могу ее хоть капельку уважать теперь? Она проснется – как ей в глаза смотреть?»
Простите автора за натурализм, но из жизни, как и из песни, слова не выкинешь. Вот он – предел. Ребенок терпел сколько мог. Так заложено природой, генами, материнским молоком вскормлено: самая опустившаяся женщина для родного ребенка – все равно самая лучшая в мире мать. И это святое заблуждение спасло уже многие души, многие судьбы… А вот тут предел. Все! «Она проснется – как ей в глаза смотреть?»
Он убежал. И возвратился в надежде, что встретит другую мать на родном пороге – прибранную, трезвую, улыбчивую, нежную… В комнате будет вкусно пахнуть борщом… Он обнимет ее, прижмется к ней и никогда, никогда в жизни не вспомнит, что видел ее другой…
Он убегал и возвращался с надеждой.
Но все было, как прежде.
И он убегал снова…
Беглец начинается тогда, когда взрослые разоряют территорию его детства, когда рухнула его последняя надежда, когда последняя иллюзия развеялась, как дым…
Папки, папки, папки… Их в кабинете директора тысячи. Все на одно лицо – серо-коричневые, с цветными шнурочками. В картонном теле папки – судьба… Мои первые выводы, кажется, подтвердились: подросток бежит тогда, когда на его острове детства появляются пираты в личинах опустившейся матери, спившегося отца, деспотичного учителя… Да, «трудных» детей больше там, где больше «трудных» родителей.
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
