1942: бомбим Берлин
Герой Советского Союза, генерал-полковник в отставке, бывший командующий дальней авиацией СССР Василий Решетников на своем летном веку пилотировал самолеты многих типов.
Но самый любимый – бомбардировщик Ил-4. Более трех сотен боевых вылетов совершил он на Иле в годы войны. Бомбил и Берлин. Полк, в котором воевал Решетников, считался элитным, подчинялся напрямую Ставке Верховного главнокомандования. И отбор был жесточайшим – брали только опытных пилотов, успевших дослужиться, как минимум, до командира эскадрильи. Решетников оказался единственным, не имевшим боевого опыта.
На календаре – декабрь 1941 года. Встретили асы пришедшего к ним новичка не сказать чтобы очень тепло. Они – майоры да капитаны, многие с орденами, а он – никому не известный младший лейтенант. Командир полка берег свою
«старую гвардию», выпускал в основном на ночные бомбежки. Дневные задания по большей части доставались новичкам. День – не ночь. В светлом небе самолет как на ладони: с земли по нему лупят зенитки, в воздухе подстерегают истребители. В общем, шансов вернуться с дневного задания в начале войны было меньше половины. Уже во втором боевом вылете экипаж Решетникова едва не угодил в серьезную переделку. С десяток Илов шли бомбить крупную авиабазу под Смоленском, откуда немецкие «юнкерсы» и «хейнкели» совершали рейды на Москву. Взлетели со своего аэродрома в подмосковных Химках, однако к Смоленску прорвался только самолет Решетникова. В одиночку. Остальные экипажи – кто из-за проблем с мотором, кто просто дрогнув – ушли бомбить запасные объекты.
«До цели пять минут», – раздался в наушниках голос штурмана. Аэродром охраняли десятки немецких зениток. В постоянной готовности дежурили истребители прикрытия. Атака в одиночку такого защищенного объекта выглядела добро-вольным самоубийством. Но экипажу «илюши» пришел на помощь генерал Мороз. Фашистские истребители попросту не успели взлететь на перехват советского бомбардировщика. «Холода в ту зиму стояли лютые, до минус сорока, – вспоминает Василий Решетников.
– Моторы «мессершмитов», не рассчитанные на такую низкую температуру, частенько давали сбои. Мороз был вообще огромной проблемой для немцев, в отличие от нас. У нас под самолетами еще с ночи горели специальные печи, гнали тепло под моторные капоты. В масло, чтобы оно не густело, мы добавляли бензин. Немцы так не делали, боялись – взорвется. А мы – запросто…» Сброшенные бомбы накрыли стоявшие в ряд вдоль взлет-ной полосы самолеты с креста-ми на крыльях, превратив их в дымящийся хлам.
На обратном пути Решетникову все же попались два «мессершмита» – видимо, шли со свободной охоты. К тому моменту бомбардировщик уже перелетел линию фронта, а немцы даже в численном превосходстве не любили драться над чужой территорией. Даже сближаться не стали. Дали издалека пулеметную очередь и ушли. Бомбардировщик продолжил путь и благополучно приземлился на своем аэродроме. Весной 1942 года летчикам полка поставили задачу изучать по картам подходы к Берлину. Бомбардировки столицы Третьего рейха планировались командованием на конец августа. А пока экипажи ходили на цели поближе – в Польшу и Восточную Пруссию. В одном из вылетов самолет Решетникова неожиданно угодил в сильнейшую грозовую облачность. Началась ужасная болтанка. Бомбардировщик с чудовищ-ной силой валило с крыла накрыло. Бросало метров на пять-сот то вверх, то вниз. Развернуться назад?
Нельзя. Самолет настолько глубоко влез в разбушевавшиеся небеса, что попытка лечь на обратный курс могла обойтись еще дороже. Решение – только вперед. Казалось, еще чуть-чуть – и самолет преодолеет стену непогоды и вырвется на свободный простор. Но тут бомбардировщик в очередной раз сильно тряхнуло. Раздался металлический треск. Моторы захлебнулись. Машина потеряла управление. «Прыгать, всем прыгать!» – приказал Решетников экипажу. И сам, как положено командиру, покинул машину последним. А внизу была земля. Чужая земля. Оккупированная фашистами. Восемь дней через леса и болота он пробирался в одиночку к линии фронта. В лесной чащобе набрел на хуторок. Бревенчатый дом, почти черный от времени. Пара сараев. Всех жильцов – седой дед, такой же древний, как и дом. Дед без лишних разговоров пустил его на ночлег. Свои летные унты и меховой комбинезон Решетников поменял у старика на кое-какую гражданскую одежонку и пару стоптанных башмаков. По проселкам шныряли полицаи и немецкие патрули. В затрапезном наряде был хоть какой-то шанс сойти за местного жителя и избежать опасных расспросов.
Наконец, в одной из деревень летчику встретилась группа наших армейских разведчиков, вместе с ними он перешел линию фронта. Проверка по возвращении была недолгой. Дело в том, что командующий дальней авиацией Александр Голованов еще осенью 41-го обратился к Сталину со смелой просьбой. Что-бы сбитые или потерпевшие аварию за линией фронта экипажи «дальников» по возвращении направлялись не в СМЕРШ, а сразу к нему, к Голованову в штаб. Он ручается за своих ребят и всю ответственность за их благонадежность берет на себя. Сталин, поколебавшись, согласился с предложением Голованова.
Поэтому вскоре Решетников был вновь в родном полку. И в сентябре 42-го ему удалось осуществить заветную мечту каждого пилота дальней авиации тех дней – бомбить столицу фашистской Германии. Бомбардировщики вылетали
уже в сумерках из-под Торопца, дальше через Литву к береговой черте Балтийского моря. Затем, с небольшим доворотом влево, над Балтийским морем к контрольной точке южнее острова Борнхольм. А там уже мимо Штеттина – на Берлин. По-года не баловала. Поперек Балтийского моря растянулся грозовой фронт. Но постепенно стихия угомонилась и самолеты легли точно на курс. И вот последняя прямая на Берлин. Город еще далеко, но во мраке ночи возникает сплошная стена мерцающих то-чек огня – бьют зенитки. Лучи сотен прожекторов обшаривают небо. Издалека кажется, что шевелится огромная щетина. А снаряды уже рвутся на высоте полета бомбардировщиков. Чтобы не попасть под осколки, Решетников решает снизиться до пяти тысяч метров. Ниже опасно – можно нарваться на аэростаты. Сброс! «Бомбы пошли, командир», – докладывает штурман. Вскоре цепочка разрывов взбухает на земле. «Вдруг – резкая вспышка и яркий всплеск пламени, – вспоминает Решетников. – Во что угодили?
Что там было на земле? Об этом мы так и не узнали. Уже на выходе из зенитного огня, нам в хвост вцепились два ночных «мессершмита». Я тут же сбросил газ. «Мессеры» проскочили мимо и исчезли в темноте. Больше мы их не видали…» В тот раз дорога домой для экипажа Решетникова выдалась спокойной. Приземлившись, узнали, что из вылета возвратился весь полк, кроме машины майора Ломова. Он передал по рации о выполнении задания, потом – об отказе мотора. И умолк. О том, что случилось с экипажем дальше, Василий Решетников узнал только после войны. А случилось вот что. Не дотянув до Берлина, Ломов решил ударить по Штеттину. После сброса бомб его самолет
угодил под шквальный огонь зениток. Правый мотор был пробит и заглох. На одном левом движке они с грехом пополам дотянули до Литвы и плюхнулись на поверхность не-большого озера. С высоты да еще на скорости удариться о
воду – все равно что приложиться о бетон. Радист и штурман погибли. Стрелок Михаил Белоусов сломал руку, но вы-жил. Сам майор Ломов разбил в кровь лицо, ударившись о приборную доску. Вместе со стрелком они кое-как добрались до берега, где напоролись на вооруженных полицаев, которые прикладами погнали раненых летчиков в немецкую комендатуру. Дальше – плен, тяжелый, долгий, до самого конца войны. А погибших штурма-на и радиста похоронили на берегу озера литовские крестьянеиз соседней деревни. Такая вот история…
Однажды много лет спустя после войны Василию Решетникову довелось разговаривать с одним американским ветераном, летчиком бомбардировоч-ной авиации. На своем В-17 он тоже летал на Германию. Союзные ВВС утюжили Третий рейх основательно, с американским размахом. Нередко в рейдах участвовали сотни бомбардировщиков сразу. Но и потери американцы несли порой просто гигантские, счет сбитых бомбардировщиков шел на многие десятки – и это за один только вылет. Но воевать американским пилотам было полегче, чем нашим. У них существовала норма: двадцать пять вылетов – и домой. Война для тебя на этом закончилась. Американский ветеран, выполнивший свою боевую норму, спросил у Решетникова: «А вы сколько вылетов сделал на войне?» «Триста семь», – ответил Василий Васильевич. У собеседника глаза на лоб полезли, прозвучавшая цифра совершенно не укладывалась у него в голове:
«Колоссально! Ведь это же, на-верное, мировой рекорд?» «Да какой еще рекорд, – улыбнулся Решетников. – Были ребята, на-летавшие больше меня. Да разве в этом дело. Мы просто дела-ли свою работу. Били врага.
Приближали Победу. Вот и все...»
На календаре – декабрь 1941 года. Встретили асы пришедшего к ним новичка не сказать чтобы очень тепло. Они – майоры да капитаны, многие с орденами, а он – никому не известный младший лейтенант. Командир полка берег свою
«старую гвардию», выпускал в основном на ночные бомбежки. Дневные задания по большей части доставались новичкам. День – не ночь. В светлом небе самолет как на ладони: с земли по нему лупят зенитки, в воздухе подстерегают истребители. В общем, шансов вернуться с дневного задания в начале войны было меньше половины. Уже во втором боевом вылете экипаж Решетникова едва не угодил в серьезную переделку. С десяток Илов шли бомбить крупную авиабазу под Смоленском, откуда немецкие «юнкерсы» и «хейнкели» совершали рейды на Москву. Взлетели со своего аэродрома в подмосковных Химках, однако к Смоленску прорвался только самолет Решетникова. В одиночку. Остальные экипажи – кто из-за проблем с мотором, кто просто дрогнув – ушли бомбить запасные объекты.
«До цели пять минут», – раздался в наушниках голос штурмана. Аэродром охраняли десятки немецких зениток. В постоянной готовности дежурили истребители прикрытия. Атака в одиночку такого защищенного объекта выглядела добро-вольным самоубийством. Но экипажу «илюши» пришел на помощь генерал Мороз. Фашистские истребители попросту не успели взлететь на перехват советского бомбардировщика. «Холода в ту зиму стояли лютые, до минус сорока, – вспоминает Василий Решетников.
– Моторы «мессершмитов», не рассчитанные на такую низкую температуру, частенько давали сбои. Мороз был вообще огромной проблемой для немцев, в отличие от нас. У нас под самолетами еще с ночи горели специальные печи, гнали тепло под моторные капоты. В масло, чтобы оно не густело, мы добавляли бензин. Немцы так не делали, боялись – взорвется. А мы – запросто…» Сброшенные бомбы накрыли стоявшие в ряд вдоль взлет-ной полосы самолеты с креста-ми на крыльях, превратив их в дымящийся хлам.
На обратном пути Решетникову все же попались два «мессершмита» – видимо, шли со свободной охоты. К тому моменту бомбардировщик уже перелетел линию фронта, а немцы даже в численном превосходстве не любили драться над чужой территорией. Даже сближаться не стали. Дали издалека пулеметную очередь и ушли. Бомбардировщик продолжил путь и благополучно приземлился на своем аэродроме. Весной 1942 года летчикам полка поставили задачу изучать по картам подходы к Берлину. Бомбардировки столицы Третьего рейха планировались командованием на конец августа. А пока экипажи ходили на цели поближе – в Польшу и Восточную Пруссию. В одном из вылетов самолет Решетникова неожиданно угодил в сильнейшую грозовую облачность. Началась ужасная болтанка. Бомбардировщик с чудовищ-ной силой валило с крыла накрыло. Бросало метров на пять-сот то вверх, то вниз. Развернуться назад?
Нельзя. Самолет настолько глубоко влез в разбушевавшиеся небеса, что попытка лечь на обратный курс могла обойтись еще дороже. Решение – только вперед. Казалось, еще чуть-чуть – и самолет преодолеет стену непогоды и вырвется на свободный простор. Но тут бомбардировщик в очередной раз сильно тряхнуло. Раздался металлический треск. Моторы захлебнулись. Машина потеряла управление. «Прыгать, всем прыгать!» – приказал Решетников экипажу. И сам, как положено командиру, покинул машину последним. А внизу была земля. Чужая земля. Оккупированная фашистами. Восемь дней через леса и болота он пробирался в одиночку к линии фронта. В лесной чащобе набрел на хуторок. Бревенчатый дом, почти черный от времени. Пара сараев. Всех жильцов – седой дед, такой же древний, как и дом. Дед без лишних разговоров пустил его на ночлег. Свои летные унты и меховой комбинезон Решетников поменял у старика на кое-какую гражданскую одежонку и пару стоптанных башмаков. По проселкам шныряли полицаи и немецкие патрули. В затрапезном наряде был хоть какой-то шанс сойти за местного жителя и избежать опасных расспросов.
Наконец, в одной из деревень летчику встретилась группа наших армейских разведчиков, вместе с ними он перешел линию фронта. Проверка по возвращении была недолгой. Дело в том, что командующий дальней авиацией Александр Голованов еще осенью 41-го обратился к Сталину со смелой просьбой. Что-бы сбитые или потерпевшие аварию за линией фронта экипажи «дальников» по возвращении направлялись не в СМЕРШ, а сразу к нему, к Голованову в штаб. Он ручается за своих ребят и всю ответственность за их благонадежность берет на себя. Сталин, поколебавшись, согласился с предложением Голованова.
Поэтому вскоре Решетников был вновь в родном полку. И в сентябре 42-го ему удалось осуществить заветную мечту каждого пилота дальней авиации тех дней – бомбить столицу фашистской Германии. Бомбардировщики вылетали
уже в сумерках из-под Торопца, дальше через Литву к береговой черте Балтийского моря. Затем, с небольшим доворотом влево, над Балтийским морем к контрольной точке южнее острова Борнхольм. А там уже мимо Штеттина – на Берлин. По-года не баловала. Поперек Балтийского моря растянулся грозовой фронт. Но постепенно стихия угомонилась и самолеты легли точно на курс. И вот последняя прямая на Берлин. Город еще далеко, но во мраке ночи возникает сплошная стена мерцающих то-чек огня – бьют зенитки. Лучи сотен прожекторов обшаривают небо. Издалека кажется, что шевелится огромная щетина. А снаряды уже рвутся на высоте полета бомбардировщиков. Чтобы не попасть под осколки, Решетников решает снизиться до пяти тысяч метров. Ниже опасно – можно нарваться на аэростаты. Сброс! «Бомбы пошли, командир», – докладывает штурман. Вскоре цепочка разрывов взбухает на земле. «Вдруг – резкая вспышка и яркий всплеск пламени, – вспоминает Решетников. – Во что угодили?
Что там было на земле? Об этом мы так и не узнали. Уже на выходе из зенитного огня, нам в хвост вцепились два ночных «мессершмита». Я тут же сбросил газ. «Мессеры» проскочили мимо и исчезли в темноте. Больше мы их не видали…» В тот раз дорога домой для экипажа Решетникова выдалась спокойной. Приземлившись, узнали, что из вылета возвратился весь полк, кроме машины майора Ломова. Он передал по рации о выполнении задания, потом – об отказе мотора. И умолк. О том, что случилось с экипажем дальше, Василий Решетников узнал только после войны. А случилось вот что. Не дотянув до Берлина, Ломов решил ударить по Штеттину. После сброса бомб его самолет
угодил под шквальный огонь зениток. Правый мотор был пробит и заглох. На одном левом движке они с грехом пополам дотянули до Литвы и плюхнулись на поверхность не-большого озера. С высоты да еще на скорости удариться о
воду – все равно что приложиться о бетон. Радист и штурман погибли. Стрелок Михаил Белоусов сломал руку, но вы-жил. Сам майор Ломов разбил в кровь лицо, ударившись о приборную доску. Вместе со стрелком они кое-как добрались до берега, где напоролись на вооруженных полицаев, которые прикладами погнали раненых летчиков в немецкую комендатуру. Дальше – плен, тяжелый, долгий, до самого конца войны. А погибших штурма-на и радиста похоронили на берегу озера литовские крестьянеиз соседней деревни. Такая вот история…
Однажды много лет спустя после войны Василию Решетникову довелось разговаривать с одним американским ветераном, летчиком бомбардировоч-ной авиации. На своем В-17 он тоже летал на Германию. Союзные ВВС утюжили Третий рейх основательно, с американским размахом. Нередко в рейдах участвовали сотни бомбардировщиков сразу. Но и потери американцы несли порой просто гигантские, счет сбитых бомбардировщиков шел на многие десятки – и это за один только вылет. Но воевать американским пилотам было полегче, чем нашим. У них существовала норма: двадцать пять вылетов – и домой. Война для тебя на этом закончилась. Американский ветеран, выполнивший свою боевую норму, спросил у Решетникова: «А вы сколько вылетов сделал на войне?» «Триста семь», – ответил Василий Васильевич. У собеседника глаза на лоб полезли, прозвучавшая цифра совершенно не укладывалась у него в голове:
«Колоссально! Ведь это же, на-верное, мировой рекорд?» «Да какой еще рекорд, – улыбнулся Решетников. – Были ребята, на-летавшие больше меня. Да разве в этом дело. Мы просто дела-ли свою работу. Били врага.
Приближали Победу. Вот и все...»
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
