Октябрьская революция была великой

Для большинства людей в России и за ее пределами Даниил Гранин существует как бы вне должностей и званий. Председатель правления Международного благотворительного фонда им. Д.С. Лихачева, президент Общества друзей Российской национальной библиотеки, лауреат различных премий, в том числе двух государственных, почетный гражданин Санкт-Петербурга – все это лишь приложение к имени. Приложение в общем-то необязательное. Потому что имя – самодостаточное.
 
Традиция духовного наставничества, коим веками обременяли себя российские писатели, ученые, философы, сегодня прервалась. Но есть Гранин, чьи размышления о нашем сегодняшнем дне и о нашей истории всегда вызывают общественный интерес. Как, например, размышления о том, что мы празднуем в ноябре. В России праздник переместился на четвертое число и называется – День народного единства. Белоруссия же по-прежнему отмечает День Октябрьской революции, делая это, как и раньше, седьмого ноября.

–  Даниил Александрович, как вы сегодня относитесь к тому, что произошло со страной в октябре 1917 года?

– Я отношусь к этому как человек, обладающий исторической памятью, которую нельзя «редактировать» в угоду новым веяниям. Мы с нашей историей всегда обращались ужасно, все время ее приспосабливали к политике, к нуждам власти, вождей. И теперь оказались в дурацком положении,  когда  Колчак и Чапаев,  Деникин и Фрунзе стоят в одном ряду, и все они нам одинаково симпатичны и приятны. И наш государственный праздник теперь не седьмое ноября, а четвертое ноября, и в основе его не 1917 год, а 1612-й. Мы отказались от всей советской истории, а это ведь восемьдесят лет – три человеческих поколения. Это чаяния русских демократов, замечательных людей вроде Петра Лаврова, Михайловского, Чернышевского. Какое моральное право мы имеем на это предательство и измену? Ну хорошо: красные и белые. А кто из них прав? Раньше правы были красные. Теперь правы белые. Слушайте, ну нельзя так жить! Кроме партии большевиков были же и другие партии. Были кадеты, были эсэры левые и правые, были анархисты во главе с князем Кропоткиным, были монархисты и прочие. Чернов, Мария Спиридонова… Это был цвет русской мысли. Что же произошло? Почему мы, ныне свободные люди, остались без истории? Почему погружаемся в абсурд? Да, произошла революция 1917 года. Да, были ужасы Гражданской войны. А кто прав? Никто не прав! Шолохов – единственный из наших художников – понял это и показал. В «Тихом Доне» нет правых. Григорий Мелехов остается под черным солнцем. Он был белым, был и красным. Шолохов изображает всю мерзость и тех и других. Все они преступники, бандиты, аморальные люди. Я не буду сейчас распространяться, только скажу, что, на мой взгляд, Октябрьская революция была действительно великой. Она ничего не дала России, обманула ее  ожидания. Но она удивительно много дала Европе, ее социал-демократии, ее рабочему классу. Она перестроила сознание европейского человека. И те перемены, которые потом произошли всюду, произошли под влиянием нашей революции. И в этом смысле она имеет, возможно, даже большее мировое значение, чем Великая французская. Мы просто не умеем ее ценить, не способны понять ее заслуг. Мы глупо и стыдливо отказываемся от нее. Вот о чем я сейчас думаю. Вот что меня тревожит.

– У вас есть вопросы к нынешней власти?
 
– Думаю, в стране не найти человека, у которого не было бы абсолютно никаких вопросов к власти. У меня, естественно, они тоже есть.
  
– Да, вас, я знаю, возмущает всепроникающая коррупция. Но вы считаете, что она – лишь следствие, а первопричина – отсутствие чести  и совести у людей. По-моему, тут зависимость обратная. Коррупция коренится в системе власти. Эта система и формирует моральный облик чиновника.

– Не могу согласиться с вами. Каждый человек решает сам для себя – воровать или не воровать, брать взятки или не брать. Из таких вот решений складывается или не складывается коррупционная обстановка. В России она, к сожалению, сложилась. Хотя, наверное, честные люди во власти еще остались. Вы-то встречали таких?

– Встречал. Но людей, не играющих по ее правилам, коррупционная система не терпит. Таких людей  могут в два счета подставить, обвинить в казнокрадстве, мздоимстве, да в чем угодно.
 
– Могут. Наша власть не то чтобы отторгает честных людей, но она не стремится наказать нечестных. У нас не было ни одного судебного процесса над крупным чиновником – скажем, министром, первым заместителем министра… Эта обстановка безнаказанности, я не знаю, почему она существует – то ли потому, что власть слабая, то ли потому, что никто реально, а не на словах не запрещает чиновнику быть нечестным. На протяжении моей жизни, даже в любые годы Советской власти такого массового падения порядочности и такой повальной бессовестности не было. Нравственный климат в стране невыносим.

–  Что, по-вашему, может способствовать его оздоровлению?

– Многое. Я, например, не понимаю, почему в числе приоритетов, определяемых властью, отсутствует культура. Я не думаю, что информатика, Интернет и компьютеры несут в себе какие-то нравственные составляющие. Школы обзавелись компьютерами, но уже не преподают литературу по-настоящему, не преподают историю по-настоящему, то есть не преподают по-настоящему гуманитарные предметы, дающие простор для разговора о том, что такое хорошо и что такое плохо, что такое добро и что такое зло. Мы с помощью ЕГЭ выпускаем людей, лишенных каких-либо нравственных заповедей. Мы хотим воспитать патриотов? Но патриотизм воспитывается любовью к отечественной истории, родной природе. Патриотизм воспитывается стихами, музыкой, песнями. Это все начисто вычеркнуто из программы школьного воспитания, а в вузах этого нет и подавно. Хочу вам сказать, что любой режим может существовать, когда в нем есть что-то хорошее, позитивное. Хорошее было и при Советской власти.

– Что, например?

– Например, социальная защита человека. Например, культура и искусство. Мы сейчас что поем? Советские песни. Что с удовольствием смотрим? Советское кино. Что с наслаждением перечитываем? Советские стихи, советскую прозу в их лучших образцах. Многое из того, что было, возвращается в нашу жизнь. Как ни странно, советская действительность – при цензуре и прочих невзгодах – создала громадный пласт искусства, которое мы теперь начинаем по-новому понимать и по достоинству оценивать. Сегодня при отсутствии цензуры мы имеем возможность  работать в искусстве гораздо более свободно, чем раньше. Да, результат пока не очень впечатляет, и тому есть свои причины; какие – это отдельный разговор. Но сама возможность  прекрасна, и она меня радует. Это возможность свободного въезда-выезда… Возможность заниматься предпринимательством…
 
– Вы непрестанно осуждаете возникший в новые времена культ денег. Если такой культ в самом деле возник, то, наверное, он неизбежное следствие рыночных отношений, которых прежде тоже не было, да вот появились, чему вы ведь рады, как я понимаю.

– Нет, это не неизбежное следствие. Если вы приглядитесь к тому, как живет Европа, как живет Америка… Там считается неприличным иметь роскошные машины, щеголять в бриллиантах, возводить себе многоэтажные особняки, огораживая их крепостными стенами. Эта демонстрация своего богатства, это упоение им… Я общался в Америке и в Европе с несколькими миллиардерами, миллионерами. Меня Сорос как-то спросил: «Чем отличается, по-вашему, миллионер от миллиардера?» Я говорю: «Не знаю». Он говорит: «Миллионер хочет еще денег, и еще, и еще, а миллиардер думает, на что бы их с пользой потратить. Причем с пользой не только для себя». Наши миллиардеры об этом не думают. Они тратят свои деньги на такие вещи, которые не вызывают симпатии.

– Но, может быть, должен пройти какой-то период привыкания к богатству. Мы ведь почти все до недавнего времени были нищими. Демонстрация роскоши, упоение ею – не оттого ли, что не было ни гроша, да вдруг алтын? Нет привычки не то что к роскоши, даже к относительному материальному благополучию.  Появится эта привычка – и объем продаж «Бентли» в России упадет, вот увидите.
 
–  Это очень расхожее и приятное для нуворишей объяснение. Я же думаю так: жизнь у человека одна, и короткая. Вот ты миллиардер. И на что ты потратил свою жизнь? На яйца Фаберже? Или ты создал больницу, приют? Посмотрите, в каком состоянии больницы! Что тут привыкать? Чего тут ждать? Если ты приобретаешь яйца Фаберже и яхты, то это не от непривычки к богатству, а от твоих  жизненных принципов, от осмысления самой жизни, от твоего понимания, зачем она. И потом… То, о чем вы говорите, еще можно было бы принять, если бы огромные деньги, кем-то заработанные, были бы результатом каких-то изобретений, инноваций, а эти деньги – они непонятные. Никому не понятные. Среди наших миллиардеров почти нет тех, кто что-то создал и которому можно сказать: молодец! Назовите мне российского Форда или Билла Гейтса. Есть у вас такой?

– А к Ходорковскому как вы относитесь?

– Я не знаю, что он создал.

– Он создал компанию ЮКОС.

– Что значит – создал? И за сколько лет, чтобы не сказать месяцев, он приобрел эти свои сто миллиардов? Другое дело, что заточили его по не очень внятному обвинению, об этом сейчас много споров. Но и заслуг его я не знаю. Я был под Сургутом и смотрел: работают качалки. Сотни качалок на огромном поле! Качают нефть, никого вокруг нет. Я стоял и думал: это мою нефть качают, а что я имею от этой нефти? Может, эта мысль невежественная, но естественная.

– Вы однажды обронили фразу: «Те, кто много читает, отвыкают самостоятельно мыслить». Помните?

– Да.
 
– Тогда поясните свое высказывание. Мне-то кажется, все как раз наоборот: чем больше человек читает, тем он больше способен к самостоятельному мышлению.

–  Я имел в виду сегодняшнее качество чтения. Если вы посмотрите, какие книги ныне выходят массовым тиражом, то увидите, что это литература довольно низкопробная. Я не осуждаю тех, кто ее читает. Люди устают на работе, хотят отвлечься, остаться наедине с книгой, которая не требует душевного сопереживания и умственных усилий. Это нормальное, естественное желание. Но у советского и русского – еще дореволюционного –  человека преобладал иной подход к литературе. Литература как откровение. Литература как проповедь. Сегодня такого подхода нет. Изменился не только рацион чтения. Изменился весь рацион жизни. Потому-то упал спрос на серьезную литературу. А упал спрос – упало и предложение. Я понимаю людей, которым сегодня живется нелегко и оттого не хочется читать Достоевского. Массовая литература учитывает этот читательский настрой и выполняет развлекательную функцию, по сути – функцию отдыха.
 
– А вы что сейчас читаете?

– В основном книги, связанные с историей. Недавно читал про Марию Спиридонову. Великая  русская  женщина. Вообще, должен сказать, история – это очень интересно и очень важно для меня. Это то, над чем я сейчас размышляю, о чем пишу.