С кинокамерой и пулеметом
Сто документальных кинолент снял народный артист Эстонии, трехкратный лауреат Сталинской премии, лауреат премии «За кинорепортаж на фронтах Великой Отечественной войны» Семен Школьников. Среди боевых наград оператора орден Красного Знамени и медаль «Партизану ВОВ 1 ст.»
Школьников – оператор четырех игровых картин, а одну – «Украли старого Томаса» – снял как режиссер, он автор книг, очерков о фронтовых операторах, о советском кино первых лет.
Сто документальных кинолент снял народный артист Эстонии, трехкратный лауреат Сталинской премии, лауреат премии «За кинорепортаж на фронтах Великой Отечественной войны» Семен Школьников. Среди боевых наград оператора орден Красного Знамени и медаль «Партизану ВОВ 1 ст.»
Школьников – оператор четырех игровых картин, а одну – «Украли старого Томаса» – снял как режиссер, он автор книг, очерков о фронтовых операторах, о советском кино первых лет.
– Семен Семенович, известно, что на фронтах Великой Отечественной вели съемку 258 операторов, и снято ими было 3,5 млн метров пленки. Расскажите, как вы оказались с кинокамерой на фронте?
– С киноаппаратом «Аймо». Перед войной я работал на Московской кинофабрике, и в 1939-1940 годах ездил снимать советско-финскую войну. После этого меня призвали в армию. Служил в Бессарабии, в гаубично-артиллерийском полку на реке Прут. Так что Великая Отечественная война для меня началась в самый первый час. Не провоевав и месяца, был ранен, попал в госпиталь под Калинином. Позднее участвовал в боях за освобождение этого города, освобождал, правда, не с первой попытки, и Ржев. Был сильно контужен и оказался в госпитале подмосковного города Иваново-Вознесенска. И вот когда занимался уже контрактурой, заставляя разогнуться левую руку, из Москвы затребовали меня в распоряжение Центральной студии документальных фильмов. За всю корреспондентскую жизнь счастливее момента у меня не было.
Ранней осенью 1942 года я уже был с киноаппаратом на Калининском фронте. Работать начал в паре с опытным оператором Николаем Быковым, он был старше меня на 10 лет, было ему 33. Фронт не двигался, и нам казалось, что снимать нечего. Это сейчас я понимаю, что снимать надо было и быт войны, а тогда мы рвались только на бои! И командующий Калининским фронтом сказал: «Хотите снимать бои? К партизанам!» Так мы оказались на стыке Белоруссии, Латвии и Псковской области. Тут снимать было что – и бои, и перестрелки, и немецкие эшелоны, летящие по откос…
Потом нам дали недельный отпуск в Москве, после чего наши дороги с Быковым разошлись. Знаю, что он снимал на других фронтах, а в 1944-м погиб. Мне же довелось снимать, кроме Калининского, на Курской дуге, на 3-м Украинском фронте. Потом перебросили под Полтаву – запечатлевать американские четырехмоторные бомбардировщики. Заправляясь бомбами и горючим в Полтаве, они летали бомбить Германию и Румынию. Делали посадку и в Италии, в Барри, где также имелась база с нашими самолетами. Там, в Барри, я снял фильм о том, как наши солдаты заправляют американские «летающие крепости». Не забуду, как летел на такой «крепости», которая вывозила Тито из Югославии.
В 1944-м нас вновь забросили в Белоруссию, в Ушачскую партизанскую зону. Двумя группами – нас с Николаем Писаревым и Марию Сухову с Оттилией Рейзман. Все мы знали друг друга еще до войны, когда работали на «Брянке», студии кинохроники, которая находилась в Брянском переулке в Москве. Дружили. Бывали на молодежных вечерах, танцевали. Правда, я танцевать не умел и в основном отсиживался в уголке. А Маша танцевала прекрасно – танго, фокстрот, румбу, английский вальс. Оттилия Рейзман была ее подругой. И эти замечательные девушки наравне с нами были отправлены в партизанский край. Встретил нас в Белоруссии полковник Лобанок. Это была очень тяжелая командировка. На наших глазах разворачивалась трагедия – гибель народа, сплошное уничтожение. У партизан не было ни танков, ни артиллерии, ни авиации, но они были силой, которую боялись немцы и стремились, во что бы то ни стало, уничтожить ее.
Однажды на совещании у комбрига Данукалова я познакомился с полковником Родионовым, который со всем полком перешел на сторону партизан из власовской армии. За это и получил звание и орден Красного Знамени. Прорываясь из окружения, мы оказались с полковником и его адъютантом Василием в каком-то ровике. Пули летели над нашими головами. В болоте стали рваться мины. Родионов сказал, что надо менять позицию, и сделал едва заметное движение, словно хотел приподнять голову. Движение это стоило ему жизни. Мы там его и похоронили. И долго сидели у холмика в ночи. Василий рассказал мне, в какой тайне в течение трех ночей велись переговоры о переходе полка. Данукалов и Родионов сходились на середине деревянного моста, сопровождавшие их адъютанты останавливались у сходов. О чем шла речь, не знал никто. Но операция удалась на славу – с полным вооружением полк перешел на нашу сторону.
– Вы не спросили, как становились власовцами?
– Очень просто. Василий рассказал, как однажды в их полковом клубе крутили кино «Если завтра война». То самое, в котором Красная армия расправляется с врагом на его, вражьей, земле. Вышли они с ребятами из клуба, расправили гимнастерки и почувствовали себя непобедимыми воинами, хоть сразу в бой. А на рассвете началась настоящая война. Василий попал в окружение и оказался в концлагере. Людей там изнуряли работой и морили голодом. Кроме того, поползли слухи, что у нас пленных считают предателями. А потом, выстроив на плацу, узников стали обрабатывать представители Русской освободительной армии Власова, который собирался вместе с немцами освобождать Россию. Солдат обещали хорошо кормить и обмундировывать. В первый раз из строя не вышел никто, во второй раз – восемь. А через две недели они же явились в качестве агитаторов. Вначале на глазах у узников занялись строевой подготовкой, а потом сообщили, что воевать против своих их не отправят, занимать будут на охране объектов. И Василий клюнул на удочку. На самом деле вскоре их «бросили» против партизан. «Как я воюю, ты сам видишь, – сказал Василий, – а на душе все равно кошки скребут, простят ли мне».
– К какой из своих картин считаете себя особо причастным?
– Думаю, к картине «Мария» – о Маше Суховой. Я ездил ее снимать в Белоруссию в 1992 году. Мы знали, что Маша погибла во время прорыва. Миной ей разворотило живот. Обстоятельства ее гибели были ужасны, но мы узнали об этом лишь четверть века спустя. В 1968 году я приезжал в Ушачи на открытие мемориала «Прорыв», поклонился плитам, на которых были высечены имена погибших. Среди них значились имена и моих коллег – Марии Суховой и Николая Писарева. Из кольца блокады тогда вышли лишь мы с Оттилией. На банкете ко мне подошел человек: «Школьников, ты не помнишь меня?» Оказалось – начальник штаба партизанской бригады Геннадий Любов. Это он был рядом с Машей, когда ее ранило. Его она просила сохранить кассеты с пленками…
Я помню, как рыдала Оттилия, когда после прорыва мы с ней отыскали друг друга. И вспоминали, не сговариваясь, об одном и том же. О встрече нашей четверки в какой-то избе – пути-дороги наших бригад тогда неожиданно пересеклись. Мы с Николаем, смертельно уставшие, перезаряжали в избе кассеты, собираясь хоть немного поспать. Николай, не закончив работу, уснул сидя, так и не вынув руки из мешка. У меня страшно болели ноги из-за жутких сапог. Но вдруг дверь распахнулась, и на пороге появились Мария и Оттилия. Радости нашей не было предела!.. Мы не могли наговориться. Запомнилось, что за окном стояла невероятной красоты ночь, с небом, обсыпанным алмазами. Пасхальная ночь.
Сейчас из нашей четверки я остался один, Оттилия умерла 25 лет назад.
– Какие темы интересовали вас в послевоенное время?
– Например, судьбы патриотов-антифашистов Веры Оболенской, Бориса Вильде, Анатолия Левицкого, Марии Кузьминой-Караваевой. Есть у меня картина из четырех новелл о Георге Отсе «Война… война», картину «Там, где жил Хемингуэй» мы делали вместе с Константином Симоновым. Есть картина «50 килограммов смерти» – о минерах, разминировавших Балтику.
Беседовала Нина КАТАЕВА
Школьников – оператор четырех игровых картин, а одну – «Украли старого Томаса» – снял как режиссер, он автор книг, очерков о фронтовых операторах, о советском кино первых лет.
– Семен Семенович, известно, что на фронтах Великой Отечественной вели съемку 258 операторов, и снято ими было 3,5 млн метров пленки. Расскажите, как вы оказались с кинокамерой на фронте?
– С киноаппаратом «Аймо». Перед войной я работал на Московской кинофабрике, и в 1939-1940 годах ездил снимать советско-финскую войну. После этого меня призвали в армию. Служил в Бессарабии, в гаубично-артиллерийском полку на реке Прут. Так что Великая Отечественная война для меня началась в самый первый час. Не провоевав и месяца, был ранен, попал в госпиталь под Калинином. Позднее участвовал в боях за освобождение этого города, освобождал, правда, не с первой попытки, и Ржев. Был сильно контужен и оказался в госпитале подмосковного города Иваново-Вознесенска. И вот когда занимался уже контрактурой, заставляя разогнуться левую руку, из Москвы затребовали меня в распоряжение Центральной студии документальных фильмов. За всю корреспондентскую жизнь счастливее момента у меня не было.
Ранней осенью 1942 года я уже был с киноаппаратом на Калининском фронте. Работать начал в паре с опытным оператором Николаем Быковым, он был старше меня на 10 лет, было ему 33. Фронт не двигался, и нам казалось, что снимать нечего. Это сейчас я понимаю, что снимать надо было и быт войны, а тогда мы рвались только на бои! И командующий Калининским фронтом сказал: «Хотите снимать бои? К партизанам!» Так мы оказались на стыке Белоруссии, Латвии и Псковской области. Тут снимать было что – и бои, и перестрелки, и немецкие эшелоны, летящие по откос…
Потом нам дали недельный отпуск в Москве, после чего наши дороги с Быковым разошлись. Знаю, что он снимал на других фронтах, а в 1944-м погиб. Мне же довелось снимать, кроме Калининского, на Курской дуге, на 3-м Украинском фронте. Потом перебросили под Полтаву – запечатлевать американские четырехмоторные бомбардировщики. Заправляясь бомбами и горючим в Полтаве, они летали бомбить Германию и Румынию. Делали посадку и в Италии, в Барри, где также имелась база с нашими самолетами. Там, в Барри, я снял фильм о том, как наши солдаты заправляют американские «летающие крепости». Не забуду, как летел на такой «крепости», которая вывозила Тито из Югославии.
В 1944-м нас вновь забросили в Белоруссию, в Ушачскую партизанскую зону. Двумя группами – нас с Николаем Писаревым и Марию Сухову с Оттилией Рейзман. Все мы знали друг друга еще до войны, когда работали на «Брянке», студии кинохроники, которая находилась в Брянском переулке в Москве. Дружили. Бывали на молодежных вечерах, танцевали. Правда, я танцевать не умел и в основном отсиживался в уголке. А Маша танцевала прекрасно – танго, фокстрот, румбу, английский вальс. Оттилия Рейзман была ее подругой. И эти замечательные девушки наравне с нами были отправлены в партизанский край. Встретил нас в Белоруссии полковник Лобанок. Это была очень тяжелая командировка. На наших глазах разворачивалась трагедия – гибель народа, сплошное уничтожение. У партизан не было ни танков, ни артиллерии, ни авиации, но они были силой, которую боялись немцы и стремились, во что бы то ни стало, уничтожить ее.
Однажды на совещании у комбрига Данукалова я познакомился с полковником Родионовым, который со всем полком перешел на сторону партизан из власовской армии. За это и получил звание и орден Красного Знамени. Прорываясь из окружения, мы оказались с полковником и его адъютантом Василием в каком-то ровике. Пули летели над нашими головами. В болоте стали рваться мины. Родионов сказал, что надо менять позицию, и сделал едва заметное движение, словно хотел приподнять голову. Движение это стоило ему жизни. Мы там его и похоронили. И долго сидели у холмика в ночи. Василий рассказал мне, в какой тайне в течение трех ночей велись переговоры о переходе полка. Данукалов и Родионов сходились на середине деревянного моста, сопровождавшие их адъютанты останавливались у сходов. О чем шла речь, не знал никто. Но операция удалась на славу – с полным вооружением полк перешел на нашу сторону.
– Вы не спросили, как становились власовцами?
– Очень просто. Василий рассказал, как однажды в их полковом клубе крутили кино «Если завтра война». То самое, в котором Красная армия расправляется с врагом на его, вражьей, земле. Вышли они с ребятами из клуба, расправили гимнастерки и почувствовали себя непобедимыми воинами, хоть сразу в бой. А на рассвете началась настоящая война. Василий попал в окружение и оказался в концлагере. Людей там изнуряли работой и морили голодом. Кроме того, поползли слухи, что у нас пленных считают предателями. А потом, выстроив на плацу, узников стали обрабатывать представители Русской освободительной армии Власова, который собирался вместе с немцами освобождать Россию. Солдат обещали хорошо кормить и обмундировывать. В первый раз из строя не вышел никто, во второй раз – восемь. А через две недели они же явились в качестве агитаторов. Вначале на глазах у узников занялись строевой подготовкой, а потом сообщили, что воевать против своих их не отправят, занимать будут на охране объектов. И Василий клюнул на удочку. На самом деле вскоре их «бросили» против партизан. «Как я воюю, ты сам видишь, – сказал Василий, – а на душе все равно кошки скребут, простят ли мне».
– К какой из своих картин считаете себя особо причастным?
– Думаю, к картине «Мария» – о Маше Суховой. Я ездил ее снимать в Белоруссию в 1992 году. Мы знали, что Маша погибла во время прорыва. Миной ей разворотило живот. Обстоятельства ее гибели были ужасны, но мы узнали об этом лишь четверть века спустя. В 1968 году я приезжал в Ушачи на открытие мемориала «Прорыв», поклонился плитам, на которых были высечены имена погибших. Среди них значились имена и моих коллег – Марии Суховой и Николая Писарева. Из кольца блокады тогда вышли лишь мы с Оттилией. На банкете ко мне подошел человек: «Школьников, ты не помнишь меня?» Оказалось – начальник штаба партизанской бригады Геннадий Любов. Это он был рядом с Машей, когда ее ранило. Его она просила сохранить кассеты с пленками…
Я помню, как рыдала Оттилия, когда после прорыва мы с ней отыскали друг друга. И вспоминали, не сговариваясь, об одном и том же. О встрече нашей четверки в какой-то избе – пути-дороги наших бригад тогда неожиданно пересеклись. Мы с Николаем, смертельно уставшие, перезаряжали в избе кассеты, собираясь хоть немного поспать. Николай, не закончив работу, уснул сидя, так и не вынув руки из мешка. У меня страшно болели ноги из-за жутких сапог. Но вдруг дверь распахнулась, и на пороге появились Мария и Оттилия. Радости нашей не было предела!.. Мы не могли наговориться. Запомнилось, что за окном стояла невероятной красоты ночь, с небом, обсыпанным алмазами. Пасхальная ночь.
Сейчас из нашей четверки я остался один, Оттилия умерла 25 лет назад.
– Какие темы интересовали вас в послевоенное время?
– Например, судьбы патриотов-антифашистов Веры Оболенской, Бориса Вильде, Анатолия Левицкого, Марии Кузьминой-Караваевой. Есть у меня картина из четырех новелл о Георге Отсе «Война… война», картину «Там, где жил Хемингуэй» мы делали вместе с Константином Симоновым. Есть картина «50 килограммов смерти» – о минерах, разминировавших Балтику.
Беседовала Нина КАТАЕВА
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
