Юность, опаленная войной…
Передавая на хранение в Солигорский краеведческий музей десятки набранных на компьютере страниц своих воспоминаний, 84-летний Валентин Иванович Жуков сказал: это не столько обо мне, сколько о времени, о котором забывать нельзя. Но ведь и рассказ о времени – это прежде всего рассказ о людях, в нем живших. О героях, чьи воспоминания мы с удовольствием публикуем регулярно, а не только в связи с памятными датами.
Передавая на хранение в Солигорский краеведческий музей десятки набранных на компьютере страниц своих воспоминаний, 84-летний Валентин Иванович Жуков сказал: это не столько обо мне, сколько о времени, о котором забывать нельзя. Но ведь и рассказ о времени – это прежде всего рассказ о людях, в нем живших. О героях, чьи воспоминания мы с удовольствием публикуем регулярно, а не только в связи с памятными датами.
Враг у ворот
В 14 лет жизнь кажется светлой, большой и бесконечной. Несильно омрачило детские мечты даже страшное слово – война. Но буквально на следующее утро после объявления мобилизации на восходе солнца стуком в окно разбудил бригадир: срочно в сельсовет! Нам, пацанам, дали веревочные уздечки, худые клячи – хороших лошадей забрали на фронт. И, усевшись на острые кости, мы повезли по указанным адресам повестки о призыве в армию. Вручали бумажки, а вслед – стоны, плач… Подростки повзрослели буквально за один день.
Все явственнее доносились звуки тяжелой артиллерии. Трудоспособное население сельсовета мобилизовали на подготовку оборонительного рубежа. Киркой, ломом, лопатой мы, жители ближайшего города Рославль, долбили, рыли землю, выбрасывая ее наверх. Обливались потом подростки, девчата, пожилые. Мы готовили противотанковые рвы глубиной в три метра, особой конфигурации, из которых, утверждали руководители-военные, вражеский танк уже не выберется. Спали на сеновалах целыми бригадами.
Когда мы старательно копали, маскировали рвы, готовя западню для вражеских танков, над нами ежедневно появлялся немецкий самолет. Он не стрелял – похоже, фотографировал линию обороны, делая нашу работу совершенно бесполезной. Иногда пилот сбрасывал листовки:
Девочки-мадамочки, не копайте ямочки,
Знайте, наши таночки пройдут сквозь ваши ямочки.
А вскоре немецкие танки проселочными дорогами без проблем обошли наши рвы и устремились дальше на восток…
Тучи с запада
Когда немцы приблизились к деревне, работники сельсовета, правление колхоза вместе с завмагом умчались на колхозной полуторке. В сельмаг тотчас ринулись сельчане – продукты, одежда моментально разошлись по избам. Я опоздал – достались только стеариновые свечи, которые очень пригодились, когда в деревне не стало керосина. Почувствовав безвластие и безнаказанность, крестьяне стали разбирать колхозных лошадей, коров, овец, упряжь, телеги…
С приходом немцев мы поняли истинный смысл слова «оккупация». Гитлеровцы беззастенчиво грабили местных жителей. Ездовые проезжавших обозов забегали в избу, кричали: «Матка, млеко, яйки, шпек!», обшаривали все углы и, схватив добычу, тут же исчезали. На пастбище мы, подростки, держали своих коров на поводках. Однажды с сиденья проезжавшей мимо повозки соскочил коренастый рыжеволосый ездовой, подбежал и начал вырывать поводок, которым я удерживал корову Зорьку. Я не отпускал семейную кормилицу. Завязалась настоящая драка, воспользовавшись которой, корова сбежала в кусты. Обоз остановился. Ездовые с любопытством наблюдали за сражением, подзадоривая сослуживца. Несолоно хлебавши немец вернулся к повозке. На следующее утро лицо мое отекло, под глазом сиял большой «фонарь». Но коровка осталась…
Оживший танк
Гитлеровцы начали охоту за подростками, девчатами – в Германии явно не хватало рабочих рук для обеспечения фронта всем необходимым. И я пошел в штаб партизанского отряда.
– Воевать хочешь? – спросил мужик в гимнастерке. – Но к нам приходят со своим оружием.
На месте, где когда-то проходила линия фронта, я отыскал заржавевшую винтовку, патроны к ней. Почистил. Смазал. И стал партизаном...
Несколько дней мы готовились к нападению на сильно укрепленный немецкий гарнизон. Не хватало огневой поддержки. И тут кто-то вспомнил: в соседней деревне стоит тяжелый советский танк «КВ». Его, подбитого, гитлеровцы притащили к штабу, чтобы подробнее изучить технические данные. Уходя, сняли пулемет, забрали патроны, в ствол пушки бросили ручную гранату, разбили замок. И, посчитав орудие непригодным, оставили целый комплект снарядов.
Среди партизан нашелся бывший наводчик подобной пушки. Отметил, что небольшой мощности граната только слегка поцарапала закаленный ствол орудия. Вручную навел его на немецкий гарнизон, зарядил снаряд и каким-то острым предметом разбил капсюль. В гарнизоне рвануло. Следом полетело еще несколько снарядов. Гитлеровцы были ошарашены: откуда у партизан артиллерия? Опомнившись, ответили плотным минометным огнем…
Потом было еще несколько удачных налетов на немецкие гарнизоны. Но я вдруг основательно заболел. Сыпной тиф. Чтобы не заразился весь отряд, меня тут же отправили домой. Молодой организм брал свое, под контролем деревенского фельдшера здоровье пошло на поправку… Приближался фронт. И, чтобы спастись от мин, снарядов, мы недалеко от деревни в овраге вырыли землянку, соорудив даже накат из бревен, а вход замаскировали пестрым домотканым одеялом.
Долгий путь в неволю
Сентябрь сорок третьего. Уже слышны не только орудийные выстрелы, но и пулеметные очереди. Фронт где-то в двух километрах, не сегодня-завтра придут наши. Мысленно я уже видел себя в форме красноармейца, который гонит врага дальше на запад… Но вдруг одеяло на входе в землянку резко отбрасывается в сторону. На пороге – в угрожающей позе давно не бритый немецкий солдат. На шее – пулемет, в правой руке – граната…
Мать перекрестила меня, безбожника, сунула в карман пару черных сухарей, сестра – старую семейную фотографию. И, сопровождаемый их причитаниями, я отправился по родной земле смоленской в мрачный, полный неизвестности и опасности путь в Германию. Наша колонна стремительно росла, больше становилось и конвоиров. Хотелось сигануть в недалекий лес, но конвоиры обложили нас со всех сторон. Утром: «Ауфштейн!» Строимся в колонну – и дальше, на запад. Пищи никакой, вырвешь где-то в огороде морковку, капусту – считай, повезло. Позади родная Смоленщина. Пошли деревни Жлобинского, Кричевского, Чериковского районов. Конвоиры кричат: «Шнель!», отстающих подгоняют прикладами или пинками…
В одной из деревень задержались на две недели, отправляли белорусское сено в Германию. Потом – Бобруйск, лагерь для военнопленных. Ожидание эшелона для отправки в Германию. Дощатый настил под навесом, где свободно гулял ветер. Раз в день – вонючая похлебка из мяса павших лошадей, которое варили прямо со шкурой… Наконец вагоны с зарешеченными окнами. Два яруса голых нар. Состав подолгу простаивал на станциях, пропуская военные эшелоны. За окнами мелькали названия – Варшава, Лодзь, Рослау. К концу декабря нас, исхудавших скелетов, выгрузили в перевалочном лагере Лерте.
Сапожных дел мастер
Лагерь Лерте – невольничий рынок двадцатого века. Как и в глубокой древности, отбиралась рабочая сила: внешний вид, состояние зубов, ощупывание мышц сквозь перчатки. Выбор сделан, толчок в грудь – и ты собственник владельца фирмы, завода или фермы. Когда объявили: требуется сапожник – я шагнул вперед. Не хотелось идти на завод, производить оружие против своих… Шить сапоги мне не приходилось, но я часто наблюдал, как это делают другие. И даже подшивал валенки автомобильными шинами. В чреве горячей печи отпаривали их так, что можно было раздирать на тонкие пластинки с кордом, которые потом и пришивались дратвой к обуви.
Так я оказался в мастерской «Мастер ортопедической обуви Гайнрих Коне» в городе Гильдесгайме. Но первым делом меня препроводили в лагерь для восточных рабочих «Ладемюле». Получил спецовку-куртку и брюки из какого-то текстильного эрзаца. И квадратный голубой лоскут, где стояли буквы «ОСТ». Восточный рабочий… Пришитый на правой груди, он заменял славянину паспорт. С этого момента мне не позволялось присесть на скамейку в парке, где была табличка «Только для немцев», запрещалось пользоваться городским транспортом, входить в магазин, парикмахерские, кафе, спасаться в бомбоубежище. Вывезенные на принудительные работы французы, бельгийцы, норвежцы жили в лучших условиях, они получали даже посылки, какую-то защиту от Международного Красного Креста. Мы же ничего этого не имели.
Жили в дощатых бараках в комнатах на 10-12 человек. Двухъярусные нары. Матрац из бумажной рогожки набит древесной стружкой. Такая же и подушка. Стружка постоянно сбивалась в одно место, спать приходилось на досках.
В мастерской мы ремонтировали обувь для жителей города. Нам же самим выдавали выдолбленные из дерева башмаки или шлепанцы без задников. Ходить в них было очень неудобно. И каждое утро тысячи ног узников шлифовали булыжные мостовые – по асфальтированным тротуарам ходили только немцы. Иногда тайком от хозяина я ремонтировал обувь русским девчатам, находившимся в нашем лагере, получая в благодарность кусочек лакомства, который девчата неизвестно как выносили с сырзавода.
Как-то в мастерскую зашла хозяйка и подарила мне поношенный, но вполне приличный костюм. Радости моей не было предела. Костюм был широким и длинным. Как мог я укоротил его. И выбравшись в выходной с земляком Алексеем Савченковым в город, тут же сфотографировались…
Саботажники
Алексей работал токарем на фирме «Альборн». Раньше в ее цехах изготавливались молочные бидоны, во время войны – морские торпеды. Хотя на входе по-прежнему красовалась громадная вывеска «Молочные бидоны». Такая маскировка, похоже, помогла заводу работать чуть ли не до конца войны.
Неподалеку от нас находился еще один завод, подземный, где также трудились восточные рабочие. На поверхности росли березы, клены, грабы, а между ними – вентиляционные трубы, незаметные с воздуха. Под деревьями были спрятаны и лагерные бараки. Что производилось на нем, мы не знали, готовая продукция в железнодорожных вагонах вывозилась ночью. Питание рабочих было хуже нашего: похлебка из мороженого турнепса с маргарином, сто граммов хлеба с опилками, морковный мармелад на сахарине да суррогатный кофе. Многие от истощения падали прямо на рабочих местах, их участь была незавидной…
Но и в этих условиях наши люди боролись. В один из весенних дней сорок четвертого за два часа до окончания работы нам приказали срочно вернуться в лагерь. Оказалось, для устрашения. На деревьях висели четверо русских парней. На каждом табличка – «Саботажник». Нас прогоняли сквозь строй охранников, чтобы босые ноги повешенных касались наших голов. Наклонил голову или отвел в сторону – тут же град ударов дубинками…
Освобождение
22 марта сорок пятого около полудня прозвучал сигнал воздушной тревоги. Часть неба закрыла армада бомбардировщиков. Все население лагеря бросилось за город. Позже я прочитал в книге, что в этом налете участвовали триста британских самолетов, сбросивших на Гильдесгайме 1062 тонны бомб, среди которых много было зажигательных. Весь город был в руинах. Пыль, гарь, смрад. Не было лагеря, надзирателей, заводов. Улицы тут же заполонили узники разных национальностей. Уже свободные люди…
А потом пришли американцы, которых мы встретили с ликованием. 18 мая сорок пятого нас, славян, доставили на восточный, советский берег Эльбы. А уже на следующий день я надел форму солдата Красной Армии.
Вместо эпилога
Отслужив в армии, окончив медицинский институт, Валентин Иванович три десятка лет будет работать врачом в Солигорске. Найдет сына немки, подарившей ему костюм. Пригласит его в гости, сам побывает на месте бывшего лагеря для узников. А выйдя на пенсию, напишет воспоминания об опаленной войной юности.
Владимир БЫЧЕНЯ
Враг у ворот
В 14 лет жизнь кажется светлой, большой и бесконечной. Несильно омрачило детские мечты даже страшное слово – война. Но буквально на следующее утро после объявления мобилизации на восходе солнца стуком в окно разбудил бригадир: срочно в сельсовет! Нам, пацанам, дали веревочные уздечки, худые клячи – хороших лошадей забрали на фронт. И, усевшись на острые кости, мы повезли по указанным адресам повестки о призыве в армию. Вручали бумажки, а вслед – стоны, плач… Подростки повзрослели буквально за один день.
Все явственнее доносились звуки тяжелой артиллерии. Трудоспособное население сельсовета мобилизовали на подготовку оборонительного рубежа. Киркой, ломом, лопатой мы, жители ближайшего города Рославль, долбили, рыли землю, выбрасывая ее наверх. Обливались потом подростки, девчата, пожилые. Мы готовили противотанковые рвы глубиной в три метра, особой конфигурации, из которых, утверждали руководители-военные, вражеский танк уже не выберется. Спали на сеновалах целыми бригадами.
Когда мы старательно копали, маскировали рвы, готовя западню для вражеских танков, над нами ежедневно появлялся немецкий самолет. Он не стрелял – похоже, фотографировал линию обороны, делая нашу работу совершенно бесполезной. Иногда пилот сбрасывал листовки:
Девочки-мадамочки, не копайте ямочки,
Знайте, наши таночки пройдут сквозь ваши ямочки.
А вскоре немецкие танки проселочными дорогами без проблем обошли наши рвы и устремились дальше на восток…
Тучи с запада
Когда немцы приблизились к деревне, работники сельсовета, правление колхоза вместе с завмагом умчались на колхозной полуторке. В сельмаг тотчас ринулись сельчане – продукты, одежда моментально разошлись по избам. Я опоздал – достались только стеариновые свечи, которые очень пригодились, когда в деревне не стало керосина. Почувствовав безвластие и безнаказанность, крестьяне стали разбирать колхозных лошадей, коров, овец, упряжь, телеги…
С приходом немцев мы поняли истинный смысл слова «оккупация». Гитлеровцы беззастенчиво грабили местных жителей. Ездовые проезжавших обозов забегали в избу, кричали: «Матка, млеко, яйки, шпек!», обшаривали все углы и, схватив добычу, тут же исчезали. На пастбище мы, подростки, держали своих коров на поводках. Однажды с сиденья проезжавшей мимо повозки соскочил коренастый рыжеволосый ездовой, подбежал и начал вырывать поводок, которым я удерживал корову Зорьку. Я не отпускал семейную кормилицу. Завязалась настоящая драка, воспользовавшись которой, корова сбежала в кусты. Обоз остановился. Ездовые с любопытством наблюдали за сражением, подзадоривая сослуживца. Несолоно хлебавши немец вернулся к повозке. На следующее утро лицо мое отекло, под глазом сиял большой «фонарь». Но коровка осталась…
Оживший танк
Гитлеровцы начали охоту за подростками, девчатами – в Германии явно не хватало рабочих рук для обеспечения фронта всем необходимым. И я пошел в штаб партизанского отряда.
– Воевать хочешь? – спросил мужик в гимнастерке. – Но к нам приходят со своим оружием.
На месте, где когда-то проходила линия фронта, я отыскал заржавевшую винтовку, патроны к ней. Почистил. Смазал. И стал партизаном...
Несколько дней мы готовились к нападению на сильно укрепленный немецкий гарнизон. Не хватало огневой поддержки. И тут кто-то вспомнил: в соседней деревне стоит тяжелый советский танк «КВ». Его, подбитого, гитлеровцы притащили к штабу, чтобы подробнее изучить технические данные. Уходя, сняли пулемет, забрали патроны, в ствол пушки бросили ручную гранату, разбили замок. И, посчитав орудие непригодным, оставили целый комплект снарядов.
Среди партизан нашелся бывший наводчик подобной пушки. Отметил, что небольшой мощности граната только слегка поцарапала закаленный ствол орудия. Вручную навел его на немецкий гарнизон, зарядил снаряд и каким-то острым предметом разбил капсюль. В гарнизоне рвануло. Следом полетело еще несколько снарядов. Гитлеровцы были ошарашены: откуда у партизан артиллерия? Опомнившись, ответили плотным минометным огнем…
Потом было еще несколько удачных налетов на немецкие гарнизоны. Но я вдруг основательно заболел. Сыпной тиф. Чтобы не заразился весь отряд, меня тут же отправили домой. Молодой организм брал свое, под контролем деревенского фельдшера здоровье пошло на поправку… Приближался фронт. И, чтобы спастись от мин, снарядов, мы недалеко от деревни в овраге вырыли землянку, соорудив даже накат из бревен, а вход замаскировали пестрым домотканым одеялом.
Долгий путь в неволю
Сентябрь сорок третьего. Уже слышны не только орудийные выстрелы, но и пулеметные очереди. Фронт где-то в двух километрах, не сегодня-завтра придут наши. Мысленно я уже видел себя в форме красноармейца, который гонит врага дальше на запад… Но вдруг одеяло на входе в землянку резко отбрасывается в сторону. На пороге – в угрожающей позе давно не бритый немецкий солдат. На шее – пулемет, в правой руке – граната…
Мать перекрестила меня, безбожника, сунула в карман пару черных сухарей, сестра – старую семейную фотографию. И, сопровождаемый их причитаниями, я отправился по родной земле смоленской в мрачный, полный неизвестности и опасности путь в Германию. Наша колонна стремительно росла, больше становилось и конвоиров. Хотелось сигануть в недалекий лес, но конвоиры обложили нас со всех сторон. Утром: «Ауфштейн!» Строимся в колонну – и дальше, на запад. Пищи никакой, вырвешь где-то в огороде морковку, капусту – считай, повезло. Позади родная Смоленщина. Пошли деревни Жлобинского, Кричевского, Чериковского районов. Конвоиры кричат: «Шнель!», отстающих подгоняют прикладами или пинками…
В одной из деревень задержались на две недели, отправляли белорусское сено в Германию. Потом – Бобруйск, лагерь для военнопленных. Ожидание эшелона для отправки в Германию. Дощатый настил под навесом, где свободно гулял ветер. Раз в день – вонючая похлебка из мяса павших лошадей, которое варили прямо со шкурой… Наконец вагоны с зарешеченными окнами. Два яруса голых нар. Состав подолгу простаивал на станциях, пропуская военные эшелоны. За окнами мелькали названия – Варшава, Лодзь, Рослау. К концу декабря нас, исхудавших скелетов, выгрузили в перевалочном лагере Лерте.
Сапожных дел мастер
Лагерь Лерте – невольничий рынок двадцатого века. Как и в глубокой древности, отбиралась рабочая сила: внешний вид, состояние зубов, ощупывание мышц сквозь перчатки. Выбор сделан, толчок в грудь – и ты собственник владельца фирмы, завода или фермы. Когда объявили: требуется сапожник – я шагнул вперед. Не хотелось идти на завод, производить оружие против своих… Шить сапоги мне не приходилось, но я часто наблюдал, как это делают другие. И даже подшивал валенки автомобильными шинами. В чреве горячей печи отпаривали их так, что можно было раздирать на тонкие пластинки с кордом, которые потом и пришивались дратвой к обуви.
Так я оказался в мастерской «Мастер ортопедической обуви Гайнрих Коне» в городе Гильдесгайме. Но первым делом меня препроводили в лагерь для восточных рабочих «Ладемюле». Получил спецовку-куртку и брюки из какого-то текстильного эрзаца. И квадратный голубой лоскут, где стояли буквы «ОСТ». Восточный рабочий… Пришитый на правой груди, он заменял славянину паспорт. С этого момента мне не позволялось присесть на скамейку в парке, где была табличка «Только для немцев», запрещалось пользоваться городским транспортом, входить в магазин, парикмахерские, кафе, спасаться в бомбоубежище. Вывезенные на принудительные работы французы, бельгийцы, норвежцы жили в лучших условиях, они получали даже посылки, какую-то защиту от Международного Красного Креста. Мы же ничего этого не имели.
Жили в дощатых бараках в комнатах на 10-12 человек. Двухъярусные нары. Матрац из бумажной рогожки набит древесной стружкой. Такая же и подушка. Стружка постоянно сбивалась в одно место, спать приходилось на досках.
В мастерской мы ремонтировали обувь для жителей города. Нам же самим выдавали выдолбленные из дерева башмаки или шлепанцы без задников. Ходить в них было очень неудобно. И каждое утро тысячи ног узников шлифовали булыжные мостовые – по асфальтированным тротуарам ходили только немцы. Иногда тайком от хозяина я ремонтировал обувь русским девчатам, находившимся в нашем лагере, получая в благодарность кусочек лакомства, который девчата неизвестно как выносили с сырзавода.
Как-то в мастерскую зашла хозяйка и подарила мне поношенный, но вполне приличный костюм. Радости моей не было предела. Костюм был широким и длинным. Как мог я укоротил его. И выбравшись в выходной с земляком Алексеем Савченковым в город, тут же сфотографировались…
Саботажники
Алексей работал токарем на фирме «Альборн». Раньше в ее цехах изготавливались молочные бидоны, во время войны – морские торпеды. Хотя на входе по-прежнему красовалась громадная вывеска «Молочные бидоны». Такая маскировка, похоже, помогла заводу работать чуть ли не до конца войны.
Неподалеку от нас находился еще один завод, подземный, где также трудились восточные рабочие. На поверхности росли березы, клены, грабы, а между ними – вентиляционные трубы, незаметные с воздуха. Под деревьями были спрятаны и лагерные бараки. Что производилось на нем, мы не знали, готовая продукция в железнодорожных вагонах вывозилась ночью. Питание рабочих было хуже нашего: похлебка из мороженого турнепса с маргарином, сто граммов хлеба с опилками, морковный мармелад на сахарине да суррогатный кофе. Многие от истощения падали прямо на рабочих местах, их участь была незавидной…
Но и в этих условиях наши люди боролись. В один из весенних дней сорок четвертого за два часа до окончания работы нам приказали срочно вернуться в лагерь. Оказалось, для устрашения. На деревьях висели четверо русских парней. На каждом табличка – «Саботажник». Нас прогоняли сквозь строй охранников, чтобы босые ноги повешенных касались наших голов. Наклонил голову или отвел в сторону – тут же град ударов дубинками…
Освобождение
22 марта сорок пятого около полудня прозвучал сигнал воздушной тревоги. Часть неба закрыла армада бомбардировщиков. Все население лагеря бросилось за город. Позже я прочитал в книге, что в этом налете участвовали триста британских самолетов, сбросивших на Гильдесгайме 1062 тонны бомб, среди которых много было зажигательных. Весь город был в руинах. Пыль, гарь, смрад. Не было лагеря, надзирателей, заводов. Улицы тут же заполонили узники разных национальностей. Уже свободные люди…
А потом пришли американцы, которых мы встретили с ликованием. 18 мая сорок пятого нас, славян, доставили на восточный, советский берег Эльбы. А уже на следующий день я надел форму солдата Красной Армии.
Вместо эпилога
Отслужив в армии, окончив медицинский институт, Валентин Иванович три десятка лет будет работать врачом в Солигорске. Найдет сына немки, подарившей ему костюм. Пригласит его в гости, сам побывает на месте бывшего лагеря для узников. А выйдя на пенсию, напишет воспоминания об опаленной войной юности.
Владимир БЫЧЕНЯ
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
