Опыт сотрудничества
15-летняя история союзного строительства в последние месяцы оказалась весьма заметной темой в российско-белорусском политическом дискурсе. К этому подтолкнуло появление новых интеграционных проектов на постсоветском пространстве и заметное оживление структур, существующих ранее, но ведущих до сего момента вялотекущий образ жизни. Спектр интеграционных предложений сегодня достаточно широк – Союзное государство Беларуси и России, Таможенный союз уже трех государств – с Казахстаном (а поговаривают уже и о формуле 3 + 1 с Украиной), функционируют СНГ, ОДКБ.
15-летняя история союзного строительства в последние месяцы оказалась весьма заметной темой в российско-белорусском политическом дискурсе. К этому подтолкнуло появление новых интеграционных проектов на постсоветском пространстве и заметное оживление структур, существующих ранее, но ведущих до сего момента вялотекущий образ жизни. Спектр интеграционных предложений сегодня достаточно широк – Союзное государство Беларуси и России, Таможенный союз уже трех государств – с Казахстаном (а поговаривают уже и о формуле 3 + 1 с Украиной), функционируют СНГ, ОДКБ. Речь идет и о Едином экономическом пространстве. В связи с этим напрашивается вопрос о взаимодействии всех этих структур и их многочисленных органов. Возникает необходимость тщательного анализа всех наших интеграционных действий – и успешных и несостоявшихся – для того чтобы мы не топтались на месте, а активнее реализовывали наш интеграционный потенциал на благо сограждан и сумели бы занять достойное место в мире. Без такого анализа ошибок и достижений невозможно идти дальше. Мы решили сегодня предложить читателям «СВ» вместе с нами поразмышлять над тем, какой будет судьба Союзного государства после того, как окрепнет Таможенный союз, будет создано Единое экономическое пространство. Все эти вопросы мы адресовали президенту Института национальной стратегии Михаилу РЕМИЗОВУ.
– Михаил Витальевич, вы очень часто участвуете во всевозможных экспертных мероприятиях – вас приглашают на «круглые столы», конференции, форумы, посвященные проблемам союзного строительства, то есть вы – полноправный участник этого процесса. Но насколько прислушиваются к вашим и другим экспертным оценкам политики? Особенно в отношении ряда острых проблем, которые существуют и в двусторонних отношениях, и в формате Союзного государства?
– Мне кажется, что есть влияние на уровне общественного мнения, прессы. И уже через общественное мнение и СМИ возникает определенное влияние на лиц, принимающих решения. Я думаю, это в целом характеризует стиль управления в России, и, по-моему, в Беларуси тоже. Те экспертизы, которые требуются при подготовке и принятии решения, происходят, скажем так, в достаточно закрытом, непубличном режиме. А то, что является предметом публичных дискуссий, публичной экспертизы, открытых дебатов, скорее влияет на общественное мнение, СМИ и уже тогда начинает интересовать власть и лиц, принимающих решения.
– Как часто привлекают экспертов к обсуждению острых вопросов?
– Такое случается, но в том, что касается процесса союзного строительства, я вижу пока сугубо техническую экспертизу. А не ту экспертизу, что касается в принципе путей и моделей развития этого интеграционного проекта. Реального спроса на это я пока не вижу, но не вижу и широкой общественной дискуссии именно по поводу судьбы проекта Союзного государства.
– Вы говорите о необходимости обсуждения сущностных, концептуальных моментов существования СГ. Без чего невозможно движение вперед?
– Например, не определена конституционно-правовая форма Союза, который формируется. Она не была определена даже на том этапе, когда Союз был более приоритетным проектом для лиц, принимающих решения. Когда он был предвыборным проектом. Это 1996 год, это и 2000-й. Даже тогда не было понятия, о какой форме государственности идет речь. О союзе государств, о конфедеративном государстве либо о федерации. Как быть с тем, что одно государство – унитарное, а Россия – федерация? Это должна быть конфедерация между федерацией и унитарным государством? Если серьезно относиться к идее формирования нового союзного государства, значит, необходимо учреждение этого нового государства с новой конституцией, и в этом процессе принимают участие власть и общество обеих республик. Эти принципиальные вопросы не обсуждались. Кроме того, в России перестал обсуждаться вопрос: зачем это нам нужно. Нулевые годы прошли под знаком, который можно назвать внешнеполитическим прагматизмом. Когда пытались оперировать целями дипломатии и внешней политики, максимально приближенными к измеримым величинам. Какой эффект для экономики, какой эффект для бюджета, какая нагрузка. С одной стороны, эту рачительность можно понять, но, с другой стороны, внешняя политика серьезного, большого, ответственного государства со своей историей, своей миссией, своей сферой влияния не может строиться на основе таких калькуляций. Или, по крайней мере, на основе коротких калькуляций, потому что если мы начнем делать аналогичные калькуляции, скажем, с точки зрения экономического эффекта на длинных отрезках времени, то и выводы будут совершенно другими.
– Если оценивать сегодняшнее состояние союзного строительства – в нем сейчас больше экономики или политики?
– Сейчас вообще живым, движущимся проектом является Таможенный союз, «Тройка» и ЕЭП – Единое экономическое пространство как следующий этап. СГ отличается тем, что там сначала была политика, и там была поставлена задача принятия единого Конституционного акта. Недаром такое амбициозное название: государство. Но сегодня я расцениваю состояние этого проекта как состояние замороженного долгостроя. Определенная часть здания уже построена, существенная часть, и мы этими благами пользуемся. Это трансграничная возможность передвижения, возможность найма на работу граждан обеих стран, унификация сферы образования, совместные коммуникации. Механизмы СГ хороши уже тем, что они являются гарантом обеспечения этих прав и возможностей. Но те политические, амбициозные задачи, которые ставились, – выборы в союзный парламент, Конституционный акт, единая валюта – остались невыполненными. Но есть еще военная компонента, которая не может существовать без политической. Военное сотрудничество возможно только на базе политической близости, политического решения о том, что мы вместе как страны. Это реальность, и это существует.
– Вы назвали три амбициозных ориентира, к которым стремилось СГ. Есть ли смысл сейчас вообще возвращаться к этим проблемам? Или организация ЕЭП ликвидирует эти ориентиры за ненужностью?
– Есть смысл. Во-первых, в жизни, истории, политике тоже любые запланированные, но несделанные дела тяготят. Это определенный груз. И поэтому нужно вернуться к намеченному в начале пути и провести ревизию тех задач, которые ставились. Начиная от единой валюты и заканчивая Конституционным актом, формированием совместных органов. И на основе этой честной, открытой ревизии часть целей снять, часть поставить снова и определить этапы их достижения. А теперь по поводу соотношения Таможенного союза и ЕЭП. По мере развития этих образований неизбежно встанет вопрос о наднациональных органах. Потому что те регулирующие функции, которые де-факто будет вынуждена выполнять комиссия Таможенного союза, очень серьезны. И если мы действительно будем проводить единую таможенную политику, тарифную, совместно бороться с контрабандой, то для всего этого необходимы хоть какие-то наднациональные органы и институции. Опыт решения этой задачи уже есть у СГ. Так или иначе по этому пути придется идти.
– Вспомните, как в Евросоюзе постепенно и осторожно передавались наверх эти полномочия. Но такие разные страны Европы все же прошли этот путь.
– Да, начиналось все с Союза угля и стали, с экономического объединения. В этом смысле логично, что и Таможенный союз тоже является первым этапом амбициозного проекта. Иногда о нем говорят как о Евразийском союзе. Если брать пример ЕС, то там показательно следующее: вроде бы формально, на уровне институтов экономика шла впереди политики. Но на самом деле политика уже была до нее. Потому что платформой объединения были две очень важные политические идеи. Одна – самостоятельность Европы в ситуации холодной войны, когда две сверхдержавы друг с другом воюют, делят мир на сферы интересов. А что Европа? Европа полностью лишена субъектности, самостоятельности, и она больше не играет серьезной роли в мировой истории, какую она всегда играла? Европейским лидерам, которые стояли у истоков ЕС, это не нравилось. Поэтому был прежде всего достигнут консенсус о том, что Европа должна играть самостоятельную роль, более сильную в новом мире (и это стало платформой объединения). И второе: был достигнут послевоенный консенсус о предотвращении военных конфликтов на территории Европы, которые ее истощили.
– Помните, даже термин обсуждался – «Соединенные штаты Европы»…
– Да, поэтому изначально существовала политическая платформа в основе экономического проекта ЕС. У нас она тоже существует, но не проговорена, и хотя она подразумевается, но нуждается в более четком оформлении и обсуждении. Это вопрос принятия решения народом. На каком-то этапе может потребоваться референдум или, по крайней мере, серьезная национально-политическая дискуссия и открытое принятие решения.
– Исходя из сказанного вами, возникает такая мысль, что дальнейшее затягивание этих вопросов приведет к двусмысленному положению СГ в формате других интеграционных объединений: в Таможенном союзе, ЕЭС.
– Да, у нас получается нагромождение интеграционных структур: СГ, Таможенный союз, ЕврАзЭС, которые не всегда понятно как между собой соотносятся. Если посмотреть на политическую повестку, мы видим, что реальное продвижение идет по проекту Таможенного союза и ЕЭП. И все переговорные механизмы идут именно в этом формате. Давайте вспомним несколько нефтегазовых конфликтов России и Беларуси. Уже тогда все механизмы СГ, нормы и принципы, по сути, были вынесены за скобки. Не применялись механизмы двустороннего арбитража, не были созданы механизмы согласования интересов в решении конфликтов интересов. Стороны вели переговоры так, даже когда они уступали друг другу, как будто они не связаны серьезными обязательствами в рамках СГ. И это говорит о необходимости вернуться и провести ревизию проекта. Сделать постоянным то, что мы хотим сохранить, – гуманитарное сотрудничество, права граждан, единая система образования, унификация законодательства в экономической сфере (ее придется просто ввести, потому что в ЕЭП без унификации законодательства не обойтись). И два больших вопроса: Конституционный акт (хотим ли мы к нему возвращаться?) и единая валюта. Я думаю, с учетом существующих реалий вопрос о Конституционном акте будет снят, потому что России как федерации будет сложно найти оптимальную форму политического союза с унитарной Беларусью, не разрыхляя при этом собственную федеративную структуру. Но придется создавать что-то дееспособное на уровне надстройки. Кроме того, определиться в вопросе о власти – очень сложно кому-то делегировать свой суверенитет или часть суверенитета. А вот вопрос о единой валюте, на мой взгляд, нуждается в серьезном обсуждении. Если мы строим это интеграционное образование, одним из его этапов станет введение единой валюты. И далее мы должны, как говорят европейцы, прочертить дорожную карту движения к этой цели. А там можно очень многое сделать. Ввести и контролировать единые экономические показатели, как в Европе. Потом, может быть, ввести единую безналичную денежную единицу, как было в случае евро. Это действительно серьезный пошаговый план. И одна из ошибок, одна из причин того, что единая валюта не была введена, состоит в том, что в программе действий, которая была предложена по союзному договору, не было намечено этапов и сроков по выполнению цели. Сегодня необходимо заново подтвердить наши цели, сформулировать их значимость и очень ответственно обозначить этапы и сроки реализации этих целей. Если исходить из сегодняшних реалий, то, на мой взгляд, Союзному государству нужно переходить к сильной концепции союзничества. Именно так мы сохраним то ценное, что есть. Союзничество, которое включает три компоненты: гуманитарную и гражданско-правовую – это русский язык и культура в обеих странах, это единые гражданские права на территории этих стран. Второе – это военный союз, и третье – экономический союз. Союзничество, которое будет связано взаимно обязывающими соглашениями и подходами по этим трем позициям, и будет тем лучшим, что нам останется.
– Но ведь корректировка формулы СГ не отменяет важности межпарламентского сотрудничества. Как вы оцениваете деятельность Парламентского Собрания Союза Беларуси и России?
– Это очень важный компонент. И очень хотелось бы чаще слышать голос союзных парламентариев. Иногда такие моменты возникают, когда тема двусторонних отношений приобретает остроту. И мне кажется не совсем правильно, что двусторонние отношения России и Беларуси полностью отданы на откуп переговорным машинам, бюрократии. Это неправильно, ведь наши общества тесно связаны на уровне корневой системы. Значит, должно быть активное взаимодействие общественных мнений разных стран. Трибуна совместного парламента является для этого самым подходящим местом. Диалог вневластных структур – важный фактор сближения политических культур, сближения позиций, лучшего взаимопонимания. Это то, что должно происходить. Ну и плюс (это касается конфликтов и споров) – точно так нужно относиться к тому, что нас сближает, например общие позиции на международной арене или общие задачи в области модернизации экономики. Необходимо формирование совместной повестки. И парламентская трибуна является инструментом для того, чтобы такую повестку формировать.
– Вы назвали такой концептуальный термин, как «союзничество». На каких принципах могло бы существовать наше союзничество?
– В США статус союзника закреплен законодательными актами – статус союзника Соединенных Штатов. Я думаю, что в России было бы уместно формировать аналогичную концепцию союзничества, чтобы мы понимали, что есть такой статус – «союзник России», который подразумевает с нашей стороны обязательства. И обязательства со стороны нашего партнера. Тогда не будет возникать вопроса – субсидируем или не субсидируем, а если субсидируем, то зачем. И что нам важнее: трубопровод или радиолокационная станция? Все эти вопросы должны быть решены на уровне законодательного акта, и прежде всего в самой России. Она сама должна выработать эту концепцию союзничества. Я уже сказал, что это триада: концепция русского языка, русского населения, культуры в стране-союзнике, военный союз и экономический союз. Если по всем трем позициям давать критерии того, чего мы ждем от наших партнеров и чем готовы за это платить, то отношения будут более прозрачными.
Беседовала
Татьяна КОНДРАТОВИЧ
– Михаил Витальевич, вы очень часто участвуете во всевозможных экспертных мероприятиях – вас приглашают на «круглые столы», конференции, форумы, посвященные проблемам союзного строительства, то есть вы – полноправный участник этого процесса. Но насколько прислушиваются к вашим и другим экспертным оценкам политики? Особенно в отношении ряда острых проблем, которые существуют и в двусторонних отношениях, и в формате Союзного государства?
– Мне кажется, что есть влияние на уровне общественного мнения, прессы. И уже через общественное мнение и СМИ возникает определенное влияние на лиц, принимающих решения. Я думаю, это в целом характеризует стиль управления в России, и, по-моему, в Беларуси тоже. Те экспертизы, которые требуются при подготовке и принятии решения, происходят, скажем так, в достаточно закрытом, непубличном режиме. А то, что является предметом публичных дискуссий, публичной экспертизы, открытых дебатов, скорее влияет на общественное мнение, СМИ и уже тогда начинает интересовать власть и лиц, принимающих решения.
– Как часто привлекают экспертов к обсуждению острых вопросов?
– Такое случается, но в том, что касается процесса союзного строительства, я вижу пока сугубо техническую экспертизу. А не ту экспертизу, что касается в принципе путей и моделей развития этого интеграционного проекта. Реального спроса на это я пока не вижу, но не вижу и широкой общественной дискуссии именно по поводу судьбы проекта Союзного государства.
– Вы говорите о необходимости обсуждения сущностных, концептуальных моментов существования СГ. Без чего невозможно движение вперед?
– Например, не определена конституционно-правовая форма Союза, который формируется. Она не была определена даже на том этапе, когда Союз был более приоритетным проектом для лиц, принимающих решения. Когда он был предвыборным проектом. Это 1996 год, это и 2000-й. Даже тогда не было понятия, о какой форме государственности идет речь. О союзе государств, о конфедеративном государстве либо о федерации. Как быть с тем, что одно государство – унитарное, а Россия – федерация? Это должна быть конфедерация между федерацией и унитарным государством? Если серьезно относиться к идее формирования нового союзного государства, значит, необходимо учреждение этого нового государства с новой конституцией, и в этом процессе принимают участие власть и общество обеих республик. Эти принципиальные вопросы не обсуждались. Кроме того, в России перестал обсуждаться вопрос: зачем это нам нужно. Нулевые годы прошли под знаком, который можно назвать внешнеполитическим прагматизмом. Когда пытались оперировать целями дипломатии и внешней политики, максимально приближенными к измеримым величинам. Какой эффект для экономики, какой эффект для бюджета, какая нагрузка. С одной стороны, эту рачительность можно понять, но, с другой стороны, внешняя политика серьезного, большого, ответственного государства со своей историей, своей миссией, своей сферой влияния не может строиться на основе таких калькуляций. Или, по крайней мере, на основе коротких калькуляций, потому что если мы начнем делать аналогичные калькуляции, скажем, с точки зрения экономического эффекта на длинных отрезках времени, то и выводы будут совершенно другими.
– Если оценивать сегодняшнее состояние союзного строительства – в нем сейчас больше экономики или политики?
– Сейчас вообще живым, движущимся проектом является Таможенный союз, «Тройка» и ЕЭП – Единое экономическое пространство как следующий этап. СГ отличается тем, что там сначала была политика, и там была поставлена задача принятия единого Конституционного акта. Недаром такое амбициозное название: государство. Но сегодня я расцениваю состояние этого проекта как состояние замороженного долгостроя. Определенная часть здания уже построена, существенная часть, и мы этими благами пользуемся. Это трансграничная возможность передвижения, возможность найма на работу граждан обеих стран, унификация сферы образования, совместные коммуникации. Механизмы СГ хороши уже тем, что они являются гарантом обеспечения этих прав и возможностей. Но те политические, амбициозные задачи, которые ставились, – выборы в союзный парламент, Конституционный акт, единая валюта – остались невыполненными. Но есть еще военная компонента, которая не может существовать без политической. Военное сотрудничество возможно только на базе политической близости, политического решения о том, что мы вместе как страны. Это реальность, и это существует.
– Вы назвали три амбициозных ориентира, к которым стремилось СГ. Есть ли смысл сейчас вообще возвращаться к этим проблемам? Или организация ЕЭП ликвидирует эти ориентиры за ненужностью?
– Есть смысл. Во-первых, в жизни, истории, политике тоже любые запланированные, но несделанные дела тяготят. Это определенный груз. И поэтому нужно вернуться к намеченному в начале пути и провести ревизию тех задач, которые ставились. Начиная от единой валюты и заканчивая Конституционным актом, формированием совместных органов. И на основе этой честной, открытой ревизии часть целей снять, часть поставить снова и определить этапы их достижения. А теперь по поводу соотношения Таможенного союза и ЕЭП. По мере развития этих образований неизбежно встанет вопрос о наднациональных органах. Потому что те регулирующие функции, которые де-факто будет вынуждена выполнять комиссия Таможенного союза, очень серьезны. И если мы действительно будем проводить единую таможенную политику, тарифную, совместно бороться с контрабандой, то для всего этого необходимы хоть какие-то наднациональные органы и институции. Опыт решения этой задачи уже есть у СГ. Так или иначе по этому пути придется идти.
– Вспомните, как в Евросоюзе постепенно и осторожно передавались наверх эти полномочия. Но такие разные страны Европы все же прошли этот путь.
– Да, начиналось все с Союза угля и стали, с экономического объединения. В этом смысле логично, что и Таможенный союз тоже является первым этапом амбициозного проекта. Иногда о нем говорят как о Евразийском союзе. Если брать пример ЕС, то там показательно следующее: вроде бы формально, на уровне институтов экономика шла впереди политики. Но на самом деле политика уже была до нее. Потому что платформой объединения были две очень важные политические идеи. Одна – самостоятельность Европы в ситуации холодной войны, когда две сверхдержавы друг с другом воюют, делят мир на сферы интересов. А что Европа? Европа полностью лишена субъектности, самостоятельности, и она больше не играет серьезной роли в мировой истории, какую она всегда играла? Европейским лидерам, которые стояли у истоков ЕС, это не нравилось. Поэтому был прежде всего достигнут консенсус о том, что Европа должна играть самостоятельную роль, более сильную в новом мире (и это стало платформой объединения). И второе: был достигнут послевоенный консенсус о предотвращении военных конфликтов на территории Европы, которые ее истощили.
– Помните, даже термин обсуждался – «Соединенные штаты Европы»…
– Да, поэтому изначально существовала политическая платформа в основе экономического проекта ЕС. У нас она тоже существует, но не проговорена, и хотя она подразумевается, но нуждается в более четком оформлении и обсуждении. Это вопрос принятия решения народом. На каком-то этапе может потребоваться референдум или, по крайней мере, серьезная национально-политическая дискуссия и открытое принятие решения.
– Исходя из сказанного вами, возникает такая мысль, что дальнейшее затягивание этих вопросов приведет к двусмысленному положению СГ в формате других интеграционных объединений: в Таможенном союзе, ЕЭС.
– Да, у нас получается нагромождение интеграционных структур: СГ, Таможенный союз, ЕврАзЭС, которые не всегда понятно как между собой соотносятся. Если посмотреть на политическую повестку, мы видим, что реальное продвижение идет по проекту Таможенного союза и ЕЭП. И все переговорные механизмы идут именно в этом формате. Давайте вспомним несколько нефтегазовых конфликтов России и Беларуси. Уже тогда все механизмы СГ, нормы и принципы, по сути, были вынесены за скобки. Не применялись механизмы двустороннего арбитража, не были созданы механизмы согласования интересов в решении конфликтов интересов. Стороны вели переговоры так, даже когда они уступали друг другу, как будто они не связаны серьезными обязательствами в рамках СГ. И это говорит о необходимости вернуться и провести ревизию проекта. Сделать постоянным то, что мы хотим сохранить, – гуманитарное сотрудничество, права граждан, единая система образования, унификация законодательства в экономической сфере (ее придется просто ввести, потому что в ЕЭП без унификации законодательства не обойтись). И два больших вопроса: Конституционный акт (хотим ли мы к нему возвращаться?) и единая валюта. Я думаю, с учетом существующих реалий вопрос о Конституционном акте будет снят, потому что России как федерации будет сложно найти оптимальную форму политического союза с унитарной Беларусью, не разрыхляя при этом собственную федеративную структуру. Но придется создавать что-то дееспособное на уровне надстройки. Кроме того, определиться в вопросе о власти – очень сложно кому-то делегировать свой суверенитет или часть суверенитета. А вот вопрос о единой валюте, на мой взгляд, нуждается в серьезном обсуждении. Если мы строим это интеграционное образование, одним из его этапов станет введение единой валюты. И далее мы должны, как говорят европейцы, прочертить дорожную карту движения к этой цели. А там можно очень многое сделать. Ввести и контролировать единые экономические показатели, как в Европе. Потом, может быть, ввести единую безналичную денежную единицу, как было в случае евро. Это действительно серьезный пошаговый план. И одна из ошибок, одна из причин того, что единая валюта не была введена, состоит в том, что в программе действий, которая была предложена по союзному договору, не было намечено этапов и сроков по выполнению цели. Сегодня необходимо заново подтвердить наши цели, сформулировать их значимость и очень ответственно обозначить этапы и сроки реализации этих целей. Если исходить из сегодняшних реалий, то, на мой взгляд, Союзному государству нужно переходить к сильной концепции союзничества. Именно так мы сохраним то ценное, что есть. Союзничество, которое включает три компоненты: гуманитарную и гражданско-правовую – это русский язык и культура в обеих странах, это единые гражданские права на территории этих стран. Второе – это военный союз, и третье – экономический союз. Союзничество, которое будет связано взаимно обязывающими соглашениями и подходами по этим трем позициям, и будет тем лучшим, что нам останется.
– Но ведь корректировка формулы СГ не отменяет важности межпарламентского сотрудничества. Как вы оцениваете деятельность Парламентского Собрания Союза Беларуси и России?
– Это очень важный компонент. И очень хотелось бы чаще слышать голос союзных парламентариев. Иногда такие моменты возникают, когда тема двусторонних отношений приобретает остроту. И мне кажется не совсем правильно, что двусторонние отношения России и Беларуси полностью отданы на откуп переговорным машинам, бюрократии. Это неправильно, ведь наши общества тесно связаны на уровне корневой системы. Значит, должно быть активное взаимодействие общественных мнений разных стран. Трибуна совместного парламента является для этого самым подходящим местом. Диалог вневластных структур – важный фактор сближения политических культур, сближения позиций, лучшего взаимопонимания. Это то, что должно происходить. Ну и плюс (это касается конфликтов и споров) – точно так нужно относиться к тому, что нас сближает, например общие позиции на международной арене или общие задачи в области модернизации экономики. Необходимо формирование совместной повестки. И парламентская трибуна является инструментом для того, чтобы такую повестку формировать.
– Вы назвали такой концептуальный термин, как «союзничество». На каких принципах могло бы существовать наше союзничество?
– В США статус союзника закреплен законодательными актами – статус союзника Соединенных Штатов. Я думаю, что в России было бы уместно формировать аналогичную концепцию союзничества, чтобы мы понимали, что есть такой статус – «союзник России», который подразумевает с нашей стороны обязательства. И обязательства со стороны нашего партнера. Тогда не будет возникать вопроса – субсидируем или не субсидируем, а если субсидируем, то зачем. И что нам важнее: трубопровод или радиолокационная станция? Все эти вопросы должны быть решены на уровне законодательного акта, и прежде всего в самой России. Она сама должна выработать эту концепцию союзничества. Я уже сказал, что это триада: концепция русского языка, русского населения, культуры в стране-союзнике, военный союз и экономический союз. Если по всем трем позициям давать критерии того, чего мы ждем от наших партнеров и чем готовы за это платить, то отношения будут более прозрачными.
Беседовала
Татьяна КОНДРАТОВИЧ
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
